Война 2020 года - Питерс Ральф - Страница 51

Горючего едва хватало, чтобы продолжать отступление. Невзирая на протесты замполита, Бабрышкин продолжал все утро подбирать больных и слабых. Если он больше не в силах их защищать, то, по крайней мере, может подвезти.

В таких условиях танки без башен, как оказалось, обладали неожиданным преимуществом.

Так как над ровной площадкой палубы возвышалась только узкая установка главного орудия, на них нашлось больше пространства для людей, чем если бы на их месте были старые танки. Помимо молодой женщины с двумя детьми на машине примостились еще старик, две согбенные старухи и больная девочка-подросток.

Все они изо всех сил цеплялись за металлические выступы, какие могли нащупать их одетые в варежки или обмотанные тряпками руки. Стало очень холодно, и в любую минуту мог пойти снег, но каждый пассажир был счастлив получить возможность проехаться на ледяном ветру.

Единственной альтернативой оставалась смерть на обочине дороги.

Не все могли или хотели принять помощь.

Как-то они проехали мимо старушки, сидящей в стороне от дороги на потрепанном пластиковом чемодане, опустив на руки поросшее волосами лицо. Бабрышкин приказал своему механику-водителю свернуть и подъехать к ней и соскочил вниз, чтобы подсадить ее на машину. Но она едва удостоила его взглядом и всем своим видом показала, что не желает, чтобы ее беспокоили.

– Матушка, – сказал ей Бабрышкин, – вам нельзя здесь оставаться.

Она на миг подняла глаза и снова устремила их в пустынную степь.

– Хватит, – пробормотала она. – Хватит.

Для споров времени не оставалось, да и слишком много других мечтали о спасении. Бабрышкин вернулся в танк и приказал водителю занять место в строю. За его спиной осталась сгорбленная черная фигура, неподвижно сидящая, опустив голову на сжатые кулаки.

В пути он видел почерневшие остовы боевых машин, подбитых за время вражеских воздушных налетов; и абсолютно целые машины, брошенные, когда в них кончилось топливо; и еще другие, просто не выдержавшие напряжения гонки. Ведь машины тоже страдают и гибнут от голода, инфаркта и инсульта. Государственные грузовики и частные «легковушки», городские автобусы и ржавые мотоциклы, тракторы с прицепами – целый музей разнообразных обломков выстроился вдоль проложенной в степи грунтовой дороги. Трупы валялись тут и там, жертвы холода, голода, болезней или убийц, приканчивавших тех, кто слишком далеко отрывался от идущей в темноте толпы. Людей убивали ради еды, ради денег, ради всего, что могло бы повысить хоть немного шансы убийцы выжить самому. Несколько изодранных палаток отмечали место, где кто-то попытался организовать пункт первой помощи. Гордость стала забытым понятием. Все гордые давно уже умерли.

Мужчины и женщины сидели вдоль дорог, не делая даже малейшей попытки встать при виде проезжавших танков Бабрышкина, и продолжали опорожнять иссохшиеся желудки. Многие из них были явно больны. То тут, то там муж ревниво стоял, охраняя жену, но в целом все вокруг пронизывало ощущение катастрофы, отсутствия всякого закона и здравого смысла.

Высунувшись из командирского люка, Бабрышкин прищурил глаза от холодного ветра.

Кормящая мать напомнила ему о Вале, хотя его жена еще не стала матерью и откровенно заявила ему, что не имеет такого желания. «Зачем надевать себе на шею хомут!» – воскликнула она как-то. Бабрышкин подозревал, что мало кто из по-настоящему знавших Валентину сможет назвать ее хорошей женщиной. Она эгоистична и нечестна. Но все же она – его жена.

Он любит ее и скучает по ней. Бабрышкину казалось, что, если бы он смог сейчас поговорить с ней, ему удалось бы поделиться с женой своей новообретенной мудростью – рассказать ей, как важно довольствоваться тем, что имеешь, быть благодарным за возможность жить в мире, любить друг друга. Он не нашел новых слов, чтобы докричаться до нее, и все же в глубине души чувствовал, что может быть убедительным. Какое это было счастье, когда они имели возможность просто лечь вдвоем в теплую постель, вовсе не думая о смерти. Обняться, не сомневаясь, что утро не принесет с собой ничего более неприятного, чем необходимость вставать, еще толком не проснувшись, и идти на работу. Юрий понял, что пока перед ним не предстала ужасная картина беспомощности, краха и обесцененной человеческой жизни, он не мог оценить удивительную красоту своей предыдущей судьбы. Проблемы, такие важные когда-то, превратились в ничто. Его окружала красота, он купался в ней и в своей слепоте ничего не замечал.

