Карлики - Пинтер Гарольд - Страница 40

– Он прокололся именно там, где нужно было проколоться.

– На этом проколе он должен был проколоться, – сказал Пит.

Он взял кружки и встал, вернувшись затем от бара еще с двумя пинтами.

– Знаешь, Марк, а ведь ты прав. На этом проколе он должен был проколоться.

– Мы уже добрались до восемнадцатой лунки?

– Да мы уже у самого берега, осталось только в воду прыгнуть.

– Слушай, – сказал Марк, – аннулируй мою подписку на следующий год, договорились? Я отказываюсь.

– Там у бара был один поэт, – сказал Пит.

– И что он мне о тебе сказал?

– Он спросил меня, знаю ли я, кто он такой.

– Ну?

– Я сказал ему, что он на него не похож.

– Молодец, соображаешь.

– Лежит раввин в постели с любовницей, – сказал Пит, – а тут хозяйка квартиры в дверь стучится. Он вскочил, нырнул под кровать, а шляпа осталась лежать между ног у женщины. Входит хозяйка. «Таки что ж это делается, – вопит она. – Нашего ребе шлимазла совсем туда засосало!»

От смеха оба повалились на стол.

– Как это у тебя так хорошо получается еврейский акцент? – спросил Марк. – Кто тут еврей, я или ты?

– Дело привычки, – сказал Пит. – Ты заметил, что в этом пабе собираются очень красивые женщины?

– А то. А где Вирджиния?

– Дома.

– Дома – где?

– У себя дома.

– Ага, вот в чем дело.

– Да, дело именно в этом. Я, кажется, начинаю прозревать.

– Прозревать? Похоже, ты стал видеть лучше меня.

– Я продираюсь к сути вопроса через толщу ложных гипотез, старик.

– Ты только меня не спрашивай, – сказал Марк, – в чем заключается эта суть. На самом деле никто не понимает…

– Успокойся, без тебя разберусь.

– Нет, никто этого не понимает и сказать тебе не сможет.

– Уж ты-то точно.

– Уж это точно, – сказал Марк. – А чего это народ расходится?

– Лавочка закрывается.

– Прямо скажем, не вовремя. Действительно, собираются нас выставить. Вот когда я говорю, что пора идти, меня обвиняют в догматизме.

– Да здешнему хозяину такого слова не выговорить.

– А что ты имеешь в виду под словом «догма»?

– Вставай давай.

– Встать, раз – два.

– Пошли.

– Шагом марш.

Они прошли по Оксфорд-стрит и, перейдя улицу на перекрестке, свернули на Грейп-стрит. Марк грузно оперся о столб автобусной остановки.

– А где наша королева бала?

– На метро поехала, – сказал Пит.

В автобусе Марк тотчас заснул. Пит помог ему выбраться наружу, когда они доехали до своей остановки. Они остались стоять почти посередине мостовой.

– Держись крепче, – сказал Пит.

– У меня уважительная причина!

– Принимается. Где твой ключ?

Они ввалились в прихожую.

– Пит, – сказал Марк, – в самом начале чего-то важного мы об этом не догадываемся.

Пит толкнул дверь спальни и включил свет. Нетвердым шагом они вошли в комнату.

– Снял бы ты их с меня.

– «Обломов» Гончарова.

Пит сел на пол, поднял ногу Марка и стащил с нее ботинок.

– Иван Иванович, – продекламировал Марк, – застрелился.

– Сделай мне одолжение. Иди спать!

Марк прямо в рубашке забрался под одеяло. Пит, сидя на кровати, уставился на него.

– Пит!

– Да.

– Никаких сомнений.

– Их и быть не может, – сказал Пит.

Глава двадцать четвертая

– Я видел привидение.

– Чего? – обернулся Марк.

Они сидели в кафе «Лебедь», был ранний вечер. Позади стойки, передавая мороженое через сервировочное окно, переговаривались по-итальянски мать и дочь.

– Это, случайно, не Лен там через дорогу бежит?

– Глазам не верю.

Лен проскочил между двумя автобусами и мебельным фургоном, добрался до тротуара и заглянул внутрь кафе через стеклянную дверь.

– Это что за чувак, первый раз вижу, – сказал Марк.

Тот, улыбаясь, подошел к их столику.

– С Рождеством.

– Ты же вроде бы отправился покорять новые земли, – сказал Пит. – Как там Париж, осталось от него хоть что-нибудь после тебя?

– Я уехал, – сказал Лен, садясь. – Два дня как вернулся.

– Два дня? – сказал Марк. – Чем же ты занимался?

– Набирался сил.

– У тебя такой вид, словно за тобой гонится полиция двенадцати континентов, – сказал Пит. – Колись, чего это ты оттуда слинял?

Лен посмотрел на них.

– Как тут дела?

– Отлично, – сказал Марк. – Ты почему оттуда уехал?

– Почему я уехал? Да потому, на это есть причина. Вам рассказывать не собираюсь. Хотя ладно. Расскажу.

– Ну? – сказал Пит.

– Это из-за сыра.

– Из-за сыра?

– Из-за сыра. Из-за вонючего камамбера. Он меня доконал. Это должно было случиться, скажу я вам, если не с первого раза, то с двадцать восьмого точно. У меня температура поднялась градусов на пятьсот, врать не буду. Меня озноб колотил, и в то же время я от горшка отойти не мог. В какой-то момент я подумал: все, чему быть, того не миновать. Не судьба, так не судьба. Знаете, на что это было похоже? Когда какой-то бугай ударяет по мячу, ты пытаешься его поймать, а мяч вместо этого со всей дури впечатывается тебе в глаз, в данном случае – в живот. Нет, теперь уже все в порядке. Я в сортире заседаю всего по три раза в день. Теперь я могу все это более-менее регулировать. Один разок посижу на очке с утра, потом ненадолго зависну перед ланчем, потом еще разок после чая, и до вечера свободен. Могу делать, что хочу. Я вижу, вы, ребята, меня не понимаете. Вся сложность общения с камамбером заключается в том, что он бессмертен. На самом деле он начинает по-настоящему жить только после того, как вы его сожрете. По крайней мере тот конкретный камамбер, который достался мне. Этот немец, мой знакомый, к которому я и поехал, без него жить не мог, даже в постель без него не ложился. Большой специалист, скажу я вам.

– Но он его хоть заворачивал? – сказал Марк.

– Конечно. Естественно, заворачивал. Но вообще он обращался с этим сыром грубо и жестоко. Как он его кусал, это надо видеть, прямо вгрызался в него, а потом сосредотачивался на вкусе. У него от напряжения пот с носа капал, но он всегда выходил победителем из этой схватки. Я даже не видел, чтобы он ел что-нибудь еще, так, иногда только перехватывал помидорчик или пару грибочков. Извините за такие деликатные подробности, но в туалете его мочой воняло хуже, чем от любого ветхозаветного раввина.