Окно в природу - Песков Василий Михайлович - Страница 36

И более всего неожиданно — много домов тут каменных, но построенных и украшенных так, как будто трудился плотник. Так, видно, и было. На одном из крахмальнобелых строений читаешь вдруг надпись: «Строил плотник Александр Митриев».

Углубляясь в деревню, чувствуешь, что в самом деле занесло тебя в некий северный Голливуд — смешенье строительных стилей, красок, форм и объемов. Все покоряющее необычно, как детский рисунок, наивно и ярко — не деревня, а дымковская игрушка! «Как будто специально для туристов построено», — говорит кто-то, идущий сзади тебя.

Заплавье жило всегда и теперь живет рыболовством.

Здешние рыбаки, возможно, лучшие на Селигере, а весь край славен и рыбой, и уменьем ее ловить. Рыба отсюда издавна шла в Петербург и в Москву. А слава о рыбаках расходилась и того дальше. В 1724 году шведский король обратился к царю Петру с просьбой прислать в королевство двух рыбаков для обучения шведов рыбному промыслу.

Понятное дело, царь приказал разыскать лучших. И выбор пал на рыбаков с Селигера. И нисколько не удивляешься, когда на гербе столицы здешнего края — града Осташкова — видишь три серебряные рыбы.

Город Осташков, как и все здешние поселения, дитя Селигера. Он жил тоже рыбой, кузнечным и кожевенным ремеслом, славен был знаменитыми богомазами, сапожниками, чеканщиками и оборотистыми купцами, подарил Отечеству двух математиков — Леонтия Магницкого (по его учебнику постигал азы арифметики Ломоносов) и Семена Лобанова, читавшего лекции в Московском университете.

В среде уездных городков России конца XVIII — начала XIX века Осташков слыл знаменитостью. О нем охотно и много писали в столичных газетах. Много людей шли и ехали сюда на богомолье, просто «взглянуть на славный Осташков» и даже, как сейчас бы сказали, «за опытом». И было чему подивиться тут ходокам из уездной России. «На грани столетий, — читаем мы у историков, — в Осташкове были: больница, народные и духовые училища, библиотека, театр, бульвары, воспитательный дом, училище для девиц, городской сад и духовой оркестр, мощенные булыжником улицы, первая в России добровольная общественная пожарная команда, в городе почти все были грамотны, жители брили бороды и называли себя гражданами». Немало для уездного городка!

И осташи всем этим, конечно, гордились. Был тут даже и собственный гимн. Бурное течение двадцатого века уездный Осташков не подмяло, не затопило. Что строилось — строилось в стороне, не разрушая облика городка. Он хорошо сохранился, уездный Осташков. И (диалектика времени!) «уездность» эта с памятниками архитектуры и старины стала его богатством. Он снова — столица озерного края. На этот раз столица туристского Селигера.

Сегодня не надо доказывать, что селигерский край разумней всего использовать для отдыха и радостей путешествия. Это, кажется, все уже понимают. Досадно, однако, что оснащение удобствами и утверждение этого края «национальным парком» (или местом отдыха с иным статусом) движется медленно. Слишком медленно, ибо стихийные, без разумного регулирования потоки людей могут повредить уникальное на Земле место, да и удобства, хотя бы самые небольшие, в путешествиях людям нынче необходимы. Потоки людей сюда остановить уже невозможно. Наиболее неприхотливые, запасаясь едою и всем, что надо для жизни две-три недели в лесах у воды, едут сюда зимою и летом. Люди находят тут ценности, в других местах поглощенные городами и громадами производства. Тишина.

Чистый здоровый воздух. Чистые воды. Рыбная ловля. Лес со всеми его богатствами. Своеобразие жизни на берегах. Следы истории. Все это, объединенное символом «Селигер», стоит ныне в ряду самых больших человеческих ценностей. Дело только за тем, чтобы богатством этим разумно распоряжаться.

Прощай, Селигер… Мы стоим на пристани Свапущи, готовые двинуться к пограничной новгородской земле, к деревенькам, откуда повернули вспять орды Батыя. Белый пароход выплыл из-за полоски леса, помаячил на синей воде и снова скрылся за поворотом.

