Святой вор - Питерс Эллис - Страница 41

Во время этого разговора Элин сидела за столом и внимательно слушала, не пропуская ни единого слова, но и не вмешиваясь. Кадфаэль подумал, что выглядит она как-то отстранение и таинственно, словно некая очарованная часть ее существа удалилась отсюда в какое-то приятное место, хотя женщина не сводила своих голубых глаз с мужа и его приятеля, а во взгляде ее светилась мысль, следовавшая за всеми их доводами, и в то же время смешанная с некой извиняющей и веселой любовью, с какой мать смотрит на своих детей.

— Моя госпожа, как всегда, посмеивается над нами, — сказал Хью, поймав взгляд жены, и смиренно усмехнулся.

— Да нет же, — возразила ему Элин неожиданно серьезным тоном. — Но мне кажется, что от самой обыденной вещи до чуда всего один шаг, очень маленький, и я не понимаю, чему вы так удивляетесь и зачем вам вообще объяснения. Ведь если нечто можно объяснить, то какое же это чудо?

В приемной аббата их ожидал не только аббат Радульфус, но и граф Роберт Лестерский. Как только с вежливыми приветствиями было покончено, граф с присущей ему учтивостью предпринял попытку уйти.

— Насколько я понимаю, у вас дело, находящееся вне пределов моей юрисдикции и компетенции, и мне не хотелось бы осложнять вам его своим присутствием. Милорд аббат был настолько добр, что посвятил меня в некоторые детали, какие счел возможным, ибо я оказался свидетелем случившегося нынче утром, но теперь вам придется заняться расследованием. Мои скромные претензии на святую Уинифред оказались тщетными, — сказал Роберт Боссу, пожимая своими высоко поднятыми плечами и мимолетно улыбаясь, — так что мне, пожалуй, пора собираться к отъезду.

— Милорд, — искренне возразил графу Хью Берингар, — покой и порядок в королевских землях, какие они есть ныне и какими нам удастся сделать их в будущем, находятся в вашем непосредственном ведении, причем куда дольше, чем в моем. И если милорд аббат не против, я хотел бы надеяться, что вы соблаговолите остаться и окажете нам честь своим советом. Мы намерены обсудить дело об убийстве. Это касается каждого, кто живет на этом свете.

— Останьтесь с нами, — сказал аббат Радульфус. — Хью прав, мы нуждаемся в любом добром совете.

— Ну что же, отсутствие любопытства я никак не могу отнести к своим добродетелям, — заключил граф и с удовольствием вновь уселся на свое место. — Аббат сказал мне, что вы можете кое-что добавить к тому, чему мы были свидетелями сегодня утром. Насколько я понимаю, шериф, вы уже обо всем извещены.

— Кадфаэль мне рассказал, — промолвил Хью, — о выборах по книге и о признании брата Жерома. Кадфаэль считает, что на основании всего виденного на месте преступления мы с ним можем пойти дальше того, что поведал Жером.

Кадфаэль присел рядом с Хью на мягкую скамеечку, стоявшую у стены, отделанной темными деревянными панелями. За окном было светло и ясно, ибо светлого времени прибывало с каждым днем. Весна уже не за горами. Скоро колючие кусты терновника по окраинам полей превратятся из черных в белые и станут словно снегом усыпанные.

— Брат Жером сказал правду, — начал Кадфаэль. — Всю правду, что знал, но знал он далеко не все. Вы его видели, он был не в том состоянии, чтобы утаить что-либо, и он ничего не утаил. Помните, святой отец, он говорил, что сидел в засаде. Так оно и было, мы нашли это место в кустах подле тропы. Он топтался, поджидая жертву, там примята трава. Он говорил, что когда увидел молодого человека на тропе, он схватил с земли сук и ударил того по голове, человек упал, оглушенный, а капюшон свалился ему на спину. Все правда, Хью подтвердит, мы нашли этот сук там, куда Жером его бросил. Сук оказался гнилым и переломился от удара, но он все-таки был довольно прочный и тяжелый, чтобы оглушить человека. Как и говорил Жером, тело лежало поперек тропы, капюшон свалился и открыл лицо. Жером говорил все это в подтверждение содеянного, полагая, что совершил убийство, он убежал в аббатство и спрятался. Так он все и сделал, да и заболел он на самом деле, поскольку брат Ричард, после того как Жерома не оказалось на повечерии, обнаружил его лежащим в постели, трясущимся и позеленевшим. О болезни Жером молчал, но он и впрямь был болен, и я дал ему лекарство. Признаваясь в убийстве, он сказал, что ударил только один раз, и я это подтверждаю.

— Верно, он ни словом не обмолвился о повторном нападении, — хмуро подтвердил аббат. — Не думаю, что он от нас что-нибудь утаил.

— Я тоже так не думаю. С того вечера он сам не свой, совершенно больной человек, ужасающийся своему деянию. Так вот, осмотрев голову Альдхельма, я обнаружил след от этого удара. На затылке оказалось небольшое кровавое пятно, а на грубой ткани капюшона я нашел частички дерева от сломанного сука. Таким ударом по затылку можно было ненадолго оглушить пастуха, но никак не проломить ему голову. Что скажет на это шериф?

— Полагаю, что ничего более страшного, чем сильная головная боль, выйти от такого удара не могло, — ответил Хью. — Потеря сознания минут на пятнадцать, не больше. Вот, пожалуй, и все, чем удар Жерома мог повредить пастуху.

— Я с этим согласен, — сказал Кадфаэль. — Жером утверждал, что нанес удар, подошел поближе и понял свою ошибку, после чего убежал с места преступления, и я верю его словам.

— Едва ли у него хватило бы духу лгать, — заметил граф. — Насколько я могу судить, не такой уж он отъявленный злодей, раз затрясся от страха, беря в руки евангелие. Похоже, он был уверен, что убил пастуха.

— Конечно, он ужасался этой мысли, — согласился Кадфаэль. — А потом услыхал, что Тутило нашел убитого. О чем же еще было думать Жерому?

— И все же, несмотря на все сