Дом странных детей - Риггз Ренсом - Страница 37

Фермеры переглянулись. Они посмотрели на меня, потом на Червя. Затем пожали плечами и почесали затылки.

— Может, это лисы? — высказал предположение Вязаный Колпак.

— Это должна быть целая стая лис, — засомневались Вилы. — У нас на целом острове столько не наберется.

— Да и раны слишком ровные, — добавил тот, кто держал Червя. — Мне кажется, их нанесли ножом.

— Я просто не могу в это поверить, — покачал головой папа.

— Сам сходи и посмотри, — буркнул Вязаный Колпак.

Толпа начала рассеиваться, а мы последовали за группой фермеров к месту преступления. Преодолев небольшой подъем, мы пересекли ближайшее поле и подошли к маленькому коричневому сараю, за которым приютился прямоугольный загон для скота. Нерешительно приблизившись к ограде, мы заглянули в щели между планками.

Представшая перед нами картина насилия была абсолютно неправдоподобна и больше всего походила на полотно безумного импрессиониста, использующего только красную краску. Примятая трава была залита кровью, как и внутренняя часть покосившегося забора, а также застывшие белые тела самих овец. Одна из них пыталась перелезть через забор, и ее ноги застряли в щелях. Бедняжка свисала с забора под странным углом, напоминая вскрытого двустворчатого моллюска, потому что ее живот был вспорот от горла до паха, как будто на шкуре расстегнули замок-молнию.

Я поспешно отвернулся. Остальные что-то пробормотали и покачали головами. Кто-то тихонько присвистнул. Червь едва сдержал приступ рвоты и снова разрыдался, что было тут же истолковано как молчаливое признание вины. В нем усмотрели преступника, который не может спокойно смотреть на дело рук своих. Его увели с тем, чтобы запереть в музее Мартина, в комнате, прежде служившей ризницей, а теперь используемой в качестве тюремной камеры. Затем его предполагалось переправить на большую землю и передать в руки правосудия.

Мы оставили хозяина овец горевать над своими казненными питомцами и вернулись в поселок, спеша спуститься с холма в быстро сгущающихся сумерках. Когда мы с папой вернулись к себе, я уже знал, что меня ожидает выговор Сурового Отца, и предпринял попытку обезоружить его прежде, чем он на меня набросится.

— Папа, прости, я тебе солгал.

— Да ну? — саркастически поинтересовался он, переодеваясь в сухой свитер. — Ничего себе признание. Но о чем конкретно ты сейчас говоришь? Я уже потерял счет твоим выдумкам.

— Я сказал тебе, что встречаюсь с друзьями. Но на острове нет других детей. Я придумал это, чтобы ты не волновался из-за того, что я все время один.

— Видишь ли, я все равно волнуюсь, даже если твой врач говорит мне, что этого делать не следует.

— Я знаю.

— Так как насчет твоих воображаемых друзей? Голану о них известно?

Я покачал головой.

— Это тоже вранье. Я просто хотел отделаться от этих ребят и их дурацких обвинений.

Папа скрестил руки на груди, уже не зная, чему верить, а чему нет.

— В самом деле?

— Лучше пусть они считают меня странноватым, чем обвиняют в убийстве овец, верно?

Я присел к столу. Папа долго на меня смотрел, и я не мог понять, поверил он мне или нет.

— Ты уверен, что мы можем обойтись без звонка доктору Голану? — наконец спросил он. — Ты мог бы пообщаться с ним по телефону.

— Решай сам. Но я в полном порядке.

— Именно поэтому я и не хотел, чтобы ты якшался с этими рэпперами, — произнес он.

Я понял, что отец хочет завершить разговор на достаточно строгой ноте, чтобы считалось, что он «как следует со мной поговорил».

— Насчет них ты был прав, — согласился я.

Впрочем, я все равно не верил, что хоть один из них способен устроить подобную резню. Червь и Дилан были крутыми ребятами только на словах.

Папа сел на стул напротив меня. У него был усталый вид.

— И все же мне хотелось бы знать, как можно умудриться обгореть на солнце в такой дождливый день.

Черт. Что ему сказать?

— Наверное, у меня очень чувствительная кожа, — промямлил я.

— Это уж точно, — сухо отозвался он.

