Последний козырь - Кондаков Алексей - Страница 29

Павел был потрясен: «Богнар предупредил, чтобы в интересах расследования об этом никому не говорить. Значит, только сам Богнар мог прилепить этой „утке“ газетные крылья. Зачем?»

Любомудров, воспользовавшись, как ему показалось, смущением полковника, наклонил его голову и смачно поцеловал. И тут же повернулся к Елизавете Дмитриевне:

– Скромность полковника Наумова не позволила мне своевременно написать о его подвиге. Но, как говорится, о героизме узнать никогда не поздно.

Наумов заставил себя улыбнуться и, пожав плечами, сказал:

– Мне неудобно за нашу печать, господа, и стыдно перед теми истинными героями, которые вершат настоящие подвиги и гибнут в атаках и штыковых боях.

Все шумно возражали и горячо аплодировали.

Павел сдержанно улыбался, а про себя мучительно думал: «Почему Богнар это сделал?» И вдруг его осенила догадка: Богнар, не имея возможности проверить до конца личность полковника Наумова, на всякий случай превратил его в героя контрреволюции, чтобы еще раз скомпрометировать перед теми, с кем он, быть может, должен связаться. «Если это так, вы опоздали, господин Богнар».

Задумавшись, Павел не услышал, как генерал сказал жене:

– Приглашай, Лиза, гостей.

Все направились к столу. И Наумов, замешкавшись, пошел вслед за Таней.

– Вадим Михайлович, пожалуйста, вот сюда, – позвала Елизавета Дмитриевна журналиста.

– Вы уж обо мне не беспокойтесь, – скромно произнес Любомудров, – я присяду возле окна. – И, обогнув стол, пристроился поближе к жареному гусю.

«Впрочем, эту статью можно рассматривать и как плату за чек, – продолжал размышлять Павел. – Во всяком случае „ранг“ героя поможет мне вжиться в органы управления войсками». Эта мысль вернула ему хорошее настроение.

Первый тост, как и положено по субординации, сказал генерал Домосоенов:

– Прошу вас, дамы и господа, выпить за то, чтобы наш многострадальный труд на новом этапе борьбы за возрождение единой и неделимой России имел благополучный исход.

Этот тост предопределил и первый застольный разговор. Елизавета Дмитриевна глубоко вздохнула:

– Нет уж, сердцем своим женским чувствую, что нет былому возврата. Да разве дело в землях? Я полагаю, все проистекло от того, что потеряли мы доверие наших некогда безропотных крестьян. Я просто в отчаянии. – Она приложила носовой платок к покрасневшим глазам.

Любомудров мгновенно воспользовался минутной паузой:

– Недавно, мои дорогие друзья, мне посчастливилось взять интервью у его высокопревосходительства генерала Врангеля…

Густые поседевшие брови Домосоенова недовольно сдвинулись, и он подумал: «Даже посредственность, когда она пишет об известных людях и делах, светится их отраженным светом».

Главным достоинством Любомудрова была бойкость его мысли и пера, поразительная способность проникать в кабинеты влиятельных людей Крыма. В первые же дни появления в Севастополе Любомудров сумел взять интервью у помощника главнокомандующего вооруженными силами на юге России, председательствующего в совете начальников управлений Александра Васильевича Кривошеина и у министра иностранных дел Петра Бернгардовича Струве. С тех пор каждый не прочь попасть на кончик пера Любомудрова. О плохом он не пишет. Его конек, как он говорит сам, «прославлять стоицизм героев Крыма». Несмотря на молодость – ему едва минуло тридцать лет, – он лыс, поразительная подвижность не спасает его от предрасположенности к полноте, а широкая популярность не обеспечивает высокого положения (его не приглашают, но принимают).

Голос Любомудрова звучал уверенно, мысль текла плавно:

– Я спросил: «Господин главнокомандующий, каковы, по вашему мнению, пути образования „единой неделимой России“ на данном этапе борьбы?» Генерал Врангель бросил тяжелый, полный глубоких раздумий взгляд и сказал мне: «Не триумфальным шествием на Москву можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые тянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа…»

– Ты врешь, господин Любомудров. Здравствуйте и извините за опоздание. – Полковник Трахомов резко тряхнул седоволосой головой и сел рядом с хозяйкой у выложенной кафелем голландки.

