Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 87

87

А теперь было уже почти два пополудни.

Встреча короля с новоявленным предводителем вооруженной Франции прошла вполне удовлетворительно.

Почувствовавший усталость король ничего не говорил и лишь улыбался.

Командующий парижским ополчением не отдавал приказы, а лишь жестикулировал.

Король с удовольствием отметил, что народ кричит «Да здравствует король!» столь же часто, сколь и «Да здравствует Лафайет!». К несчастью, это был последний раз, когда королю удалось потешить свое самолюбие.

Жильбер не отходил от дверцы королевской кареты, Бийо – от Жильбера, а Питу – от Бийо.

Верный данному королеве обещанию, Жильбер уже отправил к ней четверых гонцов.

Каждый из них нес королеве добрые вести, поскольку на протяжении всего пути король видел взлетавшие в воздух в его честь колпаки, вот только кокарды на них были национальных цветов, что являло собою известный упрек в сторону белых кокард на шляпах королевских гвардейцев и самого короля.

Именно это различие в кокардах и омрачало радость и восторг папаши Бийо.

На его треуголке красовалась громадная трехцветная кокарда.

На шляпе короля кокарда была белой; выходило, что тут вкусы короля и его подданных расходятся.

Эта мысль не давала Бийо покоя, и в конце концов он высказал ее Жильберу, выбрав момент, когда тот не разговаривал с королем.

– Господин Жильбер, – осведомился фермер, – почему король не надел кокарду национальных цветов?

– А потому, мой славный Бийо, что король или не знает, что существует новая кокарда, или полагает, что его кокарда и есть национальная.

– А вот и нет, ведь его кокарда белая, а наша – трехцветная.

– Погодите-ка, – остановил Жильбер фермера, когда тот уже был готов очертя голову пуститься повторять газетные фразы. – Королевская кокарда белая – так же как французские флаги. Вины короля в этом нет. Кокарда и знамя были белыми задолго до того, как он появился на свет, и к тому же, мой дорогой Бийо, белая кокарда и белые флаги уже давно проявили себя. Белая кокарда украшала шляпу командора Сюфрена, когда он водружал наше знамя в Индии. Белая кокарда была на шляпе у Ассаса[169], по ней его узнали немцы в ту ночь, когда он пожертвовал своей жизнью, чтобы не позволить захватить своих солдат врасплох. Белая кокарда была на шляпе и у маршала Саксонского, когда он разбил англичан при Фонтенуа. Была она и на шляпе господина де Конде[170], когда он громил имперцев при Рокруа, Фрейбурге и Лансе[171]. Вот что такое белая кокарда, и это далеко не все, мой славный Бийо, тогда как национальная кокарда, которая, возможно, и обойдет весь мир, как предсказывает Лафайет, еще ничего не успела совершить, потому что ей всего три дня от роду. Я не говорю, что она будет пребывать в праздности, но поймите: поскольку пока она никак себя не зарекомендовала, король вправе подождать, пока она что-либо сделает.

– Как это национальная кокарда ничего не сделала? – возмутился Бийо. – А кто же тогда взял Бастилию?

– Да, тут вы правы, – печально признал Жильбер.

– Вот потому, – с триумфом заключил фермер, – король и должен ее носить.

Заметив, что король прислушивается к их разговору, Жильбер толкнул Бийо локтем, после чего тихо проговорил:

– Вы с ума сошли! Против чего, по-вашему, было направлено взятие Бастилии? Против королевской власти, я полагаю. А вы хотите, чтобы король носил символ вашей победы и собственного поражения. Вы только подумайте, безумец: король так милостив, добр, чистосердечен, а вы хотите, чтобы он кривил душой!

– Но ведь взятие Бастилии было направлено не против короля, – несколько более робко, но все еще не сдаваясь, возразил Бийо, – а против деспотизма.

Жильбер пожал плечами, однако сделал это с чуткостью сильного человека, который не желает попирать ногами более слабого из боязни его раздавить.

– Нет, – воодушевляясь, продолжал Бийо, – мы сражались не против нашего доброго короля, а против его приспешников.

В те времена еще говорили не «солдаты», а «приспешники» – точно так же, как в театре лошадь обязательно называли скакуном.

– К тому же, – с умным видом продолжал Бийо, – он их не одобряет, потому что идет вместе с нами. А раз он не одобряет их, стало быть, одобряет нас. Мы, покорители Бастилии, потрудились ради собственного счастья и его чести.

– Увы! Увы! – пробормотал Жильбер, который и сам толком не знал, как совместить то, что было отпечатано на лице у короля, с тем, что происходило у него на сердце.

Что же касается Людовика XVI, то он начал в говоре идущей толпы различать обрывки спора, происходившего неподалеку от его кареты.

Жильбер, заметивший внимание, с которым король прислушивался к их разговору, изо всех сил пытался свернуть его на менее скользкую тему.

Внезапно кортеж остановился: процессия прибыла на двор королевы – старинное место проведения всяческих собраний на Елисейских полях.

Там уже выстроилась рядами депутация из выборщиков и старшин под предводительством нового мэра – г-на Байи, окруженная тремя сотнями вооруженных людей с полковником во главе и тремя сотнями членов Национального собрания, выбранными, само собой разумеется, из депутатов третьего сословия.

Двое выборщиков, употребляя все свое умение и ловкость, старались удержать в равновесии огромный поднос из позолоченного серебра, на котором помещались два гигантских ключа от города Парижа времен Генриха IV.

Под влиянием столь внушительного зрелища разговоры смолкли, и все, стоявшие как отдельными группами, так и стройными шеренгами, приготовились слушать речи, которыми стороны собирались обменяться по сему случаю.

Байи, почтенный ученый-астроном, сделавшийся против воли сначала депутатом, затем мэром, а теперь и оратором, приготовил длинную торжественную речь. По всем правилам риторики в первой части своей речи он хотел воспеть деятельность короля, начиная с прихода к власти г-на Тюрго и кончая взятием Бастилии. Еще немного – таково уж свойство красноречия, – и он сделал бы короля главным вдохновителем всех событий, которым народ всего-навсего подчинился, притом неохотно.

Байи был весьма доволен написанной речью, когда случай – о нем он рассказал в своих мемуарах – предоставил ему новое вступление, гораздо более яркое, чем то, что он сочинил. Оно, кстати, только и осталось в памяти народа, всегда готового подхватить удачную, а главное, меткую фразу, основанную к тому же на реальных фактах.

Идя вместе с выборщиками и старшинами к месту встречи короля, Байи встревожился из-за того, что ключи, которые они собирались вручить Людовику, очень уж тяжелы.

– Неужто вы думаете, – со смехом спросил он, – что, продемонстрировав эти громадины королю, я еще возьму на себя труд тащить их обратно в Париж?

– А что же вы сделаете? – поинтересовался один из выборщиков.

– Да просто отдам вам, – ответил Байи, – или же выброшу в первую попавшуюся канаву.

– Да что вы такое говорите! – вскричал возмущенный выборщик. – Разве вы не знаете, что эти ключи город Париж преподнес Генриху Четвертому после осады? Да это же бесценная реликвия!

– Вы правы, – согласился Байи. – Ключи, преподнесенные Генриху Четвертому, покорителю Парижа, теперь переходят к Людовику Шестнадцатому, который… Да, – заключил достойный мэр, – антитеза получается превосходная.

И тут же, взяв карандаш, он приписал к своей речи следующее вступление:

«Государь, перед вами – ключи от славного города Парижа. Это те самые ключи, что были вручены Генриху IV. Он отвоевал себе народ, сегодня же народ отвоевал себе короля».

Фраза вышла удачной и точной, она врезалась в память парижанам и надолго пережила все речи и даже труды Байи.

Что же до Людовика XVI, то он благодарно кивнул, однако покраснел, так как за почтительностью и цветами красноречия уловил едкую иронию эпиграммы.

вернуться

169

Накануне битвы при Клостркампе (1760) капитан овернского полка Луи д’Ассас ночью оказался окружен немцами, но криком предупредил своих солдат об опасности.

вернуться

170

Конде – здесь: Людовик II, принц Конде (1621–1688), по прозвищу Великий Конде, французский полководец.

вернуться

171

Рокруа – победа французов над испанцами в 1645 г., Фрейбург – победа над имперцами в 1644 г., Ланс – победа над ними же в 1648 г.