— Мама, мама, я поймал окуня! — кричит шестилетний рыбак.

— Он маленький. Отпусти его…Мальчик с сожалением разжимает в воде ладошку, смотрит, что стало с рыбкой, и снова забрасывает удочку.

Застыли на воде лодки рыболовов серьезных. Неподвижно стоят над озером облака. Оцепенели леса над гладью. Стрекоза слюдяными крыльями блестит на тростинке, взлетает, делает в воздухе круг и садится на старое место, отражаясь в воде.

— Эх, искупаться, что ли, в последний разок, — говорит шофер. И мы решаем именно так попрощаться со стариком Селигером…

Об озере много написано. Так же много, как о Байкале.

В одной книжке я подчеркнул строчку: «Осмотреть селигеровские владения не хватит никакого отпуска». Верно. Два дня же — это так, мимолетность. И все-таки в памяти что-то осталось. Так при коротком знакомстве запоминаешь лицо хорошего человека и думаешь: мы еще встретимся.

Жернова жизни

Граница между группами растительноядных и хищников — четкая. Но есть и переходы этой границы.

Лев подкараулил жирафу. Это был одинокий и старый лев. Утолив голод, он задремал и не пытался защищать остатки добычи, он просто не в силах был бы сдержать натиск всех, кто жаждал получить свой кусок мяса, и возле жирафы сейчас же началось столпотворение.

Шакалы, гиены, грифы, аисты-марабу… Часа через три, проезжая место такого пиршества, не находишь обычно даже костей.

Все сущее на земле каждый день «садится за стол»! На кругу жизни едоки делятся на три группы: вегетарианцы, хищники, падальщики. Тля тянет сок из растений, пчела и шмель обедают на цветке, буйвол и антилопа щиплют траву, бобр валит дерево, белка ищет грибы и орехи — это вегетарианцы. А вот симпатичная божья коровка. Понаблюдайте, как проворно расправляется она с тлей. Вспомним, как охотятся змеи, как ненасытно прожорлива землеройка, как алчен волк, как ловко в воздухе настигает добычу сокол. Это хищники.

Граница между группами растительноядных и хищников — четкая. Но есть и переходы этой границы. Классический хищник волк с удовольствием подбирает лесные яблоки, ест землянику. Лиса пасется на виноградниках. Ежик ловит мышей, жуков, но не побрезгует также и яблоком. С другой стороны, вегетаринка корова способна есть рыбу. Я видел сам на Камчатке: стоит корова возле вороха свежей селедки и жует, жует, как будто стоит у копны погожего сена.

Довольно часто приходится наблюдать: вегетарианцы в силу обстоятельств становятся хищниками. В Каракумском канале я ловил сазанов так же, как ловят обычно щуку, — на живца (на маленького сазанчика). Все объяснялось просто: в теплую воду канала охотно пошли косяки рыбы. Но корма в свежеотрытом канале пока еще не было, и вегетарианец сазан стал хищником. Нечто подобное в одну из зим случилось и с зайцами. В Большеземельской тундре, спасаясь от бескормицы (из-за глубоких снегов), зайцы огромными косяками двинулись к югу. «На пути голодные звери уничтожали попавших в силки куропаток». Это случаи бедствия, когда нужда, как говорят, «заставляет мышей ловить». Но есть примеры и более стойкого перехода вегетарианцев в хищники.

В Новой Зеландии мне показали горного попугая кеа. У птицы оперение более скромное, чем у других попугаев, никакой болтовни, одни лишь крик: «Кеа!» Но это была знаменитая птица. До того как в здешних местах появились белые люди со стадами овец, кеа питался фруктами, семенами и лишь в малой степени насекомыми и червями. Но постепенно он пристрастился обклевывать мясо и сало с овечьих шкур, развешанных для просушки, и пастухи дружелюбно относились к неожиданному помощнику. Но вот в стадах стали появляться больные овцы. На спинах у них по непонятной причине кровоточили раны. Хорошо приглядевшись к «болезни», пастухи обнаружили: раны наносил попугай! Кеа садился на поясницу овцы, выдергивал шерсть и выклевывал мясо до самых почек. Отчаянный бег и прыжки обезумевшей от боли овцы не мешали трапезе попугая.