Перст указующий - Пирс Йен - Страница 45

Иными словами, я был в весьма унылом расположении духа к тому времени, когда Лоуэр вошел в «Ангела» с испитым, недужного вида замухрышкой – младшим садовником его колледжа, как он мне его представил. За шиллинг он уступит свою кровь миссис Бланди.

– Но он же не подходит! – вскричал я. – Только поглядите на него! Не удивлюсь, если он болен даже тяжелее самой миссис Бланди. Полезнее было бы перелить ее кровь ему. Мне требуется кто-то здоровый, полный жизненных сил.

– Так он же необыкновенно силен. Так? – добавил он, впервые обратившись к садовнику.

Последний, увидев, что Лоуэр смотрит на него, раздвинул губы в щербатой улыбке и заржал по-жеребячьи.

– Великое его достоинство, – сказал Лоуэр, когда тот прильнул квартовой кружке эля, – заключается в том, что он глух и нем. Доктор Уоллис пытался научить его говорить, но тщетно. Писать тоже не умеет. И таким образом, можно не опасаться, что он проболтается. А это, признайтесь, весьма существенно. Хотя слава их семьи уже такова, что, стань известно, каким средством поддерживается жизнь матери, я не удивлюсь, если ее отправят на костер вместе с дочерью. Эй, малый, выпей-ка еще кружечку! – Он махнул рукой, и вскоре перед беднягой стояла новая кварта эля. – Так будет лучше, – объяснил он. – Я не хочу, чтобы он сбежал, когда поймет, что мы затеваем.

Мне это не нравилось, хотя я признавал справедливость его слов. Однако насколько же иным стало мое отношение к нему, если я искал скрытой причины в использовании человека, который не мог бы дать показания относительно того, что произошло.

– Вы посетили тюрьму?

Он возвел глаза к небу.

– О Господи, да. Ну и денек же я провел!

– Она передумала?

– Отнюдь. Мы написали положенное письмо… а вы знали, что она умеет читать и писать не хуже нас с вами? Я был просто поражен! И засвидетельствовали его, как положено. С этим никаких хлопот не было. Чего не скажешь о сэре Джоне.

– Он был против? Почему?

– Потому что мне не удалось убедить его, что у него есть какие-то обязательства по отношению к ней. Проклятый педант, если дозволительно так выразиться.

– Так, значит, никакого трупа?

Он посмотрел на меня с отчаянием.

– Если я и получу ее, так по окончании должен буду вернуть для сожжения на костре. Мировой судья разрешит мне лишь временное владение телом. Но даже это лучше, чем ничего. Позднее я вернусь и поищу способа убедить его.

Он посмотрел на садовника, который допивал третью квартовую кружку.

– Так идемте! Покончим с этим, пока он еще держится на ногах. Знаете, – сказал он, когда мы подняли садовника на ноги, – мне эта семейка до ужаса надоела. Чем раньше обе умрут, тем лучше… Проклятие! Кола, я сожалею…

И его восклицание, и его извинение были вполне уместны. Полоумный садовник, видимо, пил еще до того, как Лоуэр привел его сюда, и три кварты, которые он выдул, пока мы беседовали, совсем его доконали. Глупая улыбка у него на лице сменилась испугом, он соскользнул на пол, и его вырвало на башмаки Лоуэра. Лоуэр отпрыгнул, с омерзением их разглядывая, затем пнул садовника, убеждаясь в его бесчувственном состоянии.

– Так что же нам делать?

– Я не намерен использовать его, – сказал я. – Нам пришлось бы самим тащить его туда на руках. А процедура трудна, даже когда участник согласен.

– Когда мы вышли из колледжа, он выглядел достаточно трезвым.

Я грустно покачал головой:

– Это ваша вина, Лоуэр. Вы знали, как это важно, и подвели меня.

– Я принес извинения.

– Что мне в них? Нам придется отложить лечение до завтра. И уповать, что она протянет столько. Отсрочка может ее убить.

– Я думаю, ваше лечение в любом случае приведет к тому же, – сказал он холодно.

– Я не слышал, чтобы вы говорили так прежде.

– Вы ведь не спрашивали.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но воздержался. Что толку? По причинам, мне неведомым, почти все, что мы говорили друг другу, воспринималось как упрек или оскорбление. Он отказывался объяснить свое поведение, а я искренне не находил за собой никакой вины и потому ничего поделать не мог.

– Я не стану вступать с вами в спор, – сказал я. – Вы обещали снабдить меня источником крови, и я не освобождаю вас от этого обещания. Затем наше знакомство может прекратиться, как вы того ясно желаете. Вы приведете его завтра после суда?

Он сухо поклонился и обещал, что на этот раз не подведет меня. Когда заседание окончится, я пойду к миссис Бланди и буду ждать его там. Он придет с садовником, и мы произведем лечение. Время еще есть.

Глава семнадцатая

В час дня на следующий день в оксфордском суде началось разбирательство дела Сары Бланди, обвиняемой в убийстве доктора Роберта Грова. Толпа была исполнена нетерпеливого ожидания. Не только разбирательство сулило много занимательных скандальных подробностей, но предыдущий день обошелся без единого повешения и завершился не тем, что судья надел черную шапочку, но тем, что ему по обычаю подали пару белых перчаток в знак того, что руки его чисты от крови. Но подобное милосердие считалось опасным, ибо устрашающее величие закона требует жертв. Одно девственное заседание (как их называют) – это милосердие, два подряд – признак слабости. И более того, Вуд, усердный посетитель всех заседаний, с которым я перебросился парой слов перед тем, как толпа нас разделила, сказа, мне, что судья это понимает, и нынче кого-нибудь да повесят Думаю, мы оба знали кого.

По толпе прокатился ропот предвкушения: Сару, смертельно бледную, ввели в залу и поставили лицом к толпе выслушать звучно читаемые обвинения против нее. Что она, Сара Бланди, утратив страх Божий, ведомая и подстрекаемая дьяволом, на пятнадцатом году царствования нашего государя короля, в Новом колледже в городе Оксфорде покусилась на жизнь преподобного Роберта Грова, члена факультета этого колледжа и прежде ее хозяина, преступно, преднамеренно и изменнически. И указанная Сара Бланди преступно, преднамеренно, изменнически и по злобе подсыпала мышьяк в бутылку и побудила указанного Роберта Грова выпить из нее, от какового отравления указанный Роберт Гров скончался. Таким образом, указанная Сара Бланди вышеупомянутым способом, хитростью, преднамеренно и по злобе лишила жизни и убила противу нашего государя, его короны и достоинства.

Чернь отозвалась на это обвинение одобрительными возгласами, и судья обратил на залу предостерегающий взгляд; потребовалось некоторое время, чтобы восстановился порядок – не то чтобы в английском суде его всегда так уж много. Затем судья, не показавшийся мне особо грозным, обернулся к Саре и спросил ее, признает ли она себя виновной или нет.

Она продолжала стоять, понурив голову, и молчала.

– Послушай, девушка, – сказал судья, – ты, знаешь ли, должна ответить. Виновна или не виновна, мне все едино. Но ты должна сказать что-то, или тебе придется плохо.

И все-таки она ничего не ответила, и в зале наступила выжидательная тишина, а она стояла на виду у всех, склонив голову, чтобы скрыть свой ужас и стыд. Во мне пробудилось сочувствие к ней: кто бы не онемел, оказавшись в полном одиночестве перед грозным могуществом правосудия?

– Вот что я тебе скажу, – объявил судья, чье лицо омрачилось из-за возможного нарушения процедуры. – Мы выслушаем обвинения и свидетельства против тебя. Может, это поможет тебе решить, сумеешь ли ты избежать правосудия. Ну как? Сэр? Вы готовы?

Обвинитель, веселый малый, которому поручил эту обязанность мировой судья, вскочил и угодливо поклонился.

– Недаром ваша милость славится своей добротой, – сказал он, и чернь зарукоплескала.

Мой сосед, так плотно ко мне притиснутый, что я ощущал каждый его вздох, обернулся и зашептал мне на ухо, что это – святая правда; закон ведь очень суров к тем, кто бросает ему вызов, отказываясь отвечать о своей виновности, таким на грудь кладут тяжести, пока они не заговорят или не умрут.

– Никому эта мера не нравится, но другого способа образумить упрямцев нет. Подарив девушке, так сказать, вторую возможность, судья поистине явил редкое милосердие.