Монаший капюшон - Питерс Эллис - Страница 37

Еще до наступления темноты монах подъехал к небольшой мызе, притулившейся в лощине меж холмов. За приземистой, прочной бревенчатой хижиной, служившей братьям жилищем, располагались амбары и просторные хлева, в которых укрывали овец от непогоды. Вверх по склонам тянулись длинные, сложенные из серых камней ограждения, обозначавшие границы выпасов. Начало зимы было относительно мягким, и овцы еще паслись на холмах. Если не хватало жнивья и травы, их подкармливали зерном и кореньями.

На мягком дерне тропинки поступь мула была почти не слышна, однако его приближение не укрылось от чутких ушей собаки брата Симона, которая тотчас же залаяла. Едва Кадфаэль спешился у двери, как навстречу ему вышел брат Симон — худощавый, жилистый монах со всклоченной шевелюрой. Симону уже минуло сорок, но он был беспомощен, как дитя, во всем, что не касалось овец. По части же овец он был дока и знал каждую, как мать собственного ребенка. Правда, с тех пор, как занедужил брат Барнабас, у него все из рук валилось.

Симон радостно тряс руки брата Кадфаэля и не находил слов, чтобы выразить травнику свою благодарность, — ведь теперь ему не придется оставаться один на один с больным.

— Ему совсем худо, Кадфаэль. Дышит так, словно осенние листья в лесу шуршат под ногами. Я-то думал, он пропотеет и все пройдет, ан нет. Я уже пробовал...

— Попробуем еще, — успокоил Симона Кадфаэль и прошел в темную, приятно пахнувшую деревом хижину. Внутри было очень тепло и сухо. Деревянные дома в непогоду куда уютнее каменных, правда, они больше подвержены пожарам, но здесь, в уединенном месте, такая опасность невелика. Утвари в хижине было немного, однако вполне достаточно для скромной монашеской жизни. Брат Барнабас лежал в постели, но не спал, а метался, пребывая в горячечном бреду. Его хриплое дыхание действительно напоминало шорох опавших листьев. Лоб был горячим и сухим, а полуоткрытые глаза, казалось, ничего не замечали. Впрочем, телосложения Барнабас был богатырского, и Кадфаэль не сомневался в том, что он одолеет хворь, — надо только немного помочь ему в этом.

— Ступай, Симон, займись своими делами, — промолвил Кадфаэль, поставив суму у постели и открывая ее, — а больного предоставь мне.

— А может, тебе что-то понадобится? — озабоченно спросил брат Симон.

— Поставь на огонь котелок воды, принеси тряпицу и какую-нибудь плошку, ну а если потребуется что-нибудь еще, я сам найду.

Брат Симон чуточку успокоился: он по-детски верил в могущество тех, кто искушен в премудрости, которая была для него тайной за семью печатями. Весь вечер Кадфаэль посвятил уходу за больным, а когда стемнело, продолжил свои хлопоты при свете единственной свечи, принесенной Симоном. В ноги занедужившему брату Кадфаэль положил горячий камень, завернутый в валлийскую фланель, а потом долго и энергично растирал горло, грудь и бока мазью из гусиного жира, смешанного с горчицей и еще кое-какими жгучими травами. Покончив с растиранием, травник закутал грудь и горло больного в ту же фланель. Потом он наложил на сухой лоб Барнабаса прохладную повязку и стал поить его вином, подогретым с пряностями и огуречником, — лучшее средство понизить жар. Он терпеливо вливал в рот Барнабаса глоток за глотком, и через некоторое время мускулы больного расслабились, а дыхание стало ровнее. Больной погрузился в сон. Спал он беспокойно, а посреди ночи начал потеть, да так, что вся постель оказалась мокрой. Однако Кадфаэль и Симон, не отходившие от Барнабаса, тут же бережно приподняли больного, сменили ему белье, заново укутали в сухую материю и укрыли потеплее. Худшее миновало.

— Иди поспи, — посоветовал Симону удовлетворенный Кадфаэль, — дела у Барнабаса пошли на лад. Поутру проснется голодный как волк.

Он, правда, ошибся на несколько часов, ибо брат Барнабас, погрузившись в глубокий, спокойный сон, поспал почти до полудня. Проснувшись, он чувствовал себя слабым, как новорожденный ягненок, однако глаза его были ясными и хрипы исчезли.

