Коронка в пиках до валета. Каторга - Новодворский Василий - Страница 36

— Конец — богу слава! — изрек начальник таможни.

— Собаке — собачья смерть, — произнес заключительное слово Гвоздь — начальник воинской команды.

На казначея было возложено деликатное поручение вложить в карман Чибисову новое «донесение морскому министру». Все было проделано аккуратно.

Машке все-таки в заключение была задана генеральная волосодранка.

Князь Чибисов не пожалел, что поехал в обществе Спиридония, — веселый оказался спутник: сколько анекдотов знал и все больше о похождениях монахов. Не раз Спиридоний оказывал князю и услуги, которые услаждали его скучное путешествие. Обычно на больших остановках Спиридоний узнавал, кто в городе побогаче, кто побогомольнее (из купцов конечно), да нет ли каких благочестивых жен и дев среднего возраста.

Он являлся в богатые купеческие дома, служил молебны, рассказывал о чудесах дальних стран, вводил князя в лучшие дома. Ехали не торопясь, с прохладцей. И потому сиятельный повеса успевал устраивать свои делишки, Спиридоний — свои.

В одном уездном городишке монах сумел так заговорить какую-то волоокую и тучную вдовицу, что вдруг явился к князю на постоялый двор уже в партикулярном платье, с огромной бобровой шапкой на голове и в богатом лисьем тулупе…

Пришел прощаться. Дальше не поедет — устроился и здесь прекрасно: решил ангельский чин «служение Господеви» сменить на купеческое звание. «Отныне буду служить Маммоне», — так и сказал. Пригласил князя почтить его — явиться на бракосочетание с Меланьей Сидоровной Губкиной.

За измену князь Чибисов разгневался на Спиридония и на свадьбу его не пошел. Спиридоний, однако, не очень огорчился.

Вестовому князя Спиридоний передал узелок, тщательно увязанный, с просьбой передать его матери Ильи, адрес дал и четвертной билет вручил «за услугу», клятву с вестового взяв, что тот доставит.

Дальнейшая судьба двух донесений была весьма различна. Князь добрался до столицы, надушился, напомадился, перевязал свою уже здоровую руку кокетливым бантом и явился к министру.

Старика Мериносова застал не в духе — он доживал последние дни в министерстве. Можно себе представить, в какое бешенство пришел старик, когда, распечатав «секретное донесение», нашел в конверте пустой белый лист. Мичман князь Чибисов выскочил из его кабинета, как ошпаренный… Он ничего не понимал, и так до конца своих дней не мог понять, что произошло с донесением, — при нем, на его глазах Накатов сложил исписанную бумагу, при нем запечатал конверт. Он все это видел… И вдруг вместо исписанной бумаги оказалась белая, чистая. Наваждение бесовское. Чибисов после этой оказии уверовал и в чудеса и в беса.

Иная была судьба того донесения, которое было поручено доставить Спиридонию. Он не вынул донесения из «портков», снял «портки» и тщательно завернул их в свою монашескую ряску, связал все в узелок и вручил все вестовому. Почему завернул он свои панталоны в ряску — этого он и сам не разумел, просто от счастья у него в то время в голове зайцы прыгали, — хотел поскорее отделаться от всей своей прежней заношенной амуниции, хотел скорее облачиться в костюм покойного мужа Губкиной, а сжечь ряску было жалко. Ну и завернул штаны в рясу… Но что из сего произошло?

Марья Кузьминишна Маклецова в последнее время почему-то страшно тосковала, совсем извелась, заболела, даже в кровать слегла. И вот является к ней вестовой князя Чибисова, вручает узелок, говорит: «Подарочек вам от сынка вашего, мичмана Ильи Андреевича Маклецова» — делает «под козырек», потом налево кругом марш и — исчезает.

Дрожащими руками развязывает больная узелок. Что это? Черная ряса и штаны! На штаны она как-то и не обратила внимания, — просто бросила их на пол, а ряса переполнила ее душу ужасом. Она схватила этот мрачный подарок сына, и слезы ручьем полились на поношенную рясу Спиридония.

Черная ряса

Скоро пол-Гавани судили и рядили, что может значить эта посылка. Ушел Илья в монахи, или мать побуждает идти?… Гаванские кумушки дошли до умоисступления: строили предположения, одно нелепее другого, звонили чепуху во всех углах Гавани и все домыслы свои бабьи несли к несчастной матери Ильи. Довели ее почти до безумия.

