Любовь первого Романова - Степанов Сергей Александрович - Страница 43

– Прогневали Господа! Напустил он трус великий. Однако я своим бабьим умишком рассуждаю, что не токмо в Божьем гневе была причина. Мастера известь зане жидко растворяху, ино не клеевито. Всякий знает, что в известь для прочности добавляется яичный белок. Сказывали, что куриных яиц навезли в Москву немереное число, все ближние и дальние волости были обложены оброком – по лукошку с крестьянского двора. Только, видать, своровали подрядчики! Так испокон заведено. Дед твой строил в нашей вотчине маленькую часовенку. И на сей часовенке плотничий староста так сплутовал, что можно было доброе село отстроить после пожара. А тут собор! Как не украсть? Строители воровали при государе Иоанне Васильевиче, сейчас воруют и в будущем того не избыть.

Видя такое несчастье, царевна Софья Палеолог посоветовала обратиться к фряжским зодчим. Во Фряжскую землю был послан посольский дьяк Семен Толбузин, коему повелели разыскать доброго церковного мастера Аристотеля Фиораванти, прозванного «Архимедом наших дней». Из уст в уста передавали, что он передвинул колокольню Санта Марья Маджоре в Болонье, выпрямил колокольню в городе Ченто, восстановил древний мост в Павии, устроил Пармский канал. Много лет он состоял на службе у миланского герцога Франческо Сфорца, а потом был приглашен венгерским королем Матиушем Корвиным строить мосты через Дунай.

Дьяк Толбузин соблазнял знаменитого зодчего неслыханным жалованьем, сулил десять рублей. И все же вряд ли Фиораванти согласился бы ехать в далекую Московию, если бы в родной Болонье его не обвинили в чеканке фальшивой монеты. Наверное, старшина каменщиков решил переждать опасные времена там, где до него не могли дотянуться длинные руки болонского муниципалитета. Был заключен договор «ехать Аристотелю на Москву строить собор и крепость».

Аристотель Фиораванти прибыл в Москву на Пасху и сразу после великого праздника приступил к делу. Прежде всего предстояло расчистить место для нового собора. Аристотель соорудил «баран» – тяжелое бревно, обитое медью и подвешенное цепями к треноге. Таран со страшной силой бил по стенам. Летописец изумленно отмечал: «…еже три года делали, во едину неделю и меньше развали». Зодчий устроил надежное основание двух сажень глубиной, покоящееся на подушке из вбитых дубовых свай, вывел стены и купола. Он добился, чтобы пространство внутри собора представляло собой огромный зал с высокими круглыми колоннами. Успенский собор вызвал всеобщее восхищение. «Бысть же та церковь чудна вельми величеством и высотою и светлостью и звонкостью и пространством. Такого же прежде не бывало на Руси, опричь Владимирской церкви», – писал летописец.

Фиорованти был известен как великий знаток укреплений. Аристотель устроил первый Пушечный двор на Москве и научил русских мастеров лить медные пушки. Он построил печи для обжига красного кирпича – такого же, из которого впоследствии были возведены кремлевские стены. При нем начался снос старых белокаменных башен. Строительством новых кремлевских стен и башен руководили соотечественники Фиорованти – Антонио Джиларди, Марко Руффо, Пьетро Антонио Солари, Алоизио да Каркано. На Москве их всех не мудрствуя лукаво перекрестили во «фрязиных».

Большинство фрязиных приехали от града Медиолана, да и сам Фиораванти тоже много лет служил миланскому герцогу. Немудрено, что московский Кремль очень напоминал замок Сфорца в Милане, построенный за полвека до этого. Тот же красный кирпич, круглые и четырехугольные башни, двурогие зубцы в форме ласточкина хвоста. Вот только умолчали фрязины, что миланский замок успел утратить свое оборонное значение, так как заморские пушечные мастера научились отливать тяжелые осадные орудия, чьи ядра сносили ласточкины хвосты и проламывали кирпичные стены. А может, и не умолчали, но государь рассудил, что главное оборониться от татар, у которых не было тяжелых орудий.

– Сказывают, фрязины изрыли Боровицкий холм потайными ходами. Там под башнями второй Кремль, только вход запечатан, – добавила бабушка. – Иван Васильевич Грозный был последним, кто ведал про подземный Кремль. Но тайну сию унес с собой в могилу.

– Неужто никто не искал? – удивилась Марья.

– Как не искали, вестимо искали! Соблазн великий, ибо несметные сокровища в подземелье. Только они под страшным сатанинским заклятием. Богобоязненный человек искать не станет! Спасение души дороже. А кто не в полном разуме, то отчего же… Вот мовный истопник Пронька Шайкин по прозвищу Дикий Заяц. Он мог бы до истопничего дослужиться, ступал бы по порядку чинов сразу за дьяком. А кончит тем, что его выгонят из истопничего чина. Лет тридцать, сколько я его знаю, он бьет челом, будто ведает, где замуролена казна царя Ивана Грозного. Искали по его извету много раз, да так и не нашли. И пострадал он от тех ложных изветов изрядно. Но ему, малоумному, неймется. Знаю, что и посейчас ищет. Бродит по Кремлю, стены простукивает, меряет что-то шагами, шепчет себе под нос. Ищет казну царскую…

Бабушкины слова прервал картавый крик попугая.

– Цар-р-рь! – надрывалась говорящая птица. – Государ-р-р-рь! Дура рекс, сед рекс! Дура… Дура рекс!

– Прекрати сейчас же! – всполошилась Федора. – Сам дурак! Вот я тебе ужо!

С этими словами бабушка накинула на золоченую клетку плат. Оказавшись в темноте, попугай затих.

– Не слышал ли кто? – Федора испуганно покосилась на дверь. – И какая надобность была к нему приставать? Твердил он свое насчет пожрать, так милое дело! И вдруг натко – такое негожее слово сразу после царя!

– Бабушка, это же просто слово! При том незнамо, на каком языке, похоже, на латыни. И неведомо, что значит!

– То-то и оно, что неведомо. Нынче за словом следует дело. Учинят розыск. Кто обучил сим поносным словам? Возьмут всех комнатных девок к пытке.

– Ну, уж прямо к пытке! – отмахнулась Марья.

– Береженого Бог бережет, – гнула свое бабушка. – Подержи ты его подольше под платом, дабы он оголодал как следует и ни о чем, кроме пожрать, более не вспоминал.

После ухода бабушки Марья призадумалась, как, не вызывая ничьих подозрений, поговорить с мовным истопником Пронькой по прозвищу Дикий Заяц, который ищет кремлевские подземелья. Думала-думала и ничего не придумала, кроме того, чтобы кликнуть Машку Милюкову и велеть ей разыскать истопника. Машка была боярышней расторопной, вмиг обернулась и привела Проньку в сени. Но и любопытна она была без меры. Так и горел в ее глазах вопрос, а зачем государыне понадобился ничтожный человечишка, который мыльню топит и сени метет? По наитию Марья открыла боярышне правду и не прогадала.

– Ах, про книжки разузнать… – разочарованно протянула Машка.

Таинственная Либерия ее нисколько не волновала, и Марья воспользовалась этим.

– Сходи на Кормовой двор, глянь на подъемную машину. Потом мне доложишь в подробностях.

Всех обитателей царских хором занимала малая водовзводная машина, построенная каменных дел подмастерьями Антипом Константиновым да Трефилом Шарутиным. Питьевую воду из Москвы-реки поднимали колесом, которое вращали лошади. Вода наполняла огромный свинцовый ларь, а потом по свинцовой же трубе текла в каменную поварню. Подмастерья предлагали сделать большую водовзводную машину в башне, где был тайный колодец, и пустить ее по свинцовым трубам к каждому двору в Кремле. Но такая махина должна была обойтись чуть не в бочонок золота, и с ее строительством решили повременить. Кроме того, некоторые обитатели Кремля опасались, что свинцовый ларь и трубы попортят воду. Другие утверждали, что опасности нет. Бабы и девки наносят на свои лица меркуриальные сиречь свинцовые белила, и им от этого нет никакого вреда. Обо всем этом толковали на разные лады, и Марья надеялась, что ближняя боярышня надолго задержится на Кормовом дворе.

– Сейчас сбегаю, одна нога там, другая здесь! – обрадовалась Милюкова. – Только кликну кого-нибудь из старух, чтобы посидела вместо меня.

– Бабу Бабариху позови, – как будто невзначай посоветовала Марья.

Секлетея Боборыкина была комнатной бабой. От старости она почти оглохла, и другие дворянки наговаривали государыне, что Бабариха-де совсем немощна и надобно ее от царской службы отставить. Ох, как не хотелось старухе покидать светлый чердак. Вдовью задницу она имела тощую – деревеньку малую да домишко худой, не протопишь в зимнюю пору. А в царских чертогах тепло, кормят сытно. Привыкла дворянка к лакомствам, хоть у нее и выпали все зубы. Бабариха всем старалась угождать и перед всеми заискивала. Беда только, что к старости стала глуховатой. Пыталась по жестам понять, что ей приказывают. Но и глаза стали слабы, отчего она все делала невпопад. Верховые боярыни совсем было зашпыняли старуху, но тут вмешалась государыня и велела ее оставить в палатах. Марья поступила так из жалости, а потом вдруг поняла, какую пользу приносит баба Бабариха. Раз уж государыню ни на минуту не оставляют одну, так пусть рядом сидит глухая и подслеповатая комнатная баба.