Исповедь монаха - Питерс Эллис - Страница 33

Глава десятая

— Он прав, — сказал брат Хэлвин, лежа без сна в предрассветном сумраке и вновь обретя дар речи после длительного молчания, в которое он погрузился перед лицом чужого горя. — «Доброй ночи, святые братья — и счастливого пути!» Свадьба отменяется. Да и впрямь, какая свадьба без невесты? Даже объявись она вдруг, теперь этот брак не может быть заключен, как если бы ничего не случилось. Все отравлено ядом сомнения. Когда я согласился взять на себя тяжкое бремя священника — тяжкое в любых обстоятельствах! — дабы совершить обряд, у меня не было причин усомниться в том, что я действую во благо, пусть даже это благо оплачено печалью. Но теперь причин для сомнений более чем достаточно.

— Сдается мне, — заметил Кадфаэль, внимательно прислушивавшийся к негромкому голосу рассуждающего вслух товарища, который словно наощупь пробирался к верному решению, — ты не слишком огорчен, что случай освободил тебя от данного обещания.

— Нет, совсем не огорчен. Но господь свидетель, как огорчает меня гибель бедной женщины и то, что этим детям суждено страдать без надежды найти исцеление. Но я в ответе перед всевышним и не могу соединить эту девушку священными узами брака ни с одним мужчиной, если прежде не обрету уверенность в правоте такого шага — уверенность, которую я утратил. Только к лучшему, что она так внезапно исчезла и, молю бога, нашла себе безопасное пристанище. А нам, — заключил брат Хэлвин, — остается идти дальше своей дорогой. Наше пребывание здесь более не требуется. Де Клари достаточно ясно дал нам это понять. Да и Сенред вздохнет с облегчением.

— Ты, к тому же, еще не до конца исполнил свой обет, а коли причин для задержки не стало, пора трогаться в путь! — сказал Кадфаэль, обуреваемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, он был рад сбросить с души гнет чужих забот, с другой, испытывал странную неудовлетворенность.

— Я и так задержался дольше, чем следовало. Пора мне посмотреть правде в глаза, — сказал Хэлвин с суровой беспощадностью к себе самому, — и признать, как ничтожны мои горести и какую ответственность налагает на меня тот путь, что я избрал. Я сделал этот выбор в отчаянной жажде найти спасение для себя, но теперь я знаю: до конца своих дней, сколько бы их ни было отпущено судьбой, я буду жить добродетельной жизнью, и теперь у меня есть для этого куда более достойная цель!

«Что ж, — отметил про себя Кадфаэль, — путешествие прошло для него не даром. Впервые с тех пор, как он покинул мир, снедаемый сознанием собственной вины и чувством горькой утраты, он отважился вновь в этот мир вступить, и увидел там столько боли, что его собственная боль потонула и затерялась, как капля в море. Все эти годы, пока он, не щадя себя, скрупулезно исполнял все, что приписывал священный долг и устав, его душа корчилась в муках одиночества. Только сейчас он обрел свое истинное призвание. Кто знает, может теперь, когда ему открылся божественный свет, вдруг окажется, что Хэлвин принадлежит к породе людей, из которых получаются святые…» Насчет себя Кадфаэль не заблуждался — он знал, что до таких высот ему никогда не подняться.

Вот и сейчас, в глубине души он чувствовал, что ему не хочется уезжать из Вайверса, так и не узнав, чем тут все закончится. Хэлвин сказал чистую правду: невеста исчезла, о свадьбе не может быть и речи, никаких причин задерживаться здесь долее у них нет, да и Сенреду они теперь без надобности. Он и впрямь, проводив их, вздохнет с облегчением. Но Кадфаэль не испытывал облегчения, оставляя за спиной нераскрытое убийство, поруганную справедливость, злодейство, за которое никто не понес наказания.

Конечно, и то правда, что Одемар де Клари — хозяин здешних мест, и силы и решимости ему не занимать; и на его земле только ему принадлежит право наказывать виновных в столь тяжком преступлении. И что такого мог сказать ему Кадфаэль, чего Сенред уже не сказал?

