Покаяние брата Кадфаэля - Питерс Эллис - Страница 50

До сих пор никто еще не удосужился открыть дверь в спальню Филиппа, и его отсутствие так и не было обнаружено. Никому не пришло в голову поинтересоваться и тем, почему и гостивший в замке бенедиктинский монах, и капеллан, постоянно находившиеся возле постели раненого, теперь покинули его — обоих можно было увидеть во дворе или возле общей могилы. Все были слишком заняты, чтобы задаться вопросом — а кто же сменил их у ложа Филиппа? Прежде Кадфаэль не успел об этом подумать, но теперь, когда самое главное было сделано, решил, что он должен обнаружить пропажу Фицроберта сам, дабы не подвергать опасности ни в чем не повинных и ничего не ведавших людей. Сам, но желательно при свидетелях.

Примерно за час до вечерни он отправился на кухню, попросил кожаное ведро горячей воды и мерку вина для своего больного и уговорил поваренка помочь ему отнести тяжелое ведро через двор в главную башню.

— Он был в горячке, — пояснил монах, когда я оставил его ненадолго, чтобы присутствовать при погребении павших. — Может быть, мне удастся справиться с ней, если я его искупаю, укутаю и дам глоток вина. Не уделишь ли ты мне еще несколько минут — одному мне будет трудновато поднимать и переворачивать его.

Поваренок, долговязый юнец со всклокоченной шевелюрой, держался настороженно и замкнуто, ибо еще не знал, каково придется при новых хозяевах. Однако монаху он, видимо, доверял, поскольку, посмотрев на него в упор, произнес одними губами, но вполне отчетливо:

— Лучше бы ты, брат, помог ему убраться отсюда. Ежели и вправду желаешь ему добра.

— Как ты? — спросил Кадфаэль на тот же манер. Умение не слишком хитрое, но порой вовсе не бесполезное.

Ответа он не дождался, да, впрочем, и не ждал, ибо в нем не нуждался.

— Не падай духом, приятель. А когда придет время, расскажи, что здесь увидел.

Они дошли до двери покинутой спальни, и Кадфаэль отпер ее, держа в одной руке фляжку с вином. Даже в смутном свете прямо с порога было видно, что постель Филиппа разворочена, одеяла и простыни разбросаны по комнате, а сама комната совершенно пуста. У монаха возникло искушение уронить якобы от неожиданности фляжку с вином, однако же он передумал, рассудив, что это будет выглядеть не слишком естественно. Бенедиктинские братья не склонны ронять от удивления что бы то ни было, а уж вино менее всего, а если он не ошибся в своем спутнике, то прибегать к обману и вовсе нет никакой надобности.

Итак, ни монах, ни поваренок не издали ни звука. Некоторое время они стояли в молчании и лишь обменялись взглядами, которые, впрочем, были красноречивее всяких слов.

— Идем, — спохватился Кадфаэль. — Мы должны немедленно доложить о случившемся. И прихвати ведро, — властно велел он пареньку, зная, что именно детали придают убедительность всякому рассказу.

Он побежал первым, по-прежнему сжимая в руке фляжку, а поваренок топотал следом, разбрызгивая на каждом шагу воду из ведра. У двери в каминный зал Кадфаэль влетел чуть ли не в объятия одного из рыцарей Богуна и, задыхаясь, выпалил:

— Лорд Фицгилберт, он там? Мне необходимо поговорить с ним. Мы только что из комнаты Фицроберта. Его там нет! Постель пуста, а его и след простыл!

В каминном зале, где в это время находились управляющий и церемониймейстер императрицы в обществе не менее чем полдюжины графов и баронов, сообщение монаха вызвало бурю негодования. Лорды Матильды пришли в бешенство, бессильная ярость доводила их до белого каления. Кадфаэль, напустив на себя растерянный и удрученный вид, принялся рассказывать о своем ужасном открытии, тогда как у поваренка хватило ума все это время стоять столбом, словно он вконец одурел от испуга.

— Достойные лорды, я покинул его около полудня и пошел помочь отцу капеллану предать земле убиенных. Здесь, в замке, я оказался по чистой случайности — попросил предоставить мне ночлег, меня и пустили. Но когда оказалось, что лорд Филипп ранен, я остался с ним, ибо несколько сведущ в целительстве и не мог покинуть тяжелораненого. Когда я уходил из спальни, лорд Филипп пребывал в глубоком забытьи, из которого почти не выходил с того времени, как его ранило. Я решил, что, если отлучусь ненадолго, вреда для него не будет… Ведь и вы, лорд Фицгилберт, видели его сегодня утром и знаете, в каком он был состоянии. Но когда я вернулся… — Кадфаэль покачал головой, как будто до сих пор был не в состоянии поверить увиденному. — Как это могло случиться? Он же был без чувств. Я пошел в кладовую за вином и горячей водой — хотел его помыть — и попросил вот того паренька мне помочь. А он исчез. Клянусь, он встать не мог без посторонней помощи, да что там встать — шевельнуться. И вдруг пропал, как его и не было! Вот этот парнишка не даст соврать.