Какой-то охваченный отчаянием мужчина попытался залезть на идущий впереди бабрышкинского танк, не дожидаясь, пока тот остановится. Не имея опыта подобных упражнений, беженец тут же застрял между гусеницей и огромными колесами. Окружающим оставалось только смотреть, как машина поглотила его ноги ниже колен, швырнула несчастного оземь и продолжала крутить и вертеть, пока танк наконец не остановился.

Бедняга лежал на каменистой дороге, широко раскрыв глаза и рот. Он не кричал, не рыдал, а только с удивленным видом приподнялся на локтях. Два солдата соскочили с танка, на ходу срывая с себя пояса, чтобы использовать их как жгуты для остановки кровотечения. Они повидали множество различных ран и не боялись вида крови. Солдаты быстро ощупали кровавые культи, отыскивая хоть что-нибудь твердое в месиве искалеченной плоти и раздробленных костей. Но мужчина откинулся назад, по-прежнему молча и не закрывая широко раскрытых глаз, сохраняя на лице удивленное выражение.

И умер. Солдаты оттащили его немного в сторону, хотя это и не имело особого смысла, и поспешили назад к своему танку, вытирая руки о комбинезоны, а Бабрышкин криками понукал их, ибо они задерживали всю колонну.

Время от времени то одного, то другого беженца приходилось сгонять с машины, как правило из-за того, что они начинали просить еды, а встретив отказ, становились агрессивными.

Иногда их ловили за воровством. Воровали все, что угодно, – от продуктов и противогазов до абсолютно бесполезных мелочей. Какой-то мужчина без всяких на то видимых причин попытался задушить командира одного из танков.

Он оказался удивительно сильным человеком, скорее всего, не совсем нормальным, и, чтобы спасти командира от верной смерти, беженца пришлось застрелить.

Однажды над бесконечными километрами изъеденной эрозией почвы промчались два советских боевых вертолета, и Бабрышкин в восторге долго махал им вслед, радуясь, что они не остались абсолютно одни, что о них не совсем забыли. Он попробовал наладить с вертолетами радиосвязь, но не смог найти нужную частоту. Уродливые летательные аппараты сделали два круга над колонной и удалились.

Молодая мать закончила кормление младенца, и Юрий решил, что ее теперь можно получше разглядеть. Он поинтересовался про себя, где ее муж. Возможно, в армии, воюет где-то.

А может, погиб. Но если он только жив, Бабрышкин явственно мог себе представить и даже почувствовать, как сильно он сейчас, наверное, переживает за свою семью, как ломает себе голову, гадая, где они, живы ли, в безопасности ли.

Бабрышкин наклонился к женщине, которая прижимала к себе одной рукой младенца, а другой одновременно обнимала старшего сына и держалась за орудийную установку. Он чувствовал необходимость что-то сказать ей, приободрить, успокоить.

Он приблизил свое лицо вплотную к ее, и сам не понял, страх или просто пустота мелькнула в ее глазах.

– Настанет день, – прокричал он, перекрывая грохот двигателя, – когда все это мы будем вспоминать, как кошмарный сон, когда наше бегство станет только историей, которую мы будем рассказывать внукам.

Женщина долго никак не реагировала. А потом Бабрышкину показалось, что он увидел призрак улыбки, тенью промелькнувший по ее губам.

Юрий сунул руку в командирский люк, где висел его планшет, и вытащил последнюю мятую пачку сигарет. Один из его сержантов нашел ее на трупе офицера мятежников. Согнувшись, чтобы укрыть огонек от холодного ветра, он прикурил сигарету, а потом протянул к губам женщины. Снова ему долго пришлось ждать ее реакции. Наконец она медленно покачала головой: