Послушник дьявола - Питерс Эллис - Страница 32

Брат Марк терзался сомнениями, подняться ли ему наверх и разбудить Мэриета, если тот спит, либо, если бодрствует, сесть рядом с ним и не отходить, пока тот полностью не успокоится. Бывают моменты, когда человека, больного или здорового, надо оставить в покое, а бывает, что следует вторгнуться в запретное и, развернув знамена и трубя в трубы, осаждать неприступную крепость, пока она не сдастся. Брат Марк не знал, настал ли такой момент. Он безмолвно молился — как будто зажег в себе самом свечу, она горела невысоким пламенем, и над ней вился дымок, — это и была молитва, молитва за Мэриета.

В темноте над Марком зашуршала мелкая сухая солома, как будто пробежала мышь. Послышались легкие шаги, ровные, тихие. В сарай проникал слабый свет звезд, и, подняв голову, Марк увидел, как дрожит и кружится мрак. Из дыры в потолке высунулась босая нога, белея в полутьме, и стала нащупывать верхнюю перекладину лесенки. За ней вторая ступила на следующую перекладину, пониже. Тот, кто прислонился к верхушке лестницы, произнес сдавленно, но ясно:

— Я не выдержу этого!

Мэриет спускался, Мэриет искал помощи. Брат Марк возблагодарил Господа, вздохнул и тихо проговорил, обращаясь к мраку над своей головой: «Мэриет! Я здесь!» — очень тихо, но этого оказалось достаточно.

Нога, искавшая опору, качнулась в сторону и ступила мимо. Раздался слабый горестный крик, похожий на крик птицы, а потом — другой, живой и негодующий, крик разбуженного, сбитого с толку человека. Тело Мэриета согнулось в поясе и рухнуло вниз, издав при этом глухой стук, как будто из него вышел весь воздух. Марк отчаянно вцепился в ту часть, которая попала в его слепо протянутые руки, и, увлекаемый тяжестью Мэриета, осторожно, как только мог, опустил безвольно обмякшее тело на пол. Наступила тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием Марка.

Дрожащими руками он ощупал неподвижно лежащего юношу, наклонился, стараясь уловить дыхание и стук сердца, коснулся гладкой щеки и густой копны темных волос и, отняв руку, почувствовал что пальцы стали теплыми и липкими от крови.

— Мэриет! — позвал он шепотом, прямо в неслышащее ухо, и понял, что Мэриет без сознания.

Марк побежал, чтобы принести свет и позвать кого-нибудь на помощь, но даже при таких обстоятельствах был очень осторожен и постарался не растревожить всю спальню. Он разбудил только двоих, наиболее крепких и старательных из своих подопечных, и сумел вывести их, не побеспокоив остальных. Они принесли с собой фонарь и при его свете на полу сарая осмотрели пострадавшего, который все еще не пришел в себя. Марк слегка затормозил его падение, но Мэриет ударился головой об острый край лесенки и рассек кожу от правого виска вверх; из раны текла кровь. К тому же Мэриет, падая, неловко подвернул правую ступню.

— Моя вина, моя вина! — шептал несчастный Марк, ощупывая, не сломаны ли кости. — Я не знал, что он спит, и резко разбудил его. Я думал, он идет ко мне…

Мэриет лежал в обмороке, не реагируя ни на что. Похоже, обошлось без переломов, но могли быть растяжения, и рана на голове сильно кровоточила. Чтобы как можно меньше тормошить его, с чердака принесли матрас и положили здесь же, в сарае; тут Мэриета не станут беспокоить остальные обитатели приюта. Голову пострадавшего обмыли и перевязали, а потом его осторожно уложили, укрыв сверху еще накидкой, потому что на ощупь он был очень холодным — результат раны и ушибов. Лицо Мэриета под повязкой оставалось бледным, но хранило такое выражение отрешенности и спокойствия, какого Марк у своего друга никогда еще не видел. Боль, терзавшая душу юноши в последние часы, казалось, отступила.

— Теперь идите спать, — сказал Марк своим озабоченным помощникам, — сейчас ничего больше сделать нельзя. Я посижу с ним. Если нужно будет, я позову.

Он снял нагар с фитиля, чтобы светильник горел ровно, и остаток ночи просидел у ложа Мэриета. Мэриет не двигался и не произнес ни слова, только дыхание его стало более ровным и спокойным: обморок перешел в сон. Но в лице по-прежнему не было ни кровинки. Лишь перед самым рассветом, после заутрени, губы Мэриета зашевелились, а ресницы дрогнули, как будто он хотел открыть глаза, но не хватало сил. Марк отер ему лицо и смочил дергавшиеся губы водой с вином.