— О слабости не думай, — добродушно сказал Кадфаэль, — даже если ты поднимешься на ноги, мы тебя из дому не выпустим пару деньков, а то и подольше. Времени у тебя полно — так что отдыхай на здоровье. С овцами твоими мы и вдвоем как-нибудь управимся.

Барнабасу заметно полегчало, и он, положившись на лекаря, блаженствовал в постели, предвкушая выздоровление. Когда ему принесли поесть, он принялся за еду неуверенно, ибо лихорадка отбила у него аппетит, но скоро вошел во вкус и ощутил неутолимый голод.

— Это самый добрый знак, — заметил Кадфаэль, — ежели человек ест с удовольствием, от души — стало быть, идет на поправку.

Основательно подкрепившись, Барнабас вновь крепко заснул, а Симон с Кадфаэлем, оставив его, отправились посмотреть на овец, кур, корову и другую здешнюю живность.

— Год пока складывается удачно, слава Тебе, Господи, — промолвил Симон, с удовлетворением оглядывая длинноногих, выносливых горных овечек.

«Овцы эти чем-то с валлийцами схожи, — подумал Кадфаэль, не сводя глаз с юго-запада, где вдалеке высился Бервинский кряж, — физиономии такие, что по ним ни о чем не догадаешься, ушки всегда на макушке, а взгляд такой невинный — святые, да и только».

— Пастбищ хороших здесь сколько угодно, — продолжал Симон, — и трава на них держится долго, к тому же овцы неплохо и стерню подъедают. И ботвы у нас хватает, а она тоже на корм годится. Думаю, когда подойдет стрижка, шерсти будет побольше, чем в прошлые годы, только б зима не была слишком суровой.

Монахи поднялись на гребень холма над огороженными загонами, и Кадфаэль устремил взгляд на юго-запад — туда, где длинный кряж плавно спускался в долину между холмами.

— Я так понимаю, что где-то там, в лощине, и находится манор Малийли?

— Точно. Прямой дороги туда нет, а по тропке мили три будет, тропа, правда, удобная. Сам-то манор зажат между склонами, только с юго-востока выходит на открытое место. Хорошая землица для здешних краев. Я так обрадовался, когда узнал, что там теперь наш управляющий, а то и не знаю, как бы я передал о наших делах в аббатство. А у тебя туда поручение, брат?

— Да, мне надо будет там кое-чем заняться, конечно, когда брат Барнабас поправится и здесь во мне не будет особой нужды.

Кадфаэль обернулся и посмотрел назад, на восток.

— Даже здесь мы, пожалуй, забрались на валлийскую сторону, от прежней границы добрая миля будет. Сам-то я не пастух, и в этих краях мне бывать не доводилось. Я родом из Гуинедда, с истоков Конвея. Но даже эти холмы кажутся мне родными.

Манор Герваса Бонела, должно быть, вклинился в валлийскую землю глубже, чем эти горные пастбища. Бенедиктинский орден имел мало влияния в Уэльсе. Валлийцы склонялись к своему древнему кельтскому христианству, им ближе были отрешившиеся от мира отшельники или небольшие монашеские общины, нежели могущественные и деятельные ордена, опиравшиеся на поддержку Рима. На юге нормандские искатели приключений еще глубже проникли в валлийские пределы, а здесь, как подметил брат Рис, Малийли оставался единственной занозой, вонзившейся в плоть Уэльса.

— На дорогу до Малийли много времени не уйдет, — услужливо подсказал брат Симон. — Лошадка у нас старенькая, но еще крепкая, да и работой мы ее не слишком обременяем. Если хочешь, можешь завтра отправиться, теперь я тут и один управлюсь.

— Посмотрим, каков завтра будет брат Барнабас, — промолвил Кадфаэль.

Как только Барнабасу сбили жар, дела у него быстро пошли на лад. К ночи ему уже опротивело валяться в постели и он принялся упрашивать, чтобы ему разрешили встать и пройтись по комнате, дабы размять ослабшие ноги. Здоровый от природы организм сам бы теперь справился с недугом, однако Барнабас терпеливо глотал все снадобья, которыми пичкал его Кадфаэль, и согласился, чтобы его снова растерли целебной мазью.

— Ну, теперь за меня нет нужды тревожиться, — заверял пастух, — скоро я буду здоров как бык. Может, денек-другой я еще не выберусь на холмы, хотя и мог бы, если бы вы меня отпустили, но уж за домом, курами да коровой приглядеть сумею.