Карлики - Пинтер Гарольд - Страница 27

Он снял очки и положил на колени.

– Но кое-что я тебе скажу. Тайны, они всегда новые, это я уже понял. Так что, как видишь, я жив и не превратился в склад старых бесполезных советов на тему, как жить. И я никогда таким не стану. Вот только для этого мне придется научиться молчать, как человеку, который совершил преступление.

Он посмотрел на потолок и снова надел очки. – Знаешь, что общего между покойниками и теми, кто кого-то в чем-то подозревает? Они молчат. Конечно, сегодня я не молчал, я выложил карты на стол. Ты можешь сказать, что я противоречу сам себе, но если ты так думаешь, то я готов пойти дальше. На самом деле – ты можешь с этим соглашаться или не соглашаться – я не покойник, и я никого ни в чем не подозреваю. Не подозреваю, и все. Вайнштейн – другое дело. Проблема, настоящая проблема, заключается в том, что я не могу убедить самого себя, что духовно я еще не умер. Если говорить откровенно, доказательства у меня весьма веские, я бы даже сказал – ошеломляющие, если мы, конечно, согласимся с тем, что быть мертвым в этом смысле означает способность вступать в контакт с прошлыми, соответственно, неспособность устанавливать контакт с настоящим. А я время от времени общаюсь с тобой, а иногда еще и с Питом.

– Пит? – сказал Марк. – Реально общаться с ним ты можешь лишь одним способом: подписав безоговорочную капитуляцию. Он же тебя сожрет. Старик, он как раз и будет тем, кто, как ты выразился, выжрет тебя из собственного дома. Я ведь говорил тебе – давно пора оказать себе небольшую услугу.

– Ты и прав, и не прав.

Марк нахмурился. Он подошел к кухонному буфету, взял с блюда яблоко и впился в него зубами.

– Да, – сказал Лен, – иногда я действительно вступаю в коммуникацию с вами. Но делаю я это или нет – неважно, это ничего не меняет. Даже я остаюсь тем же.

– Нуда?

– Это угол, понимаешь, я все время нахожусь в углу. Большую часть времени я не способен ни с кем говорить, для меня это настолько сложно, что сама мысль об этом давит на меня. Я не могу думать о том, кто я такой, без чувства отторжения и неприязни.

– Так ты что, в тупик зашел?

– Ты имеешь в виду, что у меня нет потенциала? Нет, у меня определенно есть скрытые возможности. Но знаешь, на что они похожи? На затонувшие испанские галеоны, где лежат несметные сокровища, абсолютно бесполезные. Не поднять их со дна моря, никогда не вытащить. Вот, Марк, так я и живу всю жизнь, уныло глядя на свои затонувшие сокровища. Это и есть тот угол, куда я загнан. Вся моя жизнь проходит в этом углу. Все, о чем я тебе сегодня говорил, находится там же. На все окружающее я смотрю из этого угла. И в моих отношениях с этим углом я вовсе не хозяин. Нет, я работник. Я исполняю волю своего угла. Я вкалываю от зари до зари, как раб, и не получаю ничего взамен. Время от времени я подумывал, что сбежал от него, но ведь он бессмертен и ни за что меня не отпустит. Так что мне пора распрощаться с надеждой увидеть мир таким, каков он есть или каким он может быть в реальности. Конечно, я могу рассматривать свой угол как свой собственный мир. Живи и корми свой угол. Кормить его нужно хорошо. Все, что время от времени кажется мне интересным, ценным или значительным, я вынужден отдавать на съедение своему божеству, а оно мигом превращает любую ценность в перегной. Ничего не спрятать, не сохранить. Даже отложить что-нибудь на время не получается.

Сидя в кресле, он подался всем телом вперед.

– Понимаешь, мне никогда не достать своих погребенных сокровищ. Вот она, шахта, где они лежат, бери и пользуйся. Почему ты их не возьмешь? Они твои. Я их тебе отдаю. Бери.

– Нет, спасибо. Оставь себе.

– Слушай, – сказал Лен. – Я знаю, что угол – это необходимая, я бы даже сказал очевидная элементарная частица жизни, целое внутри целого, если хочешь, но я знаю, знаю, знаю, что мне придется умереть, чтобы выбраться из него. По крайней мере, что-то обязательно умрет. Я-то, может, и воскресну. В конце концов, я же там, в своем углу, не умер, как бы там тяжело ни жилось. Ты можешь сказать, что я то живу, то умираю. Поочередно. Внутри, снаружи. Внутри, снаружи, мертвый, живой. Некоторые назвали бы это увлекательным времяпрепровождением.

Они уставились друг на друга. Марк приложил ладонь к щеке и покачал головой.

– Значит, осталось только время засечь! Где мой секундомер?

– Ну что я могу сделать? – спросил Лен, сгибаясь пополам в кресле и изображая дикий хохот. – Что, я тебя спрашиваю, мне делать?

Марк прошел через комнату, стуча себя кулаками по ребрам.

– Как только ты заявляешь, что тебе оттуда не выбраться, считай, что ты уже выбрался!

– А где я, если не там? – спросил Лен, вскакивая со стула.

– Не там – значит снаружи, а не внутри, – сказал Марк, отступая и забиваясь в угол.

– Если ты внутри, то ты еще не снаружи, – сказал Лен. – Ты совершенно прав!

– Посмотри на это с другой стороны. Когда ты снаружи, ты снаружи, а когда ты внутри, то внутри.

– Похоже, даже моих познаний в медицине хватит, чтобы за минуту выписать тебе нужный рецепт!

Марк застонал. Он подошел к столу и открыл две бутылки пива.

– Ты послушай меня, – сказал Лен. – На самом деле, если хочешь знать правду, я сейчас пытаюсь прийти в норму, согнать лишний вес. Сгоняю я его, сам понимаешь, и с себя, и со своей фирмы. Иначе я потеряю все свободные деньги, и ты в итоге не получишь свои десять процентов.

– На твоем месте я давно бы уже оставил этот бой с тенью и пошел дальше, – сказал Марк.

– Есть у тебя что-нибудь? – спросил Лен, открывая буфет. – Огурчики какие или еще что? Знаешь, что я тут на днях сделал? У нас на работе есть парень, студент из Оксфорда, так я показал ему одно твое стихотворение. Мы как раз обработали почту из Ирландии и получили по пять шиллингов на чай. И в этом благостном настроении я показал ему твой опус.

– Ну и как, что он сказал? – спросил Марк.

– Посмотрел на часы. Он сказал, пора браться за работу, нас, мол, еще седьмой номер ждет. По нимаешь, народ ведь какой: прочтут стихотворение, а потом напрямую ничего не скажут. Ни за что не откроют дверь и не войдут. Они лучше в три погибели согнутся и будут в замочную скважину подсматривать. Только так и делают.