— Лежи тихо, — проговорил он, гладя Мэриета по щеке. — Это я, Марк. Ни о чем не тревожься, ты здесь со мной, в безопасности.

Он не знал точно, что вкладывал в эти слова. Они звучали как обещание бесконечного блаженства, а какое право имел он, Марк, брать на себя такое? И все же эти слова невольно сорвались у него с языка.

Веки Мэриета с трудом приподнялись, какое-то мгновение борясь с собственной тяжестью; зеленые, полные отчаяния глаза открылись, и в них отразился свет лампы. По телу юноши прошла дрожь. Он с трудом проговорил пересохшими губами:

— Я должен идти… Я должен сказать… Пусти меня!

Рука, мягко надавившая ему на грудь, пресекла попытку встать. Мэриет лежал беспомощный и дрожал.

— Я должен идти! Помоги мне!

— Тебе никуда не нужно идти, — произнес Марк, наклоняясь над другом. — Если ты хочешь что-нибудь передать, скажи мне и лежи спокойно. Я все точно исполню. Ты упал, тебе нужен покой и сон.

— Это ты… — проговорил Мэриет со вздохом. — Марк, человек, которого схватили… за убийство священника, секретаря епископа… я должен сказать… Я должен пойти к Берингару…

— Скажи мне, — повторил Марк. — Этого достаточно. Я сделаю все, что захочешь, а ты спи. Что нужно передать Берингару?

Но Марк уже обо всем догадался.

— Скажи ему, пусть отпустит этого беднягу… Скажи, он никогда не совершал этого убийства. Скажи, что я знаю! Скажи ему, — говорил Мэриет, не сводя с внимательно слушающего Марка расширенных безумных изумрудно-зеленых глаз, — что я сознаюсь в смертном грехе… Это я убил Питера Клеменса. Я застрелил его в лесу, милях в трех или больше от Аспли. Скажи, я сожалею, что опозорил наш род.

Мэриет еще не оправился от падения, он был слаб, дрожал, слезы текли у него по щекам, и он сам удивлялся их неожиданно нескончаемому потоку. Мертвой хваткой он вцепился в руку Марка, все сильнее сжимая ее.

— Обещай! Обещай, что скажешь ему это…

— Скажу, сам передам твои слова, никому не доверю, — проговорил Марк, наклоняясь к лицу Мэриета, чтобы наполовину незрячие от напряжения глаза увидели его и поверили ему. — Передам каждое слово, что ты мне доверил. Но прежде, чем я уйду, ты должен сделать одно необходимое и доброе дело — для себя и для меня. А после ты уснешь спокойно.

Зеленые глаза, прояснившись от удивления, посмотрели на Марка.

— Что это за дело?

Марк ответил очень тихо но твердо. Прежде чем он договорил, Мэриет оттолкнул его руку, приподнялся на постели и отвернулся.

— Нет! — прошептал он в отчаянии, как будто провыл. — Нет! Нет!

Марк продолжал спокойно говорить, убеждать, но потом, когда его просьба была с еще большим жаром снова отвергнута, замолчал.

— Тш-ш-ш! Не надо так волноваться, — произнес он умиротворяюще. — Я и без этого выполню твое поручение, передам каждое слово. Успокойся и спи.

Мэриет поверил сразу; его напрягшееся тело обмякло, расслабилось. Он снова повернулся лицом к Марку. Первые лучи света, проникшие в сарай, заставили его сощурить глаза и сдвинуть брови.

Брат Марк загасил светильник и подоткнул накидку. Потом он поцеловал своего трудного больного и отправился выполнять его поручение.

Брат Марк миновал предместье, перешел каменный мост и оказался в городе; по пути он здоровался со всеми, кого встречал. Войдя в дом Хью Берингара у церкви святой Марии, он спросил, можно ли видеть хозяина, и, узнав, что помощник шерифа уже в замке, ничуть не обескураженный, отправился туда. По счастливой случайности там же оказался и брат Кадфаэль. Он только что заново перевязал гноящуюся рану на предплечье узника. Голод и отсутствие крыши над головой не способствуют быстрому заживлению, но, похоже, раны Харальда начали затягиваться. И на его длинных тощих костях наросло уже чуть-чуть мяса, и чуть-чуть краски выступило на впалых щеках. Крепкие каменные стены, сон, не прерываемый постоянно страхом, теплые одеяла и грубая пища три раза в день были спасением для него.