– Павел Алексеевич, – поднялась Елизавета Дмитриевна, – это наш добрый друг и сосед, поместный дворянин Матвей Владимирович Трахомов. Сосед, конечно, по тем временам, о которых так мило сказал поэт:

Слушают ракиты

посвист ветряной…

Край ты мой забытый,

край ты мой родной!

Черные с проседью, взлохмаченные брови насупились, тяжелый пьяный взгляд уперся в лицо Наумова.

– Я не ветхозаветный пророк, – сказал Трахомов густым резким басом, – но скажу: хоть ты и красив, однако не чистых кровей человек. Верно я говорю, нет?

– Матвей Владимирович, – взмолилась генеральша, – снова вы затеваете скандал. Угомонитесь, прошу вас.

Наумов положил на стол салфетку и спокойно сказал:

– Благодарите, господин полковник, Елизавету Дмитриевну, она вас выручила.

– Полноте вам, господа… – успел было сказать генерал.

Голос его заглушил смех Трахомова. Вдруг он оборвался.

– А что бы ты сделал? Хотелось бы мне знать, – медленно и вызывающе спросил Трахомов.

– Мне ничего не оставалось, господин полковник, – спокойно, но твердо сказал Наумов, – как доказать, что ваша кровь ничем не отличается от моей.

Глаза Трахомова напряженно сощурились.

– Ишь?шь ты… слова ему грубого не скажи. Будто он сам обергофмаршал высочайшего двора… Молодец, люблю таких.

Таня сидела, не шелохнувшись.

Воспользовавшись этим представлением, журналист сделал вид, что не слышал реплики полковника, и продолжал:

– С вашего позволения, Елизавета Дмитриевна… Я задал ему второй вопрос: «Может ли Крым служить этим благородным целям?» Главнокомандующий ответил, что в социальном и экономическом отношениях лучше всего начать с казачьих земель Дона, Кубани, Терека и Астрахани.

– Но там ведь большевики, – наивно сказала Елизавета Дмитриевна.

За столом переглянулись.

– Где большевики? – оторопело переспросил Любомудров.

– В казачьих областях, Вадим Михайлович. И говорят, что они развернули такую пропаганду, что даже все оставшиеся там белые покраснели, как пасхальные яйца, и прикрепили к пикам красные флажки.

«Если Врангель дал такое интервью, то это уже не мечта, а устремление, – думал Наумов. – Но насколько все это реально? Существует ли для этого материальная и военно?политическая основа, при наличии которой можно серьезно говорить о конкретном плане захвата казачьих областей? Это очень важно знать».

Его внимание привлек Трахомов. Тот налил себе полный фужер «николаевской», залпом выпил и стал с остервенением хрустеть и чавкать. Это не мешало ему внятно говорить.

– Пропаганда Советов на Кубани – это блеф. Она не убеждает, а раздражает казаков. Они там горланят: «Заводы – рабочим, землю – крестьянам», сами же грабят тех и других, а у казаков отнимают все подчистую: хлеб, мясо, масло… И кстати, пасхальные яйца, оттого что их покрасят, не меняют своего внутреннего содержания.

– Да?да, друзья мои, – подключился Любомудров. – Матвей Владимирович прав. Казачество – это пороховая бочка. Поднеси факел – произойдет взрыв. Смею вас заверить, казачество пойдет за тем, кто даст ему более убедительные гарантии вечного землевладения. В этом отношении майский приказ Врангеля является тем рычагом, который всколыхнет все казачество от Дона до Терека и поставит его под боевые знамена.

«Вот она, военно?политическая программа Врангеля», – подумал Павел. Только теперь он понял, какую опасность таит в себе даже близость Врангеля к казачьим областям. Ведь в его армии донские, кубанские и терские полки и дивизии.

– Вы говорите о гарантиях землевладения и в этой связи упоминаете приказ главкома, судя по всему не секретный, – заметил полковник Наумов и спросил: – Любопытно да и полезно знать, что в упомянутом приказе может оказать столь сильное воздействие на казачество?