Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет. - Крюков Михаил Григорьевич "профессор Тимирзяев" - Страница 76

Погрузка – святая обязанность правака, но исполнять свой «священный долг» я не спешил, ибо объем груза превышал все виданные мной ранее разумные пределы, особенно с учётом уже лежащих в салоне гостинцев. У пришедшего вскоре Георгича волосы встали дыбом, когда вся эта орава накинулась на него с требованием немедленно начать погрузку, ибо у каждого в загашнике была заветная фраза «я от… (фамилию вставьте сами)», которая должна была послужить пропуском на вожделенный борт. Первым командир отсек от погрузки несчастного прапорщика с семьёй, вслед за ним с полдюжины пассажиров, а последним – «владыку», который приволок не только три маленьких ящичка «божественной» макулатуры, но и кро-о-охотный, килограмм на 150 колокол для строящейся в Анадыре церкви.

Тут подъехал командирский УАЗик, который увёз Георгия Георгича в недра части, а обратно привёз с готовым (наверху) решением – «прапорщика взять». Тихо матерясь, начали вытаскивать свой груз, чтобы разместить с учётом требований центровки мебель и прочий скарб несчастного служаки. Пока грузили, не заметили, что УАЗик снова приехал и увёз Жору. Короче, за 3-4 раза вышестоящее начальство «разместило» на нашем борту всех. А что, штурвал-то не им тягать и магаданские сопки по курсу взлёта не им перетягивать, да и ответственность в случае чего, как показали дальнейшие события, тоже нести не им.

Однако взлетели, наскребая высоту буквально по метрам. Эшелон 5400 смогли набрать только к Чайбухе (по карте можно глянуть, как это далеко). Пришла пора немножко расслабиться, отключив «бортшпиона» в лице речевого самописца или «чёрного ящика», хотя он на самом деле оранжевый шар. Вообще-то на панели МС-61 (магнитофон самолётный) есть рычажок ВКЛ, но хитрые конструкторы сделали так, что при отрыве от земли передней стойки, магнитофон включается, даже будучи ВЫКЛ. Не менее хитрые пилоты моментально сообразили, что помимо этого в цепь питания МС включён предохранитель, выкрутив который можно парализовать не в меру самостоятельное устройство.

Погода в Анадыре, где надо было сесть для дозаправки, постепенно портилась. Когда мы вышли на рубеж начала снижения, она была где-то 300х3 (т.е. 300 метров – нижний край облаков, а 3 км. – видимость).

– Анадырь-контроль, я 52156-й на рубеже начала снижения, расчётное прибытия 14.30.

– 156–й, снижайтесь на привод 1500, посадочный 08.

– Понял, на привод 1500.

Экипаж притих, я снижал нас всех в сторону Анадыря, командир задумался о своём, лишь шевелил губами, наверное, подсчитывая дебет-кредит своих финансово-продовольственных операций. Борттехник Санька Парамоненко, сгорбившись на насесте борттехника, безучастно смотрел на приборы. Гена Король – штурман-инструктор и наставник Андрюхи Ермакова, стоя в проходе, склонился над штурманским столиком, по другую сторону которого вовсю потел и шуршал навигационной линейкой (деревянным калькулятором) Андрюха. Бортрадист, старейший и самый авторитетный прапорщик в части, начинавший ещё на Ли-2, Черняев Михаил Федорович (для своих просто Федорыч) посматривал в свой иллюминатор на всплывающие снизу облака. Монотонные будни разорвал бодрый голос бортмеханика Ильдара Рахматулина: «Командира, стабилизатор норма!» «Хорошо», – буркнул Георгич и взялся за штурвал.

Помолчали.

–156-й, Анадырь-контроль!

– Анадырь–контроль, отвечаю.

–156-й, погода за нули (т.е. за 00 минут текущего часа) – ветер 40 градусов, 15 метров, видимость 1000 метров, нижний край 150, температура минус 15, сцепление ноль-пять.

– 156-й погоду принял, заход будет локатор, контроль по приводам.

– 156-й, ваш запасной?

– Анадырь-контроль, я 156-й, запасной Певек.

Георгич подумал, пожевал губами, обернулся и поманил пальцем Гену (я подхватил штурвал).

– Царь! – проорал он ему в ухо, – погода в Дыре хреновая, сядь сам, пусть молодой погуляет. Гена с Андрюхой стали меняться местами. В кабину заглянул инженер части, увидел смену состава и понимающе кивнул.

