Праздник Святого Йоргена - Бергстед Гаральд - Страница 23

23

Микаэль провожал их взором, полным тоски.

* * *

Господа первосвященники быстро покончили и с покаянием, и с омовением рук в источнике Йоргена. Они пропели псалом, помолились богу, как велит древний обряд, окропили желающих святой водой и сбросили наконец с себя покаянные одежды, чтобы вновь предстать во всём блеске своего могущества.

Но блеска не было. Их словно пришибли пыльным мешком.

Всю жизнь они играли только главные роли: у них выработались и важная осанка, и уверенная поступь, и властный голос. Но сегодня их пускали только на выходы, как простых статистов… Куда ж это годится?.. Этак им совсем откажут от места и тогда…

Вялые и понурые, словно только что кастрированные быки, они стояли возле источника и о чём-то тихо переговаривались, искоса поглядывая то на святого Йоргена (один бог знает, что у него на уме), то на Олеандру, стоявшую у соборной кареты; её окружили подружки, смеющиеся, довольные, взволнованные и сгорающие от любопытства.

В конце концов первосвященники принялись острить сами над собой, но то был юмор висельников.

— Какого чёрта мы шатаемся взад и вперёд по городу и горланим эти дурацкие псалмы, — пробормотал главный капеллан. — Нас всё равно никто не слушает.

Но программа есть программа, и капеллан начал декламировать:

Когда мой дух, усталый и больной, уж грешного желанья не услышит, я полечу к тебе, о Йорген мой! — туда, где всё вокруг покоем дышит.

Это был его коронный номер, который он всегда исполнял с блеском и неизменным успехом. Он играл своим рокочущим басом, словно произносил прочувствованный застольный спич, а в интонацию подпускал столько елея, что из глаз растроганных слушателей слезы катились градом. Но на сей раз капеллану не помогли никакие ухищрения: впервые публика осталась равнодушной.

— Да пойте же, дьяволы! — прошипел гроссмейстер, когда они дошли до третьей строфы покаянного псалма:

С просветлённою душой вновь вернёмся мы домой.

— Очень им нужно наше пение! Они бредят своим Йоргеном и ничего другого знать не хотят, — обозлился капеллан.

— А что будет потом? — шёпотом спросил секретарь. — Мы вернёмся в собор?

Покаявшись и очистившись от грехов в источнике, святые отцы обычно возвращались под звуки тромбонов в собор и в большом соборном зале подкреплялись жареными фазанами и жарким из дикого кабана.

— Он сам решит, — прошептал гроссмейстер, продолжая петь.

— А разве он ещё ничего не сказал? — рассердился казначей, не переставая, однако, петь (он исполнял партию первого баса).

— А кто решится его спросить, ты, что ли? — пропел гроссмейстер на мотив псалма.

— Откомандируйте кого-нибудь к Олеандре, — зашептал хранитель плаща. — Она должна знать. А нет, так спросит у него.

На том и сошлись, и к Олеандре послали служку.

* * *

В этот момент прискакал гонец от курфюрста с грамотой его высочества.

Гроссмейстер лениво вскрыл пакет, прочитал и… остолбенел: «Господи, что же это?» Прочитал ещё раз: приказ немедленно изловить Коронного вора!

— Мы же повесили его, — спокойно сказал капеллан.

— Да здесь речь идёт о двух ворах, — отвечал гроссмейстер. Руки у него дрожали и вид был такой испуганный, что весь капитул мигом окружил его.

— Читай, читай же скорее вслух!

— Франц Эриксен, по прозвищу Поджигатель… Рост… Одежда… Особые приметы: синяя змея на правой руке…

— Да ведь это же Коронный вор… — изумились святые отцы.

Подошла Олеандра с большим букетом цветов; она вся светилась радостью.

Но её никто не заметил: первосвященники сгрудились вокруг гроссмейстера, который продолжал читать, цепенея от ужаса.

— Микаэль Коркис, по прозвищу Коронный вор, незаконный сын Урсулы Коркис, дочери сторожа из Йоргенстада… может быть опознан по красному солнцу на груди…

Олеандра вскрикнула и изо всех сил сжала руку отца. Она дрожала, словно её бил электрический ток.

— Красное солнце… Господи… У кого? У кого?..

В лице её не было ни кровинки, под глазами выступили синие круги.

Гроссмейстер быстро спросил её:

— Что с тобой? Мы говорим о Коронном воре. Отвечай же! Алое солнце на груди! Ты видела его?

— Я целовала его, — прошептала Олеандра, падая на руки первосвященников.

Подбежали подруги и отнесли Олеандру во дворец гроссмейстера. Первосвященники стояли бледные от волнения, безмолвно глядя друг другу в глаза.

В этот миг ими овладели самые разнообразные чувства.

Во-первых, чувство бесконечного облегчения: значит, это не призрак, не какое-нибудь сверхъестественное существо! У каждого в глубине души притаилось сомнение, но оно боялось даже шевельнуться, чтобы не дать о себе знать. А теперь… Господи, какое счастье! Все их страхи и опасения были напрасны! Они снова полновластные хозяева собора и всего города! Ведь он не святой, а простой смертный! Самый обыкновенный вор!

Во-вторых, досада и любопытство! Подумать только, Микаэль Коркис из Йоргенстада! Внук старого сторожа Коркиса, сын Урсулы, бывшей зазнобы капеллана! Что за дерзкий негодяй! Ведь это он явился однажды к капеллану и заявил: «Ты — мой отец!» Весь город только и говорил об этом, вот было смеху! Капеллан то краснел, то бледнел и поглядывал налитыми кровью глазами на своего отпрыска, который по-прежнему невозмутимо стоял над обрывом. Негодяй! Мерзавец! Оборванец! Ублюдок!

В-третьих, беспредельное изумление. Ведь какую надо иметь дерзость, чтобы отважиться на подобную аферу! Червяк, уличный мальчишка, скоморох — и вдруг это ничтожество проникает в собор, спит с соборной невестой (дочерью самого гроссмейстера), облачается в священный плащ! Помыкает ими, первосвященниками, как простыми слугами, и подчиняет себе эту огромную толпу богомольцев, которым они же сами и внушили дух христианского смирения!

В-четвёртых, страшный гнев. Ведь всё, что создавалось веками, теперь разбито вдребезги, втоптано в грязь, скомпрометировано на веки вечные этим богомерзким мошенником.

В-пятых, полная растерянность: что же теперь делать? Ничего не поделаешь! Слишком поздно! Они сами возили его в карете по улицам города. При всём честном народе он разбил капеллану лоб! Ругательски ругал их! И с их собственного соизволения спал с благороднейшей девицей города, о чём знает вся округа! Никогда не смыть им этого позора. Вот и сейчас, молодой, сильный и властный, он стоит над обрывом и в ус себе не дует, а они даже не знают, что ему ещё от них надо! Какую же он придумал развязку для всей этой комедии?

И, наконец, в-шестых, неподдельное восхищение… Да, да, они искренне и почтительно восхищались этим удивительным человеком, который стоял там, купаясь в солнечных лучах… Непостижимо ловкий и дерзкий, он достиг таких высот мистификации и обмана, какие им и во сне не снились… И, отдавая ему дань невольного восхищения, господа первосвященники уже почти обожествляли его, чуть не впадая в религиозный экстаз… все, кроме гроссмейстера. Это был человек практического ума, деловой; он не любил витать в облаках и был сыт по горло и религией, и экстазом.

— Не подавайте виду! Ни слова! — тихо сказал он, полузакрыв глаза. И первосвященники застыли на месте, ожидая, когда гроссмейстера осенит какая-нибудь идея.

— Он смотрит сюда, идёт к нам! — прошипел гроссмейстер сквозь зубы. В его кабаньих глазах сверкнул зловещий огонь, а коротко остриженные волосы встали дыбом.

— Ради всего святого — молчите! Без выпадов, без дурацкой болтовни! Он малый не промах. Я сам поговорю с ним. На карту поставлена репутация собора и всего города!