Поваренок закивал с такой силой, что космы упали ему на физиономию:

— Истинная правда, почтенные сэры. Койка пуста! Комната пуста! Пропал, почтенные сэры, совсем пропал!

— Пойдем со мной, достойный лорд, — обратился Кадфаэль к Фицгилберту. — Сами убедитесь, ошибки тут нет.

— Пропал! — взревел церемониймейстер. — Как это пропал? Ты что, не запер дверь, когда уходил? И не оставил никого приглядеть за ним?

— Милорд, — с обиженным видом принялся оправдываться Кадфаэль, — я не видел в том никакой надобности. Говорю же, он ни рукой ни ногой шевельнуть не мог. К тому же я не слуга, никаких распоряжений не получал, а здесь остался добровольно, чтобы лечить его, а не караулить.

— Да никто тебя ни в чем не винит, брат, — буркнул Фицгилберт — хотя, на мой взгляд, с твоей стороны было упущением оставить его без пригляда. Или же ты никудышный лекарь, раз принял такого бойкого молодца за смертельно раненного. — Да хоть капеллана спросите, — возразил Кадфаэль, — он подтвердит, что лорд Филипп был без сознания и дышал на ладан.

— А ты, ясное дело, веришь в чудеса, — насмешливо заметил Богун.

— Этого я отрицать не стану. Верю, и на то у меня есть веские основания. И вам, господа, стоит призадуматься на сей счет.

— Эй, кто-нибудь, — воскликнул Фицгилберт, резко повернувшись к своим рыцарям. — Быстро расспросите караульных, не вывозили ли похожего на Фицроберта человека под видом раненого.

— Это исключено, — заявил Богун, однако же жестом отослал троих своих людей к воротам.

— А ты, брат, пойдешь со мной, — сказал Фицгилберт, — посмотрим, что за чудо там произошло.

Размашистым шагом он двинулся по двору, а за ним, словно хвост кометы, потянулась вереница его растревоженных подчиненных. Замыкали эту процессию брат Кадфаэль и поваренок с ведром, уже почти пустым. Дверь спальни была распахнута настежь, какой ее и оставил монах. Достаточно было ступить на порог этой небольшой и скудно обставленной комнаты, чтобы убедиться — она пуста и прятаться здесь негде. Груда разбросанных одеял и простыней скрывала пропажу соломенного тюфяка, но никто и не подумал ворошить постельные принадлежности. Ясно было, что человек под ними скрываться не может.

— Далеко он не ушел! — воскликнул Фицгилберт с таким пылом, словно убеждал в этом самого себя. — Должно быть, он еще в замке, раз за ворота никто не выходил. Мы обшарим все утолки, заглянем во все щели, всех крыс из нор повыгоняем, но его найдем!

Не прошло и нескольких минут, как его люди разошлись во всех направлениях, чтобы заняться поисками.

Кадфаэль и поваренок обменялись красноречивыми взглядами, но языки предпочли держать за зубами. Паренек, на невозмутимом лице которого совершенно не отражалось внутреннее ликование, побрел к себе на кухню. Кадфаэль позволил себе наконец вздохнуть с облегчением и, вспомнив, что приспело время вечерни, отправился в часовню.

По приказу Фицгилберта его люди обыскали весь замок, но, конечно же, никого не нашли. Впрочем, Кадфаэлю показалось, что сам суровый церемониймейстер не столь уж опечален исчезновением пленника и ярится больше для виду. Не потому, что он сочувствовал Филиппу, и, возможно, даже не из отвращения к злобной мести. У многоопытного воина и царедворца хватило ума понять, что жестокая расправа оттолкнула бы от императрицы многих и многих даже из числа ревностных ее приверженцев. Радовало Кадфаэля и то, что об исчезновении пленника императрице будет доложено до того, как она с подобающими церемониями вступит в замок. Это значило, что первый шквал ее ярости обрушится на ее же приближенных, но как бы она ни бушевала, ничего более страшного, чем разнос, этим лордам и баронам не грозило. Зато можно было надеяться, что к тому времени, когда императрица переберется в Масардери, гнев ее поостынет и не падет на головы раненых защитников замка, всецело зависевших от ее милости.