– Что, погода дерьмовая?! – проорал он Парамону. Тот только кивнул.

– 156-й, привод, 1500.

– 156-й, снижайтесь к третьему 900, эшелон перехода…, давление…

– 156-й, понял.

– Влад, куда гонишь, (это уже мне), поддёрни нос дай шасси выпустить. Поддёргиваю нос, скорость падает менее заветных триста км/ч.

– Шасси выпустить!

– Выпускаю! – отзывается Парамон. Опускаю нос, задумчиво рулю к третьему развороту.

Царь: – На третьем, курс 98.

Я: – Занимаю.

Георгич (в эфир): – 156-й на третьем.

– 156-й, выполняйте третий, к четвёртому 600.

– 156-й, понял.

Жора поудобнее устраивается в кресле, берётся за штурвал, слегка покачивает самолёт. Мы с командиром летаем не первый год, и оба знаем, что теперь в нормальную погоду я должен убрать лапы со штурвала и наслаждаться бездельем. Но не сейчас. Я напоказ расслабляю кисти, встряхиваю ими в воздухе и «мягко» берусь за штурвал. Сейчас командиру надо помогать, не мешая.

Георгич: – Закрылки 15.

Парамон: – Выпускаю… Самолёт медленно начинает опускать нос и слегка «вспухает».

Царь: – Подходим к четвёртому… на четвёртом.

– 156-й на четвёртом, шестьсот.

– 156-й, выполняйте.

Георгич: – Закрылки 38.

Парамон: – Выпускаю 38. Наш самолёт-кормилец ещё больше задирает задницу, теперь в хорошую погоду ВПП проецировалась бы прямо на центр лобового стекла.

– 156-й, Анадырь, (голос диспетчера напряжён) погода сто на тысячу (т.е. 100х1), временами снежный заряд, ухудшение до 60 на пятьсот метров.

– Анадырь, 156-й, погоду принял, будем садиться.

– 156-й, вас понял, на курсе, выше 50, ухОдите влево.

– 156-й, понял, 550 (здесь имеется в виду текущая фактическая высота по радиовысотомеру).

В кабине все серо, вокруг облака, в начале третьего уже заканчивается недолгий полярный день. самолёт слегка потряхивает спустившимся с анадырских сопок ветерком. Под нами Анадырский залив, на берегу которого на удалении 4 км от торца полосы стоит дальняя приводная радиостанция, невидимая из-за окружающей срани, но легко обнаруживаемая стрелкой радиокомпаса.

– 156-й, на глиссаде, левее 50.

– Понял, 300.

Парамон: – Командир, правый… о, уже нормально. Я краем глаза успеваю заметить, что стрелки на трёхстрелочном индикаторе правого двигателя (давление и температура масла, давление топлива) дёрнулись и встали в нормальные положения. Тут-то меня и стукнуло, сознание ещё не верило, но той самой «пятой точкой» я почувствовал, что наш экипаж вытащил «счастливый билетик» на поединок со смертью. За грудиной возник неприятный сосущий холодок.

Парамон: – Во, опять, падает давление топлива, падают обороты. Краем глаза и я успеваю заметить устойчивое падение параметров двигателя, руки плотнее обхватили штурвал.

Через мгновение реакция командира: «Флюгер правому». Вот оно, началось. Эта команда разрезала наши жизни на «до» и «после». И начало подниматься в душе мутное чувство протеста. Почему я? За что? Почему на моем месте не оказался настоящий профессионал из героических лётчицких фильмов со стальными нервами и яйцами? На хрена мне сдались эти ордена… посмертно? Что сделать, чтобы оказаться сейчас у себя дома, да черт с ним, хоть и в палатке на КМБ первого курса училища? Героизировать себя не буду, но страха не было. Сознание ещё орало «Бля-а-а-а!!!», а руки и подсознание в которые долгие годы учёбы, тренажей за партой и в кабине, полёты на тренажёрах и реальные вылеты на «учебный отказ» двигателя вдолбили нужную последовательность действий, уже щелкали выключателями, закрывая отбор правому и резко уменьшая левому двигателю.

– Влад, помогай, – прохрипел по СПУ чужим голосом Георгич. Я схватил штурвал и понял, нам не справиться. Усилия под сотню килограмм + килограмм 50 на педали.

– 156-й, отказ правого, двигатель зафлюгирован, обеспечьте контроль захода.

– 156-й, понял, ниже 50, правее 100. Всем бортам, выход в эфир по крайней необходимости.

Царь: – Командир, уходим вправо, влево 20.