Современный психоанализ. Теория и практика - Змановская Елена Валерьевна - Страница 36

За сорок лет своей работы в детской больнице Педдингтон-грин и в Детском королевском госпитале Винникотту пришлось иметь дело почти с шестьюдесятью тысячами младенцев, детей, матерей, отцов, бабушек и дедушек. Это позволило ему оценить роль силы воображения и игры в переходной сфере, из которой черпают свои импульсы все подлинные, спонтанные проявления самореализации личности, – то, что Винникотт обозначил как истинную самость [235].

Истинная самость (true self) представляет собой одновременно психическую структуру и врожденный потенциал, составляющий суть ребенка [84]. Винникотт не формулирует конкретных признаков истиной самости, называя в качестве ведущего ее проявления спонтанную экспрессию. Первоначально влечения Оно являются внешними для Я, «как звук или удар грома». Постепенно Я младенца становится более сильным и вследствие этого достигает состояния, в котором требования Оно воспринимаются как часть самости, а не как нечто приходящее из внешнего мира. Когда начинается это развитие, удовлетворение Оно становится очень важным фактором усиления Я или истинной самости; однако импульсы Оно могут быть травматическими, если Я не способно еще их ассимилировать.

Ложная самость (fals self), также представляет собой стабильную обратимую структуру, но при этом выражается в ложном восприятии себя и реактивных проявлениях.

Вводя понятие ложной самости, Винникотт поставил под сомнение традиционную технику анализа защит, поскольку при этом ложная самость пациента может бесконечно долго сотрудничать с терапевтом, принимая его сторону. Эту «малопродуктивную работу», по мнению Винникотта, можно сократить, если аналитик укажет на отсутствие какой-либо важной черты или неискренность пациента перед самим собой для освобождения пути коммуникации с истинной самостью.

В связи с этим Винникотт предположил, что фантазирование может стать постоянным способом сохранения структуры ложной самости у человека. Кроме того, он считал, что классическая психоаналитическая техника с ее увлечением интерпретациями бессознательных фантазий также может стать компаньоном ложной самости пациента и превратить его симптомы в хроническое состояние. Благодаря данной позиции Винникотту нередко удавалось изменить внутреннюю реальность пациента посредством осознания того, каким образом в нем проявлялась специфическая диссоциация (расщепление) истинной и ложной самости.

В своей работе с так называемыми делинквентными детьми Винникотт показал, что антисоциальные поступки были способом выражения их потребностей и предъявления требований к окружающей среде. Как известно, проявления антисоциальной тенденции включают в себя воровство и ложь, импульсивность и неспособность следовать правилам. Винникотт подчеркивал, что антисоциальная тенденция не является диагностическим термином. Ее нельзя непосредственно сопоставлять с другими диагностическими категориями, такими как невроз или психоз. Антисоциальная тенденция может быть присуща нормальному индивиду, как, впрочем, и тем, кто является невротиком или психотиком.

По мнению Винникотта, антисоциальности предшествует настоящая депривация (а не просто дефицит), когда происходит потеря чего-то позитивного и важного. Депривация включает в себя и ранние события, и более поздние, как относящуюся к определенному моменту травму, так и хроническое травматическое состояние. В антисоциальной тенденции детей всегда имеются два основных направления (что-то может быть более выражено) – воровство и деструктивность. В первом случае ребенок ищет чего-то где-то (поиск объекта), и если он не может этого найти, то ищет в другом месте, пока сохраняется надежда. Во втором варианте индивид стремится к той степени стабильности окружения, когда оно будет способно выносить его импульсивное поведение. И первое и второе являются поиском исчезнувших условий во внешней среде – человеческого отношения, на которое можно положиться и которое, следовательно, предоставляет индивиду свободу действий и эмоциональных проявлений.

Винникотт сравнивал клиническую ситуацию и свое отношение к регрессировавшему пациенту с тем, как «обычная способная к самоотдаче мать» заботится о своем младенце и маленьком ребенке. Мать благодаря своему пониманию потребностей маленького ребенка помогает ему творческим образом находить объекты. Она способствует творческому использованию мира. Если это не удается, ребенок теряет контакт с объектами; он теряет способность находить что-либо творческим образом.

