Дело о таинственном наследстве - Молчанова Татьяна - Страница 12

12

– Еще вина, господа? – встал Николай Никитич с бутылкой в руке. Подошедши к графу, чтобы наполнить его бокал, он улыбнулся. – Ну что вы, голубчик, как будто расстроились? Таково мое представление. Просто не у всех хватает храбрости так глубоко понять самих себя, чтобы сделать это открытие. К нему больно идти…

Граф грустно взглянул на него.

– Как-то в Англии, – тихо начал он, – мне посчастливилось побывать на проповеди одного человека. Он говорил о любви, скорее всего, о любви к Богу. Он говорил с такой верой и силой, что некоторые присутствующие плакали. А я тогда думал о том, что, верно, стоит все это испытать, чтобы потом уметь вот так же увлекать за собой людей… Послушайте, я процитирую… – Саша посмотрел в окно. Сквозь него, сквозь сад, сквозь верхушки деревьев и, как показалось Наташе, даже сквозь небо. – «Нет трудностей, с которыми бы не справилась настоящая любовь. Нет болезни, которую она не излечила бы, и двери, которую она не сумела бы открыть. Нет такой пропасти, через которую не перекинула бы она мост. Нет такой стены, которую она не разрушила бы, и греха, которого она не смогла бы искупить. Не имеет значения, как глубоко укоренилась проблема, как безнадежно выглядит ситуация. Неважно, как велика ошибка, как запутался клубок проблем. Все разрешит любовь. И если вы способны беззаветно любить, вы станете самым счастливым и могущественным человеком на Земле!»

Собрание в полном составе с удивлением смотрело на него, известного офицера, дипломата, серьезного человека, вдруг выдавшего этакую почти романтическую цитату. Саша от взглядов этих очнулся, смешался, будто даже покраснел.

Он поставил свой бокал на стол и улыбнулся.

– Спасибо, господа, за вечер. Николай Никитич, благодарю, но мне пора.

И он быстро откланялся и вышел из комнаты, не заметив скрывавшуюся в дверной тени Наташу.

– Эх, романтика это все, описательство! – закряхтел профессор. Его увеличенные стеклами очков глаза иронично поблескивали. – Я думаю, все гораздо проще. Находишь себе женщину, которая тебе чем-то симпатичнее остальных. Поселяешься вместе, чтобы не так одиноко было, рожаешь детей. Я вот свою жену за исключительную трезвость мысли полюбил. Если бы не ее практичность, увели бы меня мои изыскания в дальние дали и неизвестно кем бы я тогда был!

– Да, – поддержал его офицер Збруев. – Одиночество, страх его – вот что движет нами. Мечемся в поисках, чтобы кто-то был рядом, лишь бы стакан воды было кому подать, когда помирать станешь…

Наташа, которую после речи Орлова мнения остальных интересовали мало, тихо поднялась к себе, попутно отдав распоряжения горничной поставить исстрадавшийся букет к гостям.

Какой странный мир описали ей сегодняшние гости! Первый раз она слышала, чтобы отец так говорил о своем чувстве к матери. Его слова, понимала Наташа, были выстраданы. Чувством серьезным и, как сейчас казалось Наташе, чуточку опасным, но одновременно и необычайно привлекательным. А ведь ей, пожалуй, хотелось бы испытать Это…

Нет, я не Байрон, я другой,Еще неведомый избранник,Как он, гонимый миром странник,Но только с русскою душой,Я раньше начал, кончу ране,Мой ум немного совершит;В душе моей, как в океане,Надежд разбитых груз лежит.Кто может, океан угрюмый,Твои изведать тайны? Кто?Толпе мои расскажет думы?Я или Бог – или никто!

В такт галопом мчащейся лошади звучали лермонтовские строки в голове графа. Кровь кипела, голова кружилась… У Краскова была затронута очень болезненная для Саши тема. Гости сострадали тайному советнику, а тот был совершенно покоен по поводу того, что никогда не испытывал чувств к женщине. А вот для него самого это мука. Он никогда не любил… Любовь, настоящая любовь, так как описал ее сегодня Наташин отец, была его мечтой, его идолом, его стремлением. Он с юношества ждал ее, бросался в любую возможность обрести ее, заводил знакомства, ухаживал, но… невольно влюблял в себя, и только… Вся его страстность и нежность, вся его жажда найти Ее, единственную, все его невысказанное и невыкрикнутое возгласами радости и наслаждения чувство томилось внутри многие годы, не находя выхода. Он не был согласен на полумеры. И он живет уже достаточно долго, чтобы устать от ожидания… Прискакав домой, граф поднялся в свою комнату, с грохотом захлопнул дверь и, все еще неровно дыша после этой нервной скачки, открыл секретер и достал ящик с пистолетами…

* * *

За продолжением разговора и игрой в карты настал глубокий темно-синий вечер. Наталья, помогавшая накрывать чай для гостей на террасе, увидела бегущего к их дому Максима – лакея графа Орлова. Предчувствие чего-то нехорошего вдруг обручем сдавило ей виски. Максим вбежал в дом. Через некоторое время двери распахнулись, пропуская спешащих отца и доктора Никольского.

– Папа! – окликнула отца Наташа.

– Доченька, мы с доктором к графу, – отчего-то севшим голосом пробормотал отец. – Ты тут… – и вдруг губы его задрожали.

– Папочка! – сильно испугавшись вскрикнула Наташа. – Миленький, что?..

– Граф Сашенька застрелился, – прошептал тот.

– Николай Никитич! – звал доктор, и отец Наташи, быстро поцеловав ее, побежал к коляске.

«ААА!..» – закричало что-то в голове Наташи.

– Господи! – закричала она сама.

Кинулась было за отцом, остановилась, побежала в дом, опять остановилась. Заметалась по двору, закрыв от ужаса ладонью рот, слушая все нарастающий где-то внутри головы крик страха и непонимания.

«Граф застрелился!» – Наташа, обессилев от метаний, опустилась прямо на землю, пытаясь как-то усвоить это страшное известие.

«А чего это вдруг?» – неожиданно пискнул в голове чрезвычайно саркастический голосок, оборвав вой и сумятицу, творящуюся там. Наташе мгновенно стало легче. Этот саркастический писк был Наташиным внутренним голосом и являлся в самые нужные моменты. Всегда, когда ей необходимы были спокойствие и ясность мыслей. Ну… почти всегда.

«Приехал веселый, вино пил, в карты играл, гостей подзадоривал, выслушал отцовское признание, после как пробка из дома вылетел, прискакал к себе и застрелился? – задавал вопросы голосок. – Как-то следствие с причинами не сходятся. Может, что-то случилось после?»

«Не могу я здесь сидеть и ждать», – решила, поднимаясь с земли, Наташа.

– Иван, седлай Анютку! – закричала она и спустя 10 минут уже мчалась верхом по направлению к усадьбе Феофаны Ивановны.

* * *

В это время несколькими верстами левее Маврюшино, в Порхове, в одном из маленьких и приятных трактиров сидел и напивался немолодой, лет 45, господин. Сюда часто приходили вот такие вот господа. Заведение было чистым, тихим. Здесь часами можно было сидеть, не замечая никого и не будучи никем замеченным. Господин имел бледное отекшее лицо, некогда, видимо, достаточно приятное и веселое, о чем свидетельствовали многочисленные морщинки у глаз. Сейчас же одну половину лица постоянно передергивал тик. Глаза были красны, чего не скрывали нелепо сидящие на переносице очочки. Господин то силился улыбнуться, то кривил рот, как будто вот-вот разрыдается. Мысли его тоже явно тревожил тик: «Ну, раз так, то мы ничего не можем сделать. Нам Бог сказал – мы идем. Все там будем, какая разница как. А мы это постепенно, по одной щепочке, с молитвочкой – оно и исполнится. Что же ему теперь вечно там быть? А мы для пользы, сиротку там побалуем».

Господин заказал еще полбутылки вина.

«Вот только силы в дырочку какую-то уходят. Мысли путаются… Что-то сегодня должно закончиться. Одно сегодня – через два дня второе. Да, через два дня. И получим мы все. И успокоимся».

Странное видение возникло вдруг перед мысленным взором бледного господина. Лицо какого-то благостного старца медленно превращалось в козлиную морду. Радостно улыбаясь, она вгрызалась с хрустом в чьи-то нежные косточки. Козел давился, рыгал, но продолжал пожирать пришедшееся по душе лакомство, подмигивая – присоединяйся, мол, к угощению. Нажравшись, морда приблизила свою пасть вплотную к уху господина, так что тот отчетливо почувствовал смрадный запах, и проблеяла: