Комитет Тициана - Пирс Йен - Страница 27

Чертовы архитекторы позаботились, чтобы шагать пришлось далеко. Аргайл был двумя руками за сохранение средневековых центров городов, чтобы все современное строительство выносили на окраины, но в дождливый день готов был сделать исключение для железнодорожных вокзалов, особенно если все автобусы куда-то запропастились, а до нужного места не меньше полутора миль. Тогда ему начинало казаться, что сломать одну-другую древнюю церковь — невелика цена ради удобства человека.

Тридцать минут он жертвовал собой ради истины и правосудия и, приблизившись к цели путешествия, отчаянно хотел, чтобы и истина, и правосудие совсем обошлись бы без него. Скуола примостилась к собору — грязноватому желто-коричневому зданию, которое от многовековых голубиных испражнений казалось еще безобразнее. Цвет стен стал непривлекательно размытым, а статуи по фасаду казались чем-то вроде уверовавших во Всевышнего снежных людей.

Но она была по крайней мере открыта. Как выяснилось, слишком открыта: двери распахнуты настолько, что ветер и воздух беспрепятственно проникали внутрь, так что в скуоле было холоднее и не менее сыро, чем на улице. Аргайл вошел в темное, продуваемое здание и нерешительно остановился посередине зала, толком не зная, что ему делать дальше. Но тут заметил услужливую стрелку, которая указывала направление к широкой каменной лестнице, и устало потащился наверх.

Фрески, которые, как он смутно надеялся, могли вызвать в нем озарение, находились в конце верхнего помещения. Заключенные в темные, тяжелые деревянные рамы, они явно требовали реставрации. Время, сырость и отсутствие должной заботы сделали свое дело: краска в нескольких местах облупилась, и все изображения потемнели.

Фрески были в таком же плачевном состоянии, как и Аргайл, и никак не напоминали о вдохновении гения эпохи Возрождения. Как ни странно, они были совершенно безжизненны. Хотя и принадлежали кисти Тициана — в этом не было ни малейшего сомнения. Что лишний раз доказывало, что даже у величайших художников случались неудачные дни. Быть может, у гения болела голова. Или он простудился. Или ему все совершенно опротивело, как вот сейчас Аргайлу. Аргайл представил, как молодой живописец впервые работал самостоятельно, когда мог свободно доказать, на что способен, и никакой наставник, никакой учитель не дышал ему в спину. Вряд ли он был доволен. Ведь наверняка же понимал, что мог сделать все лучше.

Даже сюжет казался странным и каким-то смутным для Тициана, который обычно отличался ясным, прямолинейным взглядом. Фрески были призваны воспеть житие Антония Падуанского, представить великие сотворенные им чудеса. Но на одной из фресок Антоний был едва различим. А на другой — явно не являлся центром всей композиции.

Аргайл сверился с путеводителем, который предусмотрительно захватил с собой. Справа — «Чудо о говорящем младенце»: ребенок заверяет броско одетого в белое и красное терзающегося сомнениями мужа, что его жена ему верна. В середине — «Ревнивый муж». Вельможа, судя по костюму, тот же самый человек, что на фреске справа, закалывает жену ножом. И все по той же причине: полагая, что она ему изменяет. Однако оказывается, что это не так. Полный раскаяния, муж кается в своем грехе святому, и тот воскрешает женщину из мертвых. Кому дано знать, когда сваляешь дурака? Но в этом что-то есть, подумал Аргайл. Женщину убивают в саду. Ревнивый муж. Гм…

— Я спросил, могу я вам чем-нибудь помочь? — Рядом стоял человек, который уже некоторое время старался привлечь его внимание.

— О! — вздрогнул Аргайл и объяснил очевидное: — Вы меня застали врасплох.

Маленький человечек, который был явно монахом, но больше походил на закутанного в рясу крота, смотрел на него с любопытством.

— Вы с таким интересом рассматривали наше здание, — сказал он, как бы извиняясь. — Вот я и решил поинтересоваться, не требуется ли вам помощь. Я с удовольствием расскажу вам о наших сокровищах. Не сомневаюсь, вы знаете, что эти фрески написал великий Тициан.

Аргайл задумался над его предложением. Ему совсем не светило совершать продолжительные экскурсии при такой температуре. Но с другой стороны, хотелось с кем-нибудь поговорить. Хотя этого францисканца вряд ли можно было пригласить в бар.

