Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро - Страница 58

Крус Брунер ласково коснулась веером его руки.

— Я уверена, что отец Куарт вовсе не собирался смешить вас, дон Приамо. — Она взглянула на Куарта, как бы прося, чтобы тот подтвердил ее слова. — Он производит впечатление весьма порядочного священнослужителя, и полагаю, что его миссия очень важна. Поскольку речь идет о сборе информации, нам следовало бы оказать ему содействие. — Бросив быстрый взгляд на дочь, она устало обмахнулась веером. — Правда никогда никому не приносит вреда.

Старый священник склонил голову — уважительно и в то же время упрямо.

— Вашими бы устами, сеньора. — Он отхлебнул шоколада, и коричневая капля повисла на щетинистом подбородке. Дон Приамо вытер ее огромным засаленным носовым платком, вытащенным из кармана сутаны. — Но боюсь, что в Церкви, как и во всем остальном мире, почти любая правда является ложью.

— Не говорите так! — воскликнула герцогиня, шокированная наполовину в шутку, наполовину всерьез. — Вы попадете в ад.

Она закрывала и открывала веер, подняв его на уровень глаз. И тут впервые Лоренсо Куарт увидел, как отец Ферро улыбается по-настоящему. На его лице нарисовалась добродушно-скептическая гримаса — как у взрослого медведя, которому досаждают своей возней медвежата. Она смягчила грубые черты его лица, придав ему более человечное выражение — то самое, с лежавшей сейчас в гостинице фотографии «полароидом», сделанной в этом же дворе. По ассоциации Куарт вспомнил Монсеньора Спаду, своего шефа. Оба они — архиепископ и приходской священник — улыбались одинаково, как гладиаторы-ветераны, для которых направление большого пальца — вверх или вниз — не значило почти ничего. Он спросил себя, будет ли и он когда-нибудь улыбаться вот так. Макарена Брунер все еще смотрела на него, и казалось, что она тоже владеет секретом этой улыбки. Герцогиня внимательно взглянула на дочь, потом на Куарта.

— Послушайте, падре, — после секундного раздумья заговорила она. — Эта церковь имеет большое значение для моей семьи… Не только потому, что она означает, но и потому, что, как говорит дон Приамо, разрушенная церковь — это исчезнувший кусок неба. А мне совсем не хочется, чтобы то место, куда я собираюсь, сокращалось в размерах. — Она поднесла к губам стакан с кока-колой и зажмурилась от удовольствия, когда пузырьки ударили ей в нос. — Я надеюсь, что наш священник поможет мне попасть туда в назначенный срок.

Отец Ферро шумно высморкался в платок.

— Вы попадете туда, сеньора. — Он еще раз высморкался. — Даю вам слово.

Он сунул платок в карман, глядя на Куарта так, словно бросал ему вызов: а ну-ка, попробуй докажи, что я не могу давать подобных обещаний. Крус Брунер зааплодировала, стуча веером по ладони.

— Вот видите, — улыбнулась она Куарту, — как выгодно приглашать священника на чашку шоколада шесть раз в неделю?.. Это дает некоторые привилегии. — Ее влажные глаза, одновременно серьезные и насмешливые, с благодарностью глянули на отца Ферро. — Некоторую гарантию.

Старый священник, испытывая неловкость из-за молчания Куарта, поерзал на своем стуле.

— Вы и без меня попадете туда, — мрачно отрезал он.

— Может, да, а может, нет. Но я уверена, что, если меня не будут пускать туда, наверх, вы способны устроить им хороший скандал. — Почтенная дама бросила взгляд на агатовые четки, лежавшие на столике поверх газет и журналов, рядом с молитвенником, и обнадеженно вздохнула. — В моем возрасте это успокаивает.

Из сада, находившегося по ту сторону решетки, открытой под одной из арок галереи, доносилось пение дроздов. Нежная звонкая мелодия всякий раз оканчивалась двумя высокими трелями.

— Май — месяц любви, — пояснила герцогиня, поворачиваясь боком, чтобы лучше слышать.

Дрозды обычно рассаживались вдоль каменной ограды, по другую сторону которой находился женский монастырь, и нередко их пение сливалось с пением сестер. Отец герцогини, дед Макарены, сказала она, в последние годы жизни занимался тем, что записывал голоса этих птиц. Магнитофонные ленты и пластинки находились где-то в доме. Иногда среди птичьих трелей можно было различить шаги дедушки по гравиевой дорожке сада.

