Война 2020 года - Питерс Ральф - Страница 32

Бабрышкин чувствовал, как опускаются его плечи под тяжелым бременем ответственности.

Он знал, как важно сейчас сохранить ясность мысли, не дать волю эмоциям. Но ему не хотелось верить, что Советская Армия отброшена аж до Петропавловска, последнего крупного города на севере Казахстана, почти на границе с Западной Сибирью – и по другую сторону самых хороших линий коммуникаций между западом и востоком. Даже думать об этом значило допустить возможность поражения, а, несмотря на непрерывную череду военных неудач, Бабрышкин еще не мог признать очевидного. В глубине души он верил, что советские войска так или иначе совершат чудо, сперва остановят продвижение противника, а затем перейдут и в наступление. Он понимал, что в таких мыслях больше эмоций, нежели здравого смысла и логики. Но точно так же, как он избегал некоторых мыслей о Вале, он не мог принять возможность ситуации, при которой эти подавленные, раздраженные, до смерти испуганные беженцы окажутся оставленными на произвол судьбы.

– Максим Антонович, – обратился Бабрышкин к начальнику связи. – Попробуйте вызвать штаб. Просто попробуйте, еще разок. – Его голос невольно зазвучал несколько иначе, когда он обратился к замполиту. – Я не могу оставить их. Мы не можем просто-напросто повернуться и уйти. К тому же мы занимаем хорошую позицию. Отсюда можно вести бой.

Почувствовав слабину в голосе командира, Гуревич перешел в наступление:

– Нам следует мыслить более широко. Без всякого сомнения, у начальства есть свой план. Мы не должны зашориваться на местных условиях. Мы – часть огромного целого. В конечном итоге победа в войне важнее, чем некоторое число… некоторое число…

– Черт возьми, а ради чего, по-вашему, мы воюем? – яростно воскликнул Бабрышкин. Он снова ткнул рукой в сторону колонны несчастных беженцев, мрачно бредущих на север. – Ради них, в Бога, в душу, в мать!

Но, говоря эти слова, он знал, что обманывает сам себя. Он поддался эмоциям, субъективизму. Он отлично понимал, что война шла во имя гораздо более важных вещей: полезных ископаемых, газа, нефти. Во имя обладания богатствами Средней Азии. И во имя сохранения еще больших богатств недалекой уже Западной Сибири.

– Товарищ командир, – заявил Гуревич, невольно переходя на привычный лекторский тон. – Война идет ради целостности Советского Союза. Конечно, и ради людей. Но судьба всего государства важнее, нежели судьбы отдельных личностей. Никто не призывает бездумно жертвовать хотя бы одной драгоценной человеческой жизнью. Но мы должны помнить и о великой цели.

«Сукин сын, – подумал Бабрышкин. – Иди и посмотри на них поближе. Пусть они у тебя начнут вымаливать хоть горсточку сухарей. А потом послушай, как они станут проклинать тебя. Но их проклятия будут адресованы вовсе не тебе или мне. Они будут проклинать то, что мы представляем. Развал – после всех обещаний, после всех их жертв. Так иди же, скотина. Пройдись с ними хоть пару минут».

– Я здесь командир, – отчеканил Бабрышкин, стараясь, чтобы его голос не дрожал от волнения. – И именно я принимаю решения. Я не верю в то, что приказ настоящий. Я считаю, что это вражеская ловушка. Мы останемся на занимаемой позиции и будем обороняться до тех пор, пока не получим другого приказа, причем такого приказа, который можно будет проверить. Или до тех пор, пока наша позиция не станет невыгодной или ненадежной. Или до тех пор, пока я не решу, что надо ее сменить. Я отвечу за все.

– Товарищ командир, вы устали. Вы сейчас рассуждаете не как настоящий коммунист.

Бабрышкин чуть не расхохотался от отчаяния и усталости. Он знал, что Валя сказала бы то же самое, что и Гуревич. Только другими словами: «Идиот, ты сам захлопываешь перед собой дверь. Перед нами. Пора бы научиться давать им то, что они хотят».

Валя… Интересно, что она сейчас делает там, в Москве.

– Нет, – отчетливо и ясно отчеканил Бабрышкин. – Товарищ заместитель по политической части майор Гуревич, все дело в том, что я как раз рассуждаю как истинный коммунист. Легко говорить как коммунист, вот уже сотню лет мы только и делали, что говорили как настоящие коммунисты. Но… каковы же были наши поступки?

Бабрышкин поймал себя на том, что он самым идиотским образом размахивает противогазом, ораторствуя на стальном крыле танка, и понял, как все это глупо. Сейчас не время для споров. Тем более что коммунизм для всех – не более чем пустой звук, и уже давно. Так, форма без содержания, нечто вроде ритуалов Византийского двора. Под конец эпохи Горбачева в старый лексикон попытались вновь вдохнуть жизнь, испугавшись образовавшейся пустоты. Но за словами уже ничего не стояло.

Бабрышкин тщательно сложил противогаз в подсумок.

– Можете попытаться связаться с вышестоящим штабом, если хотите, Федор Семенович. Но я не отдам приказа к маршу, пока не получу подтверждения.

Внезапно горизонт на юге озарился всполохами огня, причем гораздо ближе, чем оба офицера могли ожидать. Грохот битвы медленно распространялся по степи, но Бабрышкин понял, что противник почти достиг его постов боевого охранения. Возможно, они уже вели бой.

А может быть, противник догнал хвост колонны беженцев.

Бабрышкин испытал нечто, похожее на чувство облегчения при приближении противника.

После такого долгого ожидания, после пустых словесных баталий. Теперь оставалось только одно реальное дело: сражаться.

Еще до того как гул и грохот канонады достиг ушей беженцев, вспышки взрывов заставили колонну ускорить шаг. Раздались крики женщин. Какая-то машина прибавила ходу, и Бабрышкин понял, что шофер пытается прорваться прямо через людскую массу.

За прошедшие несколько недель Бабрышкин хорошо изучил психологию толпы. Вместо того чтобы спастись, водитель подписал собственный приговор – его вытащат из кабины и забьют до смерти.

– Вперед, – скомандовал Бабрышкин. – По местам. – Он побежал к командирскому танку – потрепанному в боях Т-94. Все боевые машины были окопаны, только пушки торчали над землей. Бабрышкин едва не упал, спрыгнув с бруствера на борт своего танка, и, чтобы сохранить равновесие, ухватился за темную трубу главного орудия. Мгновение спустя он уже сидел, поджав колени, внутри машины. Т-94, созданный более двух десятилетий назад, силуэтом походил на традиционный танк, но вместо привычной башни его венчала возвышающаяся над корпусом орудийная установка. И командир танка, и наводчик, и механик-водитель – все сидели в отсеке в передней части корпуса, осматривая окрестность через оптические приборы наблюдения и электронные датчики, размещавшиеся внутри орудийной установки. Такая конструкция танка делала его менее заметным, но командиры были лишены возможности визуально оценить ситуацию, как это они делали в прежних танках. Сейчас же ситуация усложнялась тем, что электрооптика Бабрышкина работала от случая к случаю, и иногда ему приходилось полагаться на древний перископ. Он давно собирался сменить машину, но, для того чтобы перенести командирские приборы связи в обычный танк, требовалось много времени, а у Бабрышкина вечно находились более срочные дела. Теперь он жалел о своем упущении.

Даже система обнаружения цели и управления огнем, которая находила машину противника и автоматически открывала огонь, если она совпадала с заложенными параметрами, вышла из строя в командирском танке. Бабрышкину и его наводчику приходилось находить цели и стрелять по ним точно так же, как это делали танкисты много лет назад. Во всей бригаде оставалось всего несколько нормально действующих систем обнаружения целей, и Бабрышкин приказал перепрограммировать их для борьбы с роботами-разведчиками, появление которых всегда предшествовало атакам наиболее хорошо вооруженных частей противника, таких, как иранцы или Исламский легион. Изготовленные в Японии роботы-разведчики могли маневрировать по пересеченной местности, избегая большинства ям и оврагов, кроме самых сложных природных ловушек, и передавали противнику отличную картину позиции русских войск, что позволяло ему вести огонь с убийственной точностью. Роботов следовало уничтожать в первую очередь, даже если это отвлекало внимание от боевых машин врага. Бабрышкину порой казалось, что он воюет против технологических гигантов с помощью сломанных игрушек.