Последний козырь - Кондаков Алексей - Страница 44

…Через час генерал Шатилов докладывал главнокомандующему:

– Петр Николаевич, скоропостижно скончался от сердечного приступа генерал Домосоенов Антон Аркадьевич. Перед смертью сказал: «Эмиграция? Нет, только Россия».

– Сердца всех нас устремлены к России, – задумчиво произнес Врангель. – Приготовьте приказ о награждении генерала Домосоенова орденом Николая?чудотворца первой степени за безупречное служение и преданность России.

– Он, вероятно, имел в виду иную Россию.

– Все равно. Пусть все считают, что он мечтал о единой и неделимой России.

– Разрешите, Петр Николаевич, доложить еще и о другом…

– Пожалуйста, Павлуша.

– Сегодня ночью я передал приказ арестовать полковника Богнара. В отделе и на квартире его не обнаружили. Исчез и его катер.

Врангель безразлично отмахнулся:

– Ну и слава богу. Когда враги исчезают сами – это облегчает тяжесть борьбы и забот. К сожалению, это делают только слабые, недостойные враги.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

В знойный полдень пароход вошел в Сухумскую бухту. Через иллюминатор был виден клин морской глади, отрезок пенящейся береговой линии и утопающие в зелени улицы города. Павел Алексеевич неторопливо застегнул мундир, поправил кобуру нагана.

– До обеда жди меня здесь, – сказал он Саше. – Если не вернусь, отправляйся со всем нашим скарбом в комендантский взвод.

– Слушаюсь, Павел Алек… извините, господин полковник.

Наумов улыбнулся.

На палубе возле капитанского мостика стояли Трахомов и чиновник в кремовом костюме из легкого твида. Был он со стороны чем?то похож на трость с массивным набалдашником – сам тонок, а голова крупная, тяжелая.

– Кавказ, – убежденно говорил Трахомов, – это когда все клокочет: в море, в горах и в душах людских. Это как на картине Айвазовского «Буря у берегов Абхазии» или у Лермонтова в поэме «Мцыри».

Наумов подошел к ним, поздоровался.

– А?а! Павел Алексеевич!.. Рад тебя видеть. Знакомьтесь. – Трахомов положил руку на плечо Наумову и повернулся к чиновнику: – Это мой разлюбезный друг Павел Алексеевич Наумов. Больше о нем добавить нечего. Серого происхождения человек. А вот день не вижу – тоской исхожу. Не ценит этого, сукин сын.

Человек в костюме из твида представился полковнику:

– Весьма рад познакомиться с вами, Павел Алексеевич. Юрисконсульт министерства иностранных дел Мышлаевский Зиновий Акимович.

Трахомов счел нужным добавить:

– Зиновий Акимыч – человек благородных кровей. Их высокопревосходительство генерал Мышлаевский – его непосредственный производитель. Правильно я говорю, нет?

Губы Мышлаевского дрогнули, вытянулись, но он промолчал.

«Не тот ли это генерал Мышлаевский, что возглавлял во время германской войны комитет по металлургической промышленности?» – подумал Наумов и решил спросить об этом, чтобы сгладить неприятное впечатление от трахомовского откровения.

– Имя вашего батюшки часто упоминалось на страницах газет, когда публиковалась информация об особом совещании по обороне. Если это он…

– Он самый. Мой родитель, знаете ли, мечтал видеть сына в мундире генерального штаба с серебряным аксельбантом, но судьбе угодно было напялить на меня сюртук главного инженера Бочманского завода товарищества «Эмиль Липгарт», и, как знать, если бы не эта российская гекатомба…[22]

Однако господин Мышлаевский не счел нужным говорить об утраченных надеждах и, повернувшись к берегу, задумчиво сказал:

– Абхазия… Владение светлейшего князя Шервашидзе.

– Дерьмо, а не человек, смею вам заметить, – вспыхнул вдруг Трахомов. – Коровий помет: в сыром виде долго воняет, в сухом – быстро сгорает… Когда бросишь в огонь. Сам не воспламенится.

– Что это вы на него так? – осуждающе спросил Наумов.

– Князь, особенно если это крупный владетель, должен быть предводителем войска, а не собутыльников. Он должен драться против большевиков, а не оплакивать пьяными слезами крах самодержавных устоев. Верно я говорю, нет?

Пароход подошел к рейду – месту якорной стоянки. Старший помощник скомандовал:

– Отдать якорь!

Послышался стук скинутых стопоров, цепь загрохотала в клюзах, раздался гулкий плеск воды от падающего якоря… К борту подошло несколько магун,[23] рейдовый катер прибуксировал лихтер.[24] Как только закончили «травить» якорь, они начали швартоваться под погрузку.

«Странно, – подумал Наумов, – по приказу пароход должен приступить к разгрузке не сразу по прибытии, а с наступлением темноты. Что бы это могло значить?»

Это было тем более непонятно, что рядом на рейде загружалось американское судно «Фабари». То самое судно, которое недавно доставило в Севастополь из Нью?Йорка четыреста тридцать шесть пулеметов «кольта», более трех тысяч винтовок, два с половиной миллиона патронов и большое количество военного имущества. Теперь его люки, словно пасти морского чудовища, заглатывали в свое чрево штабеля ценных сортов леса, ящики ароматного грузинского чая, рулоны ковров, паласов и тюки золотого руна.

Видно было, что на «Фабари» торопятся закончить погрузку, но перевозка товаров от грузовой пристани к пароходу тормозится из?за нехватки рейдовых катеров, баркасов, лихтеров, шлюпок, магун. И несмотря на это, часть их перебросили для разгрузки парохода под трехцветным флагом России… «Неужели время выступления колонны изменилось?»

На борт поднялся сухопарый офицер. Его сопровождал молоденький подъесаул.

– Начальник перевалочной базы подполковник Дзюба, – с достоинством представился офицер. – С благополучным прибытием, господа.

После обмена приветствиями Мышлаевский спросил:

– Вы, подполковник, первый, кого мы увидели на земле древней Колхиды. Простите, пожалуйста, нас: чем она сейчас живет?

Дзюба поморщился, поежился, будто его заставляют съесть зеленую сливу.

– Плохо говорить о плохом, господа.

– И все?таки, очень коротко…

Комендант картинно развел руками:

– Ну какое, скажите, нормальное правительство может заключать дружественные договоры и с англичанами (они стремятся колонизировать страну), и с крымским правительством, и с Советской Россией?

– С Советской Россией? – опешил Трахомов. – Да это же… – последовал яростный мат.

Мышлаевский медленно повернулся, осуждающе покачал головой:

– Все, что вы этим сказали, не раскрывает существа дела. Но если вы желаете знать, то могу вас информировать, – сказал он и, не ожидая ответа, продолжал – Седьмого мая сего года между так называемой ЭР?СЭ?ФЭ?СЭ?ЭР и Грузией заключен мирный договор. Ной Жордания взял на свое правительство обязанность разоружать и интернировать в концентрационные лагеря наши войска, находящиеся в Грузии, а также обязался удалить из страны английские войска.

Трахомов ошеломленно молчал.

– Но вы, господа полковники, не должны отчаиваться, – продолжал Мышлаевский. – Я верю не в Жордания, подписавшего договор, а в Ноя Жордания, сказавшего на Учредительном собрании Грузии: «Запад или Восток – вот вопрос, который поставлен перед нами, и здесь колебания невозможны… Поэтому я здесь должен решительно заявить: предпочту империалистов Запада фанатикам Востока». То есть большевикам, – уточнил Мышлаевский.

– Раз виляет хвостом – продаст, – заключил Трахомов.

– Зачем? Проход отряда с оружием и боеприпасами через перевал согласован с правительством Ноя Жордания. Так что смело вперед…

Подполковник Дзюба с беспокойством слушал высокого чиновника из Крыма.

– Я это подтверждаю, господа, – воскликнул он, едва Мышлаевский закончил. – Мной получены все необходимые санкции.

– Ну, и слава богу, – успокоился Трахомов. – Что вы еще нам расскажете?

Подполковник посмотрел на Мышлаевского. Наумов воспринял его взгляд как стремление узнать, не слишком ли высокие сферы он подверг критике, свалив их к тому же в одну кучу. Не уловив одобрения, Дзюба опустился пониже:

– А послушайте, о чем ведут разговоры в салонах грузинских князей. О судьбах родины? Нет! О последнем представлении кинематографа, о популярности и ангажементах киноактера Макса Линдера. В России господствует пролетариат, а здесь – грузинская богема.