— Мой отец, — прибавила герцогиня, — был человеком старого времени. Настоящим сеньором. Ему не понравилось бы то, к чему пришел мир, который он некогда знал… — По тому, как она наклонила голову, говоря это, было очевидно, что ей этот изменившийся мир тоже не нравится. — Еще до гражданской войны вышла одна книга — «Поместья Испании». Так вот, моя семья числится там как одна из самых богатых в Андалусии. Но уже в те времена она была богата только на бумаге. Деньги перешли в другие руки: крупные поместья принадлежат банкам и финансистам — таким, которые заводят себе электрифицированные ограды и роскошные вездеходы и скупают все винные погреба Хереса. Смекалистые люди, сколотившие состояние в четыре дня, как говорит мой зять.

— Мама…

Герцогиня жестом руки остановила дочь.

— Дай мне сказать то, что я хочу сказать. Хотя дону Приамо Пенчо никогда не нравился, я ему симпатизирую. И то, что ты ушла от него, ничего не меняет. — Она снова начала обмахиваться веером с энергией, не свойственной ее возрасту. — Но должна признать, что в деле с церковью он ведет себя не как кабальеро.

Макарена Брунер пожала плечами.

— Пенчо никогда не был кабальеро. — Взяв из сахарницы кусок сахара, она рассеянно сосала его. Куарт смотрел на нее до тех пор, пока она вдруг не вскинула на него глаза. — Он даже не пытается сойти за кабальеро.

— Ну разумеется, нет, — с неожиданно едкой иронией произнесла престарелая дама. — Вот твой отец — тот был истинным кабальеро. Андалусским кабальеро. — Она задумалась, поглаживая кончиками пальцев изразцовый бортик водоема, окружавшего фонтан. — Эти изразцы, — вдруг заговорила она, обращаясь к Куарту, — шестнадцатого века и расположены в точном соответствии с самыми строгими законами геральдики: во всем доме не найти места, где бы находились рядом красный и зеленый цвета или золото и серебро. Андалусским кабальеро, — повторила она после минутного молчания. И карминовая линия увядших, почти несуществующих губ дрогнула в подобии горькой улыбки, так никогда и не явившей себя прилюдно.

Макарена Брунер покачала головой, как будто молчание матери было адресовано ей.

— Для Пенчо эта церковь не значит ничего. — Казалось, она обращалась не столько к матери, сколько к Куарту. — Для него это всего лишь квадратные метры земли, которые следует с выгодой использовать. Мы не можем требовать, чтобы он разделял нашу точку зрения.

— Ну разумеется, — снова вступила в разговор герцогиня. — Если бы ты вышла за человека своего класса…

Ее дочери это не понравилось. Ее взгляд посуровел:

— Ты вышла за человека своего класса.

— Ты права, — снова грустно улыбнулась старая женщина. — Во всяком случае, твой муж — настоящий мужчина, с ног до головы. Смелый, дерзкий. Дерзкий, как человек, который рассчитывает не только на собственные силы… — Она метнула быстрый взгляд на отца Ферро. — Независимо от того, нравится нам или нет то, что он делает с нашей церковью.

— Пока еще он не сделал ничего, — возразила Макарена. — И не сделает, если я сумею этому помешать.

Крус Брунер слегка поджала губы.

— Ты заставляешь его платить дорогую цену, дочка.

Разговор коснулся темы, которая явно была не по вкусу старой даме, так что эта фраза прозвучала довольно укоризненно. Макарена смотрела в пустоту поверх плеча Куарта, и он порадовался, что этот взгляд устремлен не на него.

— Он еще не заплатил до конца, — прошептала она.

— Так или иначе, он всегда останется твоим мужем, будешь ты с ним жить или нет. Правда, дон Приамо?.. — Герцогиня овладела собой, и влажные глаза снова смотрели на Куарта с насмешливым выражением. — Отцу Ферро не нравится мой зять, но он считает, что брак нерасторжим. Любой брак.

— Это верно. — Старик пролил на сутану несколько капель шоколада и сейчас сердито вытирал их рукой. — То, что связано священником на земле, не может развязать даже Господь.