Клуб Дюма, или Тень Ришелье - Перес-Реверте Артуро - Страница 61

По радио звучала уже другая песня, но они перестали слушать. От девушки пахло теплом, вернее, лихорадочным жаром, и под тонкой кожей на обнаженной шее билась нежная жилка. В комнате струйки света и темнота перемежались сизым полумраком, где предметы теряли свои очертания. Она прошептала что-то невнятное, очень тихо, и глаза ее переливчато блеснули, а рука скользнула к затылку Корсо, размазывая свежую кровь вокруг его шеи. Он почувствовал вкус крови во рту и склонился к девушке, коснулся призывно приоткрытых губ, из которых едва пробивался стон, такой слабый, точно долетел он сюда из далеких-далеких времен, – долгий, тягучий и вековечный. На краткий миг в биении этой плоти ожили воспоминания о всех предыдущих смертях Лукаса Корсо, словно их принесло течением темной и неспешной реки, воды которой были так величаво покойны, что казалось, их покрыли лаком. И он пожалел, что у девушки нет имени, которое запечатлелось бы в его сознании вместе с этим мгновением.

Но уже через секунду на лицо его вернулась досадливая гримаса; охотник за книгами вдруг увидал сцену со стороны: он сидит на краю кровати, прямо в плаще, все еще во власти наваждения, а она тем временем, чуть выгнув спину, как красивое молодое животное, расстегивает пуговицу на джинсах. Он наблюдал за ней и в душе снисходительно ухмылялся, преисполнившись ироничного и усталого благодушия, которое порой умел напускать на себя. И наблюдал скорее с любопытством, чем с желанием. Девушка дернула молнию вниз, и открылся треугольник смуглой кожи на фоне белого хлопка, затем белая ткань поползла вниз вместе с джинсами. Он увидел ее длинные загорелые ноги, вытянутые на кровати, и они лишили Корсо – обоих Корсо – рассудка, как чуть раньше удар одной из этих ног лишил Рошфора нескольких зубов. Потом она подняла руки, чтобы снять майку, и движение ее было абсолютно естественным, в нем не чувствовалось ни кокетства, ни заученности; при этом она не сводила с Корсо спокойных и нежных глаз – пока майка не закрыла ей лицо. Тогда контраст стал еще сильнее: опять белый хлопок, на сей раз скользящий вверх, и загорелая кожа, упругая, теплая плоть, тонкая талия, тяжелые прекрасные груди – их очертания четко вырисовывались на фоне светящейся двери; ложбинка у изгиба шеи, полуоткрытый рот и снова глаза, в которых сиял похищенный у неба свет. А в самой глубине глаз – плененная тень Корсо, словно душа, замкнутая в два одинаковых стеклянных шара или изумруда.

Но тут-то он и понял, что у него ничего не получится. Это было одно из тех мрачных предчувствий, которые предваряют некоторые события и отмечают их еще до того, как они случились, вещим знаком неминуемой катастрофы. А если сказать проще, то, швыряя последнюю одежду на пол, туда, где уже валялся плащ, Корсо обнаружил, что начавшаяся было эрекция решительно шла на спад. Так что – зелен виноград! Или, как выразился бы его прапрадед-бонапартист, «La Garde recule» – «Гвардия отступает». Окончательно и бесповоротно. Он вдруг почувствовал нахлест тоски, хотя понадеялся, что его несвоевременная и досадная слабость какое-то время останется незамеченной. С некоторыми предосторожностями он лег ничком рядом с нежным смуглым телом, которое ждало его в темноте, решив прибегнуть к методу, который Император, завязший в грязи Фландрии, назвал «тактическим косвенным приближением», – то есть к изучению местности на приличном расстоянии и отказу от контактов в опасной зоне. Выбрав эту благоразумную тактику, он решил немного потянуть время – на всякий случай, а вдруг подоспеет Груши с подкреплением, – и начал неспешно целовать девушку в губы и шею. Напрасные надежды. Груши не появлялся; видно, этот подстрекатель гонялся где-то за пруссаками, стараясь держаться подальше от поля боя. Но тревога Корсо обернулась настоящей паникой, когда девушка прижалась к нему, просунула стройную, крепкую и горячую ногу между его ног – и тотчас обнаружила, какая беда с ним стряслась. Он увидел, как она растерянно улыбнулась. Но это была подбадривающая улыбка из серии «браво, боец, я уверена, что ты справишься». Потом она как-то особенно нежно поцеловала его и протянула своевольную руку, чтобы помочь делу. Но именно в тот миг, когда Корсо почувствовал прикосновение ее руки к самому эпицентру драмы, он окончательно пошел ко дну. Как «Титаник». Камнем. На палубе играет оркестр. Женщины и дети в первую очередь. Следующие двадцать минут можно было назвать агонией – в такие моменты человек начинает припоминать, что плохого он сделал в жизни. Героические атаки разбиваются о стойкие ряды шотландских стрелков. Пехота начала готовиться к штурму, едва забрезжила надежда на победу. Импровизированные вылазки стрелков и пехотинцев, тщетно мечтающих застать противника врасплох. Выстрелы гусар и мощные залпы кирасиров. Но все попытки кончались одинаково: Веллингтон ликовал, укрепившись в маленькой и неприступной бельгийской деревушке, и его главный волынщик играл марш Серых шотландцев под самым носом у Корсо, а Старая Гвардия, вернее, то, что от нее осталось, сжав челюсти и задыхаясь в простынях, с отчаянием поглядывала на часы, которые Корсо, к несчастью, не снял с руки. Капли пота размером с кулак стекали у него по волосам. А потерянный взгляд блуждал по комнате – поверх плеча девушки – в поисках пистолета. Охотник за книгами желал пустить себе пулю в лоб…

