Беатриса в Венеции - Пембертон Макс - Страница 22

— Ваш кинжал недостаточно длинен, мой друг Джиованни, лучше будет подождать их.

— Ваше сиятельство, вы забываете Маэстрэ.

— Нисколько, только я не желаю добираться туда вплавь.

— Во всяком случае, мы ради моей госпожи обязаны уже продвигаться вперед.

— Ваш гондольер думает, кажется, иначе: посмотрите, он решил почить на своих лаврах.

— Нет, ваше сиятельство, но он сбился с фарватера. Боже мой, мы, кажется, пристаем к берегу.

Он встал и начал пробираться к носу гондолы... и так велика была его преданность своей госпоже, что крупные слезы показались у него на глазах. Гондольер, спасаясь за стеной каюты от выстрелов, нечаянно причалил к берегу, и теперь спасения уже не было. Преследователи настигли их, и уже другой гондольер бросился на первого и повалил его в воду, где и старался придушить его. Гастон выскочил из каюты и с удивлением смотрел на происходившую перед ним сцену. Затем, ни минуты не медля, он быстро бросился на противника своего гондольера и проткнул его своей шпагой, несчастный, вероятно, тут же простился бы с жизнью, если бы в это время не раздался в темноте громкий голос, воскликнувший:

— Гастон, Гастон, черт вас возьми, что вы там делаете?

Узнав этот знакомый голос, Гастон рассмеялся так громко, что его, вероятно, было слышно в отдаленном Мурано.

— Жозеф Вильтар, это ты? — воскликнул он.

— Да, я, вы удирали от меня, как пират с добычей. Послушай, Гастон, ведь генерал посмеется потом над тобой.

— Пусть смеется, ведь ты чуть было не убил моего гондольера, Вильтар.

— Ну, гондольеров много в Венеции, дай ему дукат, и он утешится. А вот моего малого, кажется, придется лечить. Давай деньги на лечение.

— Я пришлю их тебе из Маэстрэ!

Вильтар рассмеялся.

— Разве ты направился в Маэстрэ, Гастон?

— Да, почему бы и нет?

— Потому что генерал приказал тебе оставаться в Венеции.

— Генерал?

— Да, вот тебе письменный приказ его.

— Но послушай, я должен ехать, это вопрос чести.

— Мы поговорим об этом позже. Я уверен, что мне удастся удовлетворить тебя вполне. Никогда не следует ослушиваться приказаний генерала. Пойдем теперь ко мне и поговорим об этом. Тебе незачем бояться за своих друзей в доме «Духов», Гастон, я уж позабочусь о них.

Он протянул руку и хотел помочь Гастону выйти из его гондолы, но в эту минуту Джиованни дотронулся до руки графа и взглянул ему с упреком прямо в глаза. Граф остановился в нерешительности, не зная, как быть, и наконец спросил недоверчиво:

— Но если генерал прислал мне этот приказ, значит, он знает, что я жив?

— Конечно, знает, — ответил Вильтар, не задумываясь прибегнуть ко лжи, лишь бы достигнуть своей цели. — Но фарс этот длится и без того довольно долго, едем со мной назад, и я объясню тебе, как ты можешь услужить своим друзьям. Ты совершенно прав, что думаешь о них, но верь мне, в сущности, это довольно бесполезно. Ведь главное все же — приказ Бонапарта, ты должен исполнить его.

Джиованни опять тронул Гастона за рукав и сказал ему с упреком:

— Ваше сиятельство, поезжайте в Маэстрэ, вы обещали это моей госпоже.

— Но ведь вы же слышали, Джиованни, что в этом больше нет никакой надобности?

— Честь и данное слово прежде всего, сударь, к тому же я не доверяю этому человеку.

— Вы ничего не понимаете в этом, Джиованни. Возвращайтесь домой и скажите, что мне теперь не надо ездить в Маэстрэ. Если же окажется, что генерал Бонапарт не знает о том, что я жив, я сейчас же поеду к нему.

— Но ведь в это время госпожа моя может пострадать из-за вас, ваше сиятельство!

— Послушайте, Джиованни, я позволю себе отрубить руку раньше, чем допущу, чтобы маркизе Беатрисе причинили хоть малейшее зло.

— Иди, иди, — кричал Вильтар из другой гондолы. — В чем дело, граф? Не беспокойся о своих людях! Они сами позаботятся о себе. Чего ты медлишь еще?

— Я не медлю, я уже иду, Вильтар!

Он протянул юноше руку и крепко пожал ее, как бы извиняясь перед ним за свой поступок.

— Не бойтесь ничего, вы в скором времени получите добрые вести обо мне, — сказал он.

Но Джиованни ничего не ответил, только крупные слезы навернулись у него на глазах.

XI.

На третий день после отъезда Гастона Беатриса отправилась, как всегда, к ранней обедне в собор, она встала опять на то же место, где впервые увидела любимого человека, и, сама не зная почему, бросила на пол белую розу, хотя на этот раз некому было поднимать ее, и она увяла, растоптанная чужими ногами. Беатриса не могла дать себе отчета, почему она сделала это, она просто чувствовала безотчетное стремление хоть этим помянуть прежнее, в душе при этом она невольно подумала: как эта роза растоптана ногами посторонних лиц, так и моя любовь, наверное, погибнет в самом расцвете.

Она была настолько умная женщина, что не могла не понимать человека, ради которого она пожертвовала так много и ради которого ей еще, может быть, предстояло выстрадать даже еще больше. Она понимала, что Гастона подкупила жалость к ней, а, может быть, и ее красота, а на самом деле он оставался таким же свободным и независимым, как и до первой их встречи. Галантный, вежливый, любитель приключений, он еще не научился любить как следует ни одну женщину. Беатриса не скрывала от себя, что та, которая сумеет пробудить в его сердце истинную любовь, — пробудит в нем и все лучшие, дремавшие еще в его душе чувства, но будет ли она этой счастливицей или кто-нибудь другой, этого она не знала и даже боялась задумываться над этим. Она осторожно опустила на пол свою белую розу и подумала о том, что на кусте вскоре распустится другая такая же роза, подобно тому, как и для нее начнется теперь другая жизнь, еще не известная ей.

Она довольно долго оставалась в церкви и, когда, наконец, вышла из нее в сопровождении своего верного Джиованни, с удивлением заметила, что на площади перед собором собралась целая толпа молодых людей и молодых девушек. Сначала она думала, что какая-нибудь знаменитость прошла в церковь и все ожидают теперь ее выхода оттуда, но потом еще больше удивилась, когда при виде ее все расступились и чей-то голос громко крикнул из задних рядов:

— Да здравствует Беатриса!

Крик этот был восторженно повторен всей толпой, и все кругом на улице и по дороге к ее гондоле провожали ее этими криками, из лавок повысыпали все приказчики, из домов выбежала прислуга, все смотрели вслед маркизе и громко кричали:

— Да здравствует Беатриса!

Беатриса испугалась сама не зная чего, нервная дрожь пробежала по ее телу. «Почему они так приветствуют меня? — подумала она. — В чем дело?»

И она обратилась с этим вопросом к шедшему рядом с ней Джиованни:

— В чем дело, Джиованни? Почему эти люди следуют за нами?

— Они следуют все за нами, маркиза, чтобы выразить вам свои чувства.

— Но почему это им вдруг вздумалось, Джиованни, чем вызваны эти чувства ко мне?

— Они считают, что вы много сделали для них, для их города.

— Я не понимаю ничего, Джиованни, говори яснее.

— Мне кажется, они узнали все про графа де Жоаеза, маркиза.

— В таком случае мне грозит неминуемая опасность, Джиованни.

— Опасность уже давно грозит вам, маркиза, только сегодня она немного ближе, чем прежде.

Толпа сопровождала их до гондолы, а затем, усевшись в другие гондолы, проводила их аж до самого дома. К месту происшествия поспешили цветочницы, и многие купили цветы для того, чтобы бросить их теперь в каюту, где сидела Беатриса. Всем жителям Венеции, по-видимому, очень понравилась подобная забава, они стекались со всех концов, и число гондол все возрастало, и наконец они совершенно запрудили узкий канал, ведущий к дому Беатрисы так, что в дело вмешалась полиция. Никогда Беатриса еще не радовалась тому, что наконец-то она дома, как именно в этот день, но и тут ее ждал новый сюрприз. В доме все было пусто, на лестнице не видно было лакеев в красных ливреях, и только одна служанка, по имени Фиаметта, явилась откуда-то на зов своей госпожи.