Коронка в пиках до валета. Каторга - Новодворский Василий - Страница 44

— Экий черт, как на ладони все видать! — ворчал Тимошка, — и не укрыться нигде! Увидят нас, черти!

Морозило. Чистое темно-синее небо усыпано было мириадами звезд, — даже лунный свет не мешал их блеску.

— Ишь, как вызвездило, — сказал Яшка. — К утру мороз ударит!

Высоко по небу тянулись последние стаи птиц.

— Конец перелету, — сказал Федосеев. — Зима пришла.

Между тем луна совершила свой ночной путь и стала заходить за утесы противоположного берега. Теперь там сгустилась тьма. Перебрались на ту сторону.

— Ну, скоро исток реки будет. Опять в реку войдем, — сказал Тимошка. — Не замерзла бы река-то!

— Смотри-ка, огонь у истока! Никак костер жгут? — сказал Яшка.

— Неужто нас стерегут? — опасливо буркнул Тимошка.

— Я поеду вперед, — сказал Яшка, — посмотрю, может кого и снять потребуется. Дай-кось мне лучок-то. Как огонь погаснет — езжайте смело!

И на легкой байдаре он бесшумно стрельнул во тьму.

Байдары не пошли дальше, притулились у берега и ждали. Путники глядели на огонек, мерцавший вдали в бледном сумраке наступающего рассвета. Прошло с полчаса. Восток начал алеть, и наверху в побледневшей синеве неба потянулись розовато-золотые тучи. Далекий костер вдруг погас.

— Чисто Яшка сработал! А и руки же у парня золотые! Ну, теперь айда, ребятки, вперед!

За каменным мысом, закрывавшим впадение реки в озеро, к путешественникам присоединился и Яшка. Улыбался во весь рот.

— Убрал! Чисто припрятал! — хвастался он.

Вошли в реку. Опять правый берег — сплошная стена утесов, левый — низменный, болотистый, сплошная тундра. Потянулись вдоль низменного берега.

Прятались днем в кустах — ночью плыли, замаскированные кустами ивняка, выбирая темные места.

На второй день опять повалил снег, потом ударил мороз. По черной реке понеслись небольшие льдины…

— Ничего, на это нам теперь начхать, — говорил Тимошка. — К вечеру на месте будем!

— Вот тут река сейчас влево возьмет, а за поворотом и редут будет. Теперь конец веслам, — на собаках двинем, без байдар. Куды легче будет!

Кенайцы и «американы»

Но Колмыковский редут оказался сожженным… и людей не было видно.

— Сожгли! Вот незадача! Как тут быть? — И старый Тимошка совсем на этот раз растерялся.

— Причаль тут. Пойду посмотрю, — сказал Яшка. Байдары притулились у берега, а Яшка прибрежными кустами осторожно направился к редуту.

— Ну, где теперь собак достать? — рассуждал вслух Тимошка. — Вот, думали, в редуте возьмем! На 12 псах далеко не уедешь! Опять же с провиантом, — рыба на исходе! Чем собак кормить будем? Дальше по пустыне путь пойдет, — тут уж ничего не промыслишь. Что тут делать? Эх, незадача!

Так разговаривал он сам с собой, а путешественники мрачно слушали его и молчали. Они еще меньше его знали, что им теперь делать. Сидели и вслушивались в беседу Тимошки с самим собой. Из отрывистых фраз его беседы, однако, заключили, что старая голова его усиленно изобретала разные комбинации, которые должны были вывести их из затруднения.

Вернулся Яшка не один, — привел с собой еще какого-то старика — Зотова Ивана Дмитриева. Физиономия у него была перекошенная — идет, сам озирается, говорит шепотком. Напуган человек — по всему видать! Зотов оказался хорошим знакомым и Яшки и Тимошки. Тимошка накинулся на него с вопросами:

— Что это у вас? Мы к вам, а вы вон что — погорели. — Зотов растерянно развел руками…

— Разорили редут, — сказал он. — «Американы», надо думать, — говорил он, оглядываясь, словно опасаясь, что «американы» сидят в кустах и его подслушивают.

— Подослали, вишь, кенайцев с мехами, — рассказывал он, — дескать, продавать пришли. Семен Петрович все с ними уладил. Потом пить стали… Ну, известно, как полагается. А они, значит, со своим ромом приперли. Ну, а в ром-то, видно, чертовщины какой-то и навалили. Ну, значит, наши перепились, да видать и свалились. Я это два стакана тоже глотнул, да в лес побег капканы смотреть. Добежал до капканов, да так и свалился. Сколько лежал — сам не знаю… Проснулся, потому трясти меня начали. Продрал зенки, — ан меня волки рвут! Ей-богу! Вскочил, как встрепанный. Как заору, — волки так и порснули в лес — напугал я их. Побежал я в редут. Мать честная! Редут-то наш докуривается! Людей — ни души! Амбары все разорены. Чистое разорение. Один я и остался.