Девушка спала. Очень осторожно, чтобы не разбудить ее, Корсо протянул руку к плащу и достал сигареты. Закурив, приподнялся на локте и стал смотреть на нее. Она лежала на спине, голая, откинув голову назад – на испачканную уже засохшей кровью подушку, и тихо дышала полуоткрытым ртом. От нее по-прежнему пахло лихорадочным жаром и теплой плотью. При слабом свете, льющемся из ванной комнаты, Корсо мог любоваться неподвижным прекрасным телом. Вот, сказал он себе, шедевр генной инженерии. Потом задумался о том, какие тайны – вернее, какие смешения кровей, слюны, кожи, семени и случайностей – сошлись во времени, чтобы соединить звенья той цепочки, которую она собой завершала. Ведь здесь, в этом восемнадцати– или двадцатилетнем теле были представлены все женщины, все существа женского пола за всю историю рода человеческого. Он уловил биение жилки у нее на шее, различил едва приметные удары сердца, скользнул взглядом по нежной линии, которая вела от спины к талии и округлялась на бедрах. Он нежно тронул кончиками пальцев маленький, покрытый завитками треугольник, где кожа была чуть светлее и где Корсо так и не сумел разбить как положено свой бивак. Девушка разрешила ситуацию с безупречным тактом – она ничем не выдала разочарования и, едва поняв, что на штурм Корсо идти не готов, превратила все в легкую игру. Зато обстановка разрядилась; по крайней мере, ему не пришлось за неимением пистолета – ведь загнанных лошадей пристреливают? – биться головой об угол ночного столика, хотя и такой вариант успел мелькнуть в его помраченном мозгу; правда, дело кончилось полумерой – он незаметно саданул кулаком по стене, чуть не разбив себе костяшки; и девушка, почувствовав резкое движение, а затем внезапную напряженность его тела, с изумлением глянула на Корсо. Честно говоря, боль и усилие, которое он прилагал, чтобы не завыть, помогли ему немного успокоиться, и Корсо даже удалось овладеть собой настолько, чтобы изобразить кривую улыбку и сказать девушке, что такое с ним происходит только в первые тридцать раз. Она расхохоталась, прижалась к нему и принялась нежно и радостно целовать его глаза и губы. Какой ты идиот, Корсо, мне это безразлично. Абсолютно безразлично. Так что он сделал единственное, что в таких обстоятельствах мог сделать: ограничился добавлением приправ – умелые пальцы в нужном месте, что дало если и не триумфальные, то, во всяком случае, приемлемые результаты. Переведя дух, девушка долго молча смотрела на него, потом поцеловала неспешным и старательным поцелуем, который постепенно стал слабнуть – она заснула.

Огонек сигареты высветил пальцы Корсо. Продержав сколько хватило сил дым в легких, он разом выдохнул его и теперь наблюдал, как серое облачко плыло над кроватью через освещенную часть пространства. Он уловил, что дыхание девушки вдруг сбилось с ритма, и внимательно посмотрел на нее. Она наморщила лоб и еле слышно застонала, совсем как ребенок, которому приснился страшный сон. Потом, все еще не проснувшись, перевернулась на бок и оказалась лицом к нему. Теперь она лежала на боку, одну руку спрятав под обнаженные груди, а другую устроив у самого лица. Так кто же ты такая, черт возьми, в который уж раз беззвучно спросил он, а потом наклонился и поцеловал неподвижное лицо. Он нежно погладил короткие волосы, провел пальцами по линии талии, по бедрам, теперь четко вычерченным на фоне светлого дверного проема. В этом мягком изгибе было больше красоты, чем в любой мелодии, скульптуре, стихотворении или картине. Он придвинулся, чтобы вдохнуть аромат ее тонкой шеи, и тотчас почувствовал, как его собственный пульс застучал крепким молотом, будя плоть. Спокойно, приказал он себе. Хладнокровие и никакой паники. Итак, приступим. Он не знал, надолго ли это, и потому поспешно погасил сигарету, сунул окурок в пепельницу на ночном столике и прижался к девушке, убеждаясь, что теперь его организм реагировал на прикосновение как положено. Он раздвинул ей ноги и безоглядно ринулся во влажный, радушный рай, который казался сделанным из горячих сливок с медом. Он заметил, что девушка в полудреме шевельнулась, потом ее руки обвились вокруг его спины, хотя до конца она так и не пробудилась. Он поцеловал ее в шею, потом в губы, из которых уже рвался долгий и неописуемо нежный стон, и почувствовал, что бедра ее ожили и прильнули к его бедрам, подхватив их ритм. И когда он погрузился в самую глубь ее плоти и в самую глубь себя самого, без труда прокладывая путь к затерянному в его памяти месту, откуда он, как ему подсказывало чутье, вел свое начало, она уже открыла глаза и глядела на него изумленно и счастливо – и зеленое мерцание пробивалось сквозь длинные влажные ресницы. Я люблю тебя, Корсо. Люблютебялюблютебялюблютебя. Я люблю тебя. Чуть позже, в некий миг он буквально прикусил себе язык, чтобы не ляпнуть такую же чертову глупость. Он видел себя со стороны – видел с изумлением и едва узнавал: теперь он зависел только от нее, от ее трепета, ее движений, угадывал ее желания и открывал тайные калитки, отыскивал сокровенные ключи к этому нежному и одновременно напряженно упругому телу. Так прошло больше часа. И наконец Корсо задал ей естественный в такой ситуации вопрос, но она сказала, чтобы он не беспокоился, что у нее все под контролем. Тогда он целиком, до немыслимых пределов, погрузился в нее, до самого ее сердца.