Тайный меридиан - Перес-Реверте Артуро - Страница 105

Но ответ поступил не от Кискороса; Палермо хлопнул себя ладонью по ляжке:

– Ясно. Корабль! Чертов корабль"

– Совершенно верно.

– Ну и умна же, чертовка!

– Вот именно.

Стоя возле трапа, ошеломленный Кискорос старался переварить услышанное. По его лягушачьим глазам видно было, что он мечется между презрением к ним, подозрительностью и вполне разумными сомнениями.

– Слишком много предположений, – сказал он наконец. – Ты думаешь, что ты сильно умный, но все у тебя построено на догадках, все это нагромождение ничем не подтверждается… Никаких доказательств. Ни одной реальной зацепки.

– Ошибаешься. Зацепки есть, и очень даже реальные. – Кой посмотрел на часы, они остановились. Он повернулся к Пилото, который молча, но внимательно слушал. – Сколько времени?

– Половина двенадцатого.

Кой с издевкой взглянул на Кискороса и усмехнулся сквозь зубы. Аргентинец, не зная, что Кой смеется над собственной глупостью, принял его смешок на свой счет, и это ему очень не понравилось. Он снова наставил пистолет на Коя.

– В час ночи, – сообщил ему Кой, – в море уходит «Феликс фон Лукнер» пароходства «Зеланд Шип». Под бельгийским флагом. Он делает два рейса в месяц из Картахены в Антверпен. Груз – цитрусовые, думаю. Берет пассажиров.

– Ну и дрянь, – едва слышно прошептал Палермо.

– Меньше чем через неделю она продаст изумруды совершенно определенному скупщику на Рубенштрассе. Это может подтвердить твой бывший босс. – Кой кивнул Палермо:

– Скажите ему.

– Да, это правда.

– Вот видишь. – Кой снова рассмеялся тем же неприятным смехом. – Она даже открыткой запаслась, чтобы послать тебе оттуда.

И Кискорос начал ломаться. В полной растерянности он поднимал и опускал голову, мучительно избавляясь от веры в Танжер. Даже у подлецов, подумал Кой, есть какая-то честь.

– Ничего подобного она не говорила. – Кискорос пристально, словно обвиняя, смотрел на Коя.

– Еще бы она тебе говорила. – Во рту у Палермо была сигарета, но он ее так и не прикурил. – Болван.

Кискорос все больше подавался.

– Мы взяли напрокат машину, – прошептал он в замешательстве.

– Можешь сдать ключи, – посоветовал Палермо. – Она тебе не пригодится.

Он долго чиркал зажигалкой, но безуспешно; тогда он наклонился над керосиновой лампой с сигаретой в зубах. Казалось, его приводит в восторг шутка, которую она сыграла с ними, каждому досталось, никого не забыла.

– Она никогда… – начал было говорить Кискорос.

Может, еще успеем, думал Кой, взбираясь по трапу; ночной воздух, доходивший сюда из прямоугольного люка, освежал лицо. Небо было ясное, звездное, фантасмагорические силуэты разрезанных кораблей казались еще чернее в свете портовых фонарей.

Внизу, в трюме, аргентинец уже не скулил. Скулить он перестал, когда Палермо прекратил бить его ногами по голове; кровь, пузырясь, хлестала из разбитого носа, смешивалась с ржавчиной на полу трюма, испарялась на его дымящейся одежде. До того, испуская дикие вопли, он пытался погасить свой горящий пиджак – Нино Палермо, наклонившийся над лампой, чтобы прикурить сигарету, вдруг метнул ее в Кискороса; в темноте огромного трюма лампа с шипением описала дугу едва не задев Коя, и попала прямо в грудь аргентинцу, который успел произнести только два слова «она никогда». Теперь они уже не узнают, чего бы она никогда не сделала или не сказала, поскольку в тот миг лампа обрушилась на него, керосин разлился, пола его пиджака занялась огнем, а керосин разлился по полу. Почти в ту же секунду Кой и Пилото вскочили, но Палермо оказался проворнее и уже успел подобрать пистолет. Все трое стояли и не. мигая смотрели друг на друга, а Кискорос корчился на полу среди языков пламени и издавал истошные вопли, от которых в жилах стыла кровь. Наконец Кой схватил пиджак Палермо, сбил пламя и бросил пиджак на аргентинца. От Кискороса несло паленым мясом, на месте волос и усов были жуткие ожоги, он скулил, а в промежутках издавал странные глухие звуки, будто полоскал горло расплавленным оловом.

Вот тогда-то Палермо и стал его бить по голове ногами – методично, словно подсчитывая удары. Словно выдавал уволенному работнику купюры в качестве выходного пособия. Потом с пистолетом в руке, но не целясь, улыбнулся отнюдь не радостной улыбкой, удовлетворенно вздохнул и спросил Коя: ты в деле или нет? Так и сказал: ты в деле или нет, глядя на последние языки пламени, вырывавшиеся из разбитой лампы. Выглядел он при этом как акула, которая под покровом ночи отправляется сводить старые счеты.

– Если с ней что-нибудь случится, я тебя убью, – ответил Кой.

Это было его условие. И Кой его поставил, хотя хромированный пистолет с перламутровой инкрустацией держал в руке не он. Палермо не возмутился, он только стал еще больше похож на акулу и ответил: согласен, сегодня мы ее убивать не будем. Положил пистолет в карман и быстро стал подниматься по трапу, к прямоугольному отверстию, в котором сияли звезды. И сейчас все трое – Палермо, Кой и Пилото – бежали в темноте по палубе сухогруза, а там дальше, в порту, готовился отдать швартовы «Феликс фон Лукнер».

Одно окно в пансионе «Картаго» светилось. Рядом с Коем раздался смешок запыхавшаяся собака переводила дух.

– Сеньора пакует багаж, – сформулировал Палермо то, что и так было понятно.

Они стояли под пальмами у городской стены, внизу, позади них, сиял огнями порт. В конце пустынного проспекта виднелись иллюминированные корпуса Политехнического университета.

– Дайте мне сначала поговорить с ней, – попросил Кой.

Палермо прикоснулся к карману, в котором лежал пистолет Кискороса.

– И не думай. Теперь мы все компаньоны, – сказал Палермо, все еще глядя вверх с мрачной ухмылкой. – Я уверен, что она опять сумеет убедить тебя.

Кой пожал плечами.

– В чем?

– Да в чем угодно Дай ей время, и она наверняка в чем-нибудь тебя убедит.

Они пересекли улицу. Пилото шел следом. Палермо не сводил глаз с освещенного окна, а перед входом в пансион снова пощупал карман.

– У нее с собой та пушка, гибралтарская?

Он пристально, не мигая смотрел на Коя. Зеленый глаз светился холодным стеклом.

– Не знаю. Вполне может быть.

– Черт.

Палермо минуту раздумывал. Потом опять посмотрел на Коя, словно пересматривал свое отношение к просьбе Коя поговорить с ней наедине.

– У нее есть свои причины, – вставил Кой.

– Конечно. У всех у нас они есть. – Он посмотрел на Пилото, который держался позади. – Даже у него.

– Дайте мне поговорить с ней.

Палермо еще немного подумал.

– Хорошо.

Ночная дежурная поздоровалась с Коем и сказала, что сеньора у себя в номере и что она попросила счет. Они прошли через холл и стали подниматься на третий этаж, стараясь ступать как можно тише. На стенах висели гравюры с изображениями кораблей, перед образом Девы Марии дель Кармен теплилась лампадка. Дверь в номер выходила прямо на лестничную площадку. Она была закрыта. Кой подошел к двери, Палермо следовал за ним. Шаги их заглушало ковровое покрытие.

– Ну, попытай счастья, – прошептал охотник за сокровищами, сунув руку в карман. – Даю тебе пять минут.

Кой нажал на ручку, она легко повернулась. На замок дверь не заперта. Открывая дверь, он вдруг понял, что все это – совершенно напрасно. Зачем он – брошенный любовник, обманутый друг, обворованный компаньон – пришел сюда? Его словно осенило: ведь ему нечего ей сказать, если рассудить здраво. Она собиралась уехать, но на самом деле она уже давно покинула его, оставив лежать в дрейфе, и что бы он ни сказал, что бы ни сделал, это ничего не изменит. А изумруды, которые всегда казались ему мечтой, химерой, не интересовали его и раньше, а теперь уж и совсем были ни к чему.

Танжер была такой, какой хотела быть. Она хотела быть свободной в своем выборе, и он всегда, с самого начала, это знал. Он видел старый серебряный кубок с одной ручкой и фотографию, на которой девочка улыбается черно-белой улыбкой. Этого достаточно, чтобы понять: слово «обман» здесь неуместно, неприменимо даже к ней самой. И Кой много бы дал в эту секунду, чтобы повернуться, подойти к Пилото и вместе с ним направиться на «Карпанту» с остановкой в первом же попавшемся баре; очень много бы дал Кой, чтобы не открывать эту дверь. Он не испытывал ни злости, ни даже любопытства. Но дверь открывалась все шире и шире, он видел номер, окно, выходящее на порт, наполовину собранную дорожную сумку на столе, и Танжер, которая стояла в своей темно-синей юбке, белой блузке и кожаных босоножках, видел ее только что вымытые, асимметрично подстриженные волосы – с них еще скатывались ей на плечи капельки воды. Видел веснушки на обгоревшей за эти недели, проведенные в море под летним солнцем, коже, распахнутые от неожиданности глаза, темно-синие, холодные, как черненая сталь «Магнума-357», который она выложила на стол, когда заметила, что дверь открывается. Сыграл свою роль в этой трагикомедии обманов и Нино Палермо, не стал ждать обещанные пять минут, вошел сразу вслед за Коем, и в руке его блестел инкрустированный перламутром пистолет. Кой открыл рот, хотел крикнуть: нет, стоп, хватит, давайте отмотаем назад всю эту историю, мы же сотни раз видели этот бред в кино; но она уже чуть согнула руку, нацелила пистолет ему в бедро и выстрелила, на одну тысячную долю секунды позже снова раздался сухой щелчок, за которым последовала резкая боль в ребрах;