— Спасибо, — наконец ответил он. — Я чрезвычайно вам признателен. Меня заинтересовало, почему святой Антоний почти не фигурирует на фресках, которые посвящены именно ему?

— Ах это… Уж очень непростой человек, наш Тициан. — Монах говорил о художнике так, словно тот был хорошо известен в округе и частенько по выходным обедал в соседнем ресторанчике. — Вы же знаете, какие они, люди искусства. Он мог бы выбрать сцены поярче. А так — только навлек на себя раздражение. И еще эти ненужные подробности о его любовнице.

— Что вы имеете в виду?

— Это только легенда, однако говорят, что в той женщине, которая погибает от ножа, он изобразил прекраснейшую Виоланте ди Модена. Судя по всему, она была неверна, и таким образом Тициан решил ей отомстить. Братья считают, что это неправильно, и я не могу не согласиться с их суждением.

— Вы уверены, что ваш рассказчик не перепутал Тициана с Джорджоне? — с сомнением спросил Аргайл. — Тема неразделенной любви звучит подозрительно знакомо. К тому же мне казалось, что она убежала с Пьетро Луцци, а не с Тицианом.

Старичок поцокал языком.

— Что ж, может быть, и так. Жизнь художников, как и жизнь святых, чрезвычайно запутана. Возможно, вы правы. Мне кажется, наша дама умерла еще до того, как Тициан приехал сюда. Иногда историческая правда, увы, портит хороший сюжет.

— Вы что-нибудь знаете о третьей картине? — Аргайл указал на третью фреску. — Похоже, что она по стилю отличается от тех двух.

— Вы очень наблюдательны, — похвалил его монах. — Полагаю, художник задумал написать нечто совершенно иное, но капитул его не одобрил.

— И что же это было?

— Не знаю. Я только размышлял — это братья пришли к такому выводу.

— Потрясающе, — поддакнул Аргайл; ему показалось, что монаху хотелось поощрений. — Очень интересно посмотреть эти фрески. У вас, вероятно, бывает много туристов.

— Летом порядочно, — улыбнулся францисканец. — Конечно, мы не так знамениты, как капелла Скровеньи там дальше по улице. Джотто собирает гораздо больше людей. Но и нам обламывается. — Старичок был явно доволен своим знанием жаргона. — Сейчас не лучшее время, — продолжал он. — Холодно и темно, чтобы как следует рассмотреть живопись. Да вот только на прошлой неделе занесло одну посетительницу. Так хотела все разглядеть, что забралась в самый алтарь и фотографировала со вспышкой. Мы всегда рады гостям, но не одобряем такое поведение — слишком неуважительное. И для фресок вредно. Они и так не в лучшем состоянии.

— Есть люди, которые очень дурно себя ведут, — благочестиво согласился с ним Аргайл.

— Особенно американцы, — добавил монах и, усомнившись в национальности Аргайла, быстро поправился: — Нет, не подумайте, они неплохие люди. Только приходят в слишком бурный восторг.

— А та женщина на прошлой неделе тоже была американка?

— Да. И когда вышла из алтаря, оказалась вполне достойной особой. Очень знающей, прекрасно говорила по-итальянски.

— И вы ей тоже рассказывали про фрески?

— В этом не было никакой необходимости. Она о них знала больше меня. Но мы приятно поболтали, пока ей не понадобилось бежать по какому-то важному делу. И еще она извинилась за то, что вошла в алтарь, а потом оставила в ящике очень щедрое подношение.

Аргайл сердечно поблагодарил монаха и, стараясь не отстать от Мастерсон, а это была, безусловно, она, бросил в ящик довольно крупную сумму. А потом направился в ближайший ресторан. Оставался открытым вопрос: по какому делу так торопилась Мастерсон?

Аргайл вернулся в Венецию сразу после обеда и, несмотря на свои злоключения, решил взять себя в руки и не бежать сразу в гостиничный бар. Хотя и за такой поступок его вряд ли стоило судить: ветер задувал все резче, дождь становился сильнее, температура упала еще ниже. Течения обладали собственным нравом, и морской трамвайчик медленно и грузно тащил Джонатана к острову Сан-Джорджо. Сквозь запотевшее окно древней посудины Аргайл видел белые гребешки волн там, где обычно расстилалась спокойная гладь.