— Что ж их убили, что ли? Семена Петровича и других, которые?

— Не видать, чтоб драка была. Увели, должно, пьяных. Может и померши которые от зелья этого. Брр! — Зотов сплюнул с омерзением. — Двое суток меня рвало, то есть всю башку разломило. Который день, вон, не емши, — душа еды не берет, только воду и хлебаю.

— И как меня волки не сожрали, так это даже удивительно, — разводил он руками. — Да вас-то чего нелегкая сюда принесла? Вы-то чего тут?

— Да вот к американам энтим едем, — мрачно ответил Тимошка.

— К американам? — удивился Зотов. — Подлый народ! Расподлеющий! Мутят они здешних. Кабы не они, разве бы здесь кенайцы так баловали?

— Кораблева-то знаешь? Устукали! — сообщил Тимошка.

— Да што ты? Семена?

— Его самого.

— Ну, царство ему небесное! Справный был старик! Как же дело-то было?

— Да кто его знает! Одни кости в избе… Дочиста сглоданы!

— Да может кости-то не Семеновы?

— А може и впрямь не Семеновы? — после некоторого раздумья сказал Тимошка. — На черепу не написано — чей.

— А тряпок-то никаких не было? Кухлянки, что ли?

— Одни кости — точно, как голый был. Вот ведь удивительно — как мне в башку не пришло. Почему же он голый?

— Вон я у самой избы каку трубку нашел. Важнецкая! Мериканская, — сказал Яшка, вытаскивая из бездны своих торбасов найденную им трубку.

— Покажь-ка, — сказал Зотов. Взял в руки трубку, повертел ее в своих корявых, черных лапах и сказал: — капитанская трубка, знаю ее. Мериканец тут шляется. Капитаном его Вельсой звать. Его это трубка. Как это он ее потерял? Все в зубах ее держал.

— Верно, кто по зубам дал ему, — вот он и обронил, — сказал Яшка.

— И спал, сказывают, с трубкой. Спит — посасывает, пососет — опять заснет! Не его ли костяк вы за кораблевский приняли? Потому он без трубки ни на шаг.

Все невольно переглянулись.

— А трубка важная, — продолжал Зотов, вертя ее в руках, — словно расстаться ему с ней было трудно. — Хошь, Яшка, я тебе два бобра за нее дам?

Яшка покрутил головой.

— Ну три дам?… Четыре хошь? Ну, черт с тобой! Коли этот Вельса жив, да в твоих зубах ее увидит, — он те зубы расчистит — сыт будешь, — ворчал Зотов, неохотно выпуская из рук вельсову трубку.

— Ну и что нам теперь делать? — говорил Тимошка. — В редуте передохнуть можно? Не все сожгли? Ты-то где сидишь?

— Я-то?… Где придется… то в подполье, а то в лес ухожу! На деревах сплю. Да там рыси мешают. Намедни одна в загривок вцепилась — насилу отодрал.

Путешественники вошли в полуразрушенный редут. Несколько зданий сгорело дотла, у других сгорели только крыши.

— Снегом, видать, потушило. Страсть снег валил, — пояснил Зотов. — Глянь-ка, ворота выломаны, стекла выбиты. Унесено все: скамьи и столы — и те скрадены. Одно слово — чисто сработано, — говорил Зотов. — Даже гвозди выдерганы! Глянь-ка!

Действительно, во многих местах в стенах вместо гвоздей зияли дырки.

— Все это кенайцам впрок пошло, — ораторствовал Зотов. — Село тут ихнее поблизости. Туда верно все сволокли. И Вельса там на селе болтается. Компания там ихняя, — трое их там, мериканов этих. Будь им неладно! А Вельса у них набольшой — капитан ихний.

Все влезли на один из амбаров, наименее пострадавший. Уселись, кто на санях, кто на полу и стали рассуждать, что делать дальше?

Мнения поделились: Тимошка стоял за то, чтоб вернуться обратно в Михайловский редут. С 12 собаками, без запаса провизии, по его мнению, нельзя было рисковать на путешествие по пустыне.

— Кабы нас двое с Яшкой, али с Федосеевым вон, мы бы к черту на рога пошли, а вы — люди непривычные. Да еще, вон, женщина с вами, — где вам! Морозы ударят. Пурга гулять пойдет. Беда!