Винникотт неоднократно подчеркивал важность парадокса и игры для успеха терапевтического вмешательства. Игра у Винникотта приравнивается к творческому процессу. Свободная игра расширяет возможности диалога между матерью и ребенком, воплощаясь в средство выражения его истиной самости. Винникотт установил, что оказавшийся в трудной ситуации пациент не способен формулировать то, в чем он нуждается , – не из-за своего сопротивления, а из-за неспособности включаться в игру , которую мы называем свободным ассоциированием. Поэтому аналитик должен это понять, пойти навстречу пациенту, осознав его потребности и ответив на них.

По свидетельствам современников, Винникотт виртуозно использовал эти идеи в аналитической ситуации. Он создавал атмосферу «особого рода интимной близости», с ее спонтанностью слов и действий во время игры с ребенком (например, в каракули) или в ходе терапевтического сеанса со взрослым пациентом, когда поддерживал его регресс на ступень детской зависимости. « Психотерапия осуществляется там, где пересекаются две сферы игры: сфера игры пациента и сфера игры терапевта. Из этого следует, что работа терапевта там, где игра невозможна, направлена на то, чтобы из состояния, в котором пациент не может играть, привести его в состояние, в котором он играть может » [164. С. 238].

Таким образом, Винникотт постепенно пришел к пониманию связей, существующих между материнской заботой, способностью младенца пользоваться воображением и переходными феноменами, истиной самостью, а также способностью взрослого человека творчески использовать культурные завоевания.

Клинико-экспериментальные исследования Рене Спитца

Дети, лишенные любви, превращаются во взрослых, исполненных ненависти.

Р. Спитц

Рене Спитц (1887–1974), австро-американский психоаналитик, был пионером в экспериментальных исследованиях значения ранних отношений (в русскоязычной литературе фамилия Спитц часто пишется как Шпиц). Вскоре после Второй мировой войны он провел ряд наблюдений за младенцами в детских домах и приютах, где малыши получали достаточно много физической заботы от постоянного персонала, но мало внимания и любви (1947 год). Спитц документально (с помощью видеозаписи и экспериментальных протоколов) зафиксировал разнообразные эмоциональные расстройства у младенцев, лишенных общения с матерью. Наряду с этим он выявил нарушения в инстинктивной жизни, Эго, в когнитивном и моторном развитии детей и показал, что в экстремальных случаях лишение матери приводит к смерти ребенка [105, 158].

Признавая важную роль наследственных особенностей (предрасположенности, созревания) и условий жизни, Спитц выделял в качестве ведущего фактора развития ребенка объектные отношения , нарушения которых рассматривались им как причина психогенных расстройств: « Я считаю, что ранние психогенные расстройства у младенцев порождают предрасположенность к дальнейшему развитию патологии » [158. С. 287].

Спитц не соглашался с тем, что рождение носит травматический характер и влияет на последующее развитие из-за его биологической предопределенности.

Разрабатывая концепцию взаимности матери и младенца (1962 год), Спитц пришел к выводу, что аффективная взаимность матери и младенца стимулирует младенца и позволяет ему исследовать окружающий мир, способствуя развитию моторной активности, когнитивных процессов и мышления, интеграции Эго и формированию навыков. Он понимал взаимность матери и младенца как сложный многозначный невербальный процесс, оказывающий влияние на обоих и включающий эмоциональный диалог, который является чем-то большим, чем простая привязанность: « Взаимная обратная связь между матерью и ребенком представляет непрерывный поток. Тем не менее в основе своей диада остается асимметричной – вклад матери в эти отношения совершенно отличается от вклада ребенка. Каждый дополняет другого: если мать предоставляет ребенку то, в чем нуждается он, то ребенок, в свою очередь, дает матери то, в чем нуждается она » [158. С. 103].