Да и что, в конце концов, Кадфаэль в сущности знал? Что Эдгита отсутствовала где-то несколько часов, прежде чем ее настигла смерть — ведь она упала на землю, уже припорошенную снегом. Что злодей подстерег ее уже на обратном пути в Вайверс. Что времени дойти до Элфорда у нее было предостаточно. Что ее не ограбили. Душегуб просто-напросто зарезал ее и скрылся. Разбойники с большой дороги орудуют иначе. Значит у кого-то была совсем другая причина лишить ее жизни. И если не затем, чтобы не дать предупредить Росселина (тогда ее убили бы на пути в Элфорд), то только затем, чтобы заткнуть ей рот прежде, чем она доберется до Вайверса. Но что еще связывает Элфорд и Вайверс, как не юный Росселин — его принудительная ссылка из родного дома на службу к Одемару? Какая другая тайна, из страха перед которой можно решиться на убийство?

Но факт есть факт: Эдгита не была у Росселина, не говорила с ним, не наведывалась она и к Одемару — ни к нему самому, ни к кому-либо еще из обитателей его дома. Получается, если она и была в Элфорде, ее никто там не видел. Как возможно такое? Ну, а если она была не в Элфорде, тогда где? Где?

Что если и он, и его хозяева ошиблись и Эдгита отправилась искать совсем другую «кошку», чтобы запустить ее в Сенредову «голубятню»?

Скорей всего, ему никогда уже не получить ответа на все эти вопросы, не узнать, что сталось с пропавшей девушкой, с несчастным влюбленным юнцом и с его почтенными родителями, у которых сердце рвется на части от горя и тревоги за них обоих. Да, жаль! Однако ничего не поделаешь, пора и честь знать, и так уж они злоупотребили гостеприимством этого дома, негоже и дальше обременять семью, где своих забот полон рот. Значит, так тому и быть: когда поутру дом проснется, им надо трогаться в путь — назад, в Шрусбери. А здесь, расставаясь с ними, никто плакать не будет. Да и пора, давно пора им домой!

Утро выдалось без солнца, но погожее, небо слегка подернулось облаками, однако никаких признаков нового снегопада заметно не было. А от давешнего снега остались кое-где узкие полосочки и пятна — вдоль стен, под деревьями и кустами. Мороз вроде тоже немного отступил. Словом, недурной денек для тех, кто намерен провести его в пути.

В доме поднялись рано и тут же все завертелось, закрутилось. Слуги Сенреда, после бессонной ночи хмурые, с мутными глазами, прекрасно понимали, что и в этот день рассчитывать на отдых им не приходится. Что бы там ни было решено на ночном совете за закрытыми дверями солара, какие бы новые догадки относительно возможного пристанища Элисенды ни возникли, Одемар в любом случае вышлет патрульные отряды, которые будут прочесывать всю округу — поедут по всем дорогам, постучатся в каждый дом: вдруг кто-то где-то видел Эдгиту и говорил с ней, а кто-то, может, заметил на тропе подозрительную одинокую фигуру ее губителя. Все больше людей заполняло двор — седлали лошадей, подтягивали подпруги и ждали приказов хозяина, — когда Кадфаэль и Хэлвин, уже готовые тронуться в путь, предстали перед Сенредом. Он стоял посреди гудящего, заполненного деловито снующими туда и сюда людьми холла и был настолько поглощен разговором со своим управляющим, что, учтиво обернувшись на приветствие монахов, какое-то мгновение смотрел на них непонимающим взглядом, как будто никогда раньше их не видел — должно быть, за более важными заботами он совсем забыл об этих гостях. Конечно, в следующую минуту он их признал, но никакой особой радости не выказал, ограничившись лишь тем, что считал своим долгом гостеприимного хозяина.

— Прошу меня простить, святые братья, за то, что вам не уделяют должного внимания. Но пусть наши домашние неурядицы вас не беспокоят, Чувствуйте себя как дома.

— Милорд, — сказал Хэлвин, — от души благодарим вас за вашу доброту, но нам пора трогаться в путь. Теперь я ничем не могу быть вам полезен. Да и спешки больше нет, коли нет тайны. А дома, в обители, нас ждут иные обязанности. Словом, мы пришла проститься с вами.

Сенред, честный от природы, не стал рассыпаться в фальшивых сожалениях и удерживать их.

— Я сам просил вас остаться, надеялся с вашей помощью исполнить то, что задумал, и все напрасно! — сказал он печально. — Я виноват, не надо было втягивать вас в такое малоприятное дело. Но поверьте хотя бы, что намерения у меня были самые благие. Идите же с миром. И пусть ваш путь будет легок.