Наконец он меня отпустил, и я отправился в душ, думая об Эмме. Потом я чистил зубы и думал об Эмме. После этого я вернулся в свою комнату, извлек из кармана яблоко, которое она мне дала, и положил его на тумбочку. Затем, как будто желая еще раз убедиться в ее существовании, я достал телефон и начал просматривать сделанные сегодня фотографии. Я все еще разглядывал снимки, когда в соседней комнате заскрипела кровать, и я понял, что папа лег спать. Я все еще их разглядывал, когда вырубились генераторы и одновременно с этим погасла моя лампа. Но даже когда единственным источником света остался мерцающий экран моего телефона, я продолжал лежать в темноте, глядя на ее лицо.

Глава восьмая

Мне не хотелось выслушивать очередную лекцию, и поэтому наутро я встал пораньше и отправился в путь, когда папа еще спал. Я сунул ему под дверь записку и хотел взять с тумбочки яблоко Эммы. Но его там не оказалось. Тщательный обыск комнаты привел к обнаружению множества клочков пыли и какого-то кожистого предмета размером с мяч для гольфа. Я успел решить, что яблоко у меня стянули, как вдруг понял, что кожистый предмет — это и есть яблоко. Каким-то образом оно успело испортиться за одну ночь. Причем я никогда в жизни не видел таким образом испорченных фруктов. Оно выглядело так, будто целый год провело в сушилке для продуктов. Когда я попытался его поднять, оно рассыпалось в моих пальцах, как комок сухой земли.

Я недоуменно пожал плечами и вышел на улицу, где снова шел дождь. Впрочем, скоро он остался позади, а я выбрался под мягкие солнечные лучи петли времени. Но, к своему разочарованию, не увидел ожидающей меня хорошенькой девушки. А если точнее, то меня вообще никто не встречал. Я попытался справиться с обидой, но мне все равно было немного досадно.

Подойдя к дому, я принялся высматривать Эмму, но не успел миновать прихожую, как меня перехватила мисс Сапсан.

— На одно слово, мистер Портман, — окликнула она и провела меня в опустевшую кухню, где все еще витали аппетитные запахи пропущенного мною завтрака. Я чувствовал себя так, будто меня вызвали в кабинет директора моей собственной школы.

Мисс Сапсан прислонилась к краю огромной чугунной плиты.

— Вам у нас нравится? — спросила она.

— Очень нравится, — подтвердил я.

— Вот и хорошо, — произнесла она, но улыбка уже сползла с ее лица. — Насколько мне известно, вчера вы провели весьма приятный день в обществе некоторых моих подопечных. Между вами также состоялась в высшей степени занимательная беседа.

— Да, все было замечательно. Они все прекрасные ребята.

Я попытался направить разговор в непринужденное русло, хотя понимал, что она настойчиво куда-то клонит.

— Скажите-ка, — продолжала она, — какой, по вашему мнению, характер носила ваша беседа?

Я попытался припомнить, о чем мы говорили.

— Ну, я не знаю… Мы много чего обсуждали. Как устроена жизнь здесь. Как устроена жизнь там, откуда я пришел.

— Откуда вы пришли.

— Ну да.

— А как вы считаете, разумно ли обсуждать события будущего с детьми из прошлого?

— С детьми? Вы и в самом деле считаете их детьми?

Я пожалел об этих словах, как только они сорвались у меня с губ.

— Они сами себя считают детьми, — несколько раздраженно заметила мисс Сапсан. — А вы их кем считаете?

Видя ее настроение, я предпочел уклониться от дискуссии на столь непростую тему.

— Ну, наверное, они все-таки дети.

— Вот именно. А теперь ответьте на мой предыдущий вопрос. — Она говорила, подчеркивая каждое слово ударом ладони о плиту. — Разумно ли обсуждать будущее с детьми из прошлого?

— Нет? — рискнул предположить я.

— Но, судя по всему, вы считаете совершенно иначе! Мне это известно, поскольку вчера за ужином Хью побаловал нас всех увлекательным описанием чудес телекоммуникационных технологий двадцать первого века. — Ее голос источал сарказм. — Известно ли вам, что письмо, отправленное в двадцать первом веке, может быть получено практически мгновенно?