И до Кузьмича дошли разговоры о рясе. Он заинтересовался этой чепухой. Явился к Маклецовой, расспросил ее. Узнал, что кроме рясы присланы были и штаны. Извлек их из-под кровати, стал размышлять и пришел к такому умозаключению: так как штаны были завернуты в ряску, то значит главная суть подарка заключается именно в штанах… Ряска — это так, обертка, не больше. Взялся за штаны, вытряхнул из кармана всякую дрянь, скорлупу от кедровых орехов и два свечных огарка.

Наконец, добрался Кузьмич и до зашитого пакета на имя матери Ильи. Вскрыли пакет, нашли письмо к матери — нежное и спокойное, с просьбой спешно доставить вложенный конверт в морское министерство. И конверт оказался тут же, с надписью: «весьма важное», «передать в собственные руки».

Письмо несколько успокоило больную, но все же она не могла понять, при чем тут ряса.

По просьбе ее доставить конверт в министерство взялся Кузьмич. Одел чужой вицмундир, помылся, побрился, съел луковицу, чтоб отбить винный дух, и отправился. На этот раз «донесение» до министра дошло.

Толки о посылке, конечно, с течением времени в Гавани утихли, но черная рясанадолго все же осталась таинственной и мрачной загадкой.

Странно, штаны Спиридония совсем не затронули в Гавани ничьей фантазии. Их забрал себе Кузьмич. Повертел, потряс, пробормотал: «Эка дрянь! Ну да ладно. Буду в них рыбу ловить», — и унес.

А черную рясу так и не выпускала из рук Марья Кузьминишна. Мрачная посылка совсем подкосила ее здоровье, она стала чахнуть и умерла с мыслями о сыне и с ряской Спиридония в руках.

Илье пришлось долго повозиться в Охотске с приемом груза: кроме запасов зимнего обмундирования — тулупов, теплых шапок, рукавиц — он должен был взять запасы провизии: бочки с солониной, капустой. Все это он принимал осторожно, каждую бочку вскрывал, каждый тулуп осматривал, браковал без пощады, отчаянно ссорился с чиновниками, которые сдавали ему груз.

Отношение в городе к Илье установилось определенно враждебное — за все провинности командира отвечал он. Особенно раздражены были родичи команды «Алеута», «Камчадала» и «Сошествия». Чины города вопили на всех углах, обвиняя командира «Дианы» в самоуправстве и в превышении власти.

Даже Федосеева не пощадили: предателем называли за то, что он поступил на службу к «ним».

Илья торопился выйти в море; ему невмоготу было оставаться в Охотске.

А тут и погода испортилась. Повалили хлопья снега, и в течение часа засыпали весь город чуть не на уровень с крышами. «Алеут» стоял на рейде весь белый, и матросам пришлось лопатами сгребать снег с палубы.

… «Диана» медленно ползла к Нортонскому заливу. Дул противный ветер, приходилось лавировать в лабиринте островов, рискуя ежеминутно напороться на камни, или сесть на мель. Если бы не старые матросы, рекомендованные Федосеевым, «Диана» не дошла бы до залива, и если бы поднялся свежий ветер, вероятно ей бы тоже не сдобровать, — она шла с креном, с водой в трюме, с полуразбитым такелажем. Это было опасное, томительное, скучное и трудное Плавание.

За это время каждый день кто-нибудь из тяжелораненых умирал и каждый день палуба оглашалась пением панихидных песнопений; каждый день кого-нибудь спускали в холодные воды серого, как свинец, моря.

Скончался и старший офицер Степан Степанович Гнедой; и он нашел свою могилу на дне Берингова моря. Зато Уильдер быстро поправлялся: он уже сидел в парусиновом кресле на палубе «Дианы», перезнакомился со всеми офицерами и декламировал Байрона.

Рассказ корсара

Однажды он обратился к командиру с такой странной речью:

— Не хотите ли вы, господин капитан, услышать исповедь корсара?

Командир был удивлен таким неожиданным обращением к нему. Он сам держался по отношению к Уильдеру холодно, официально. Тем не менее не отказался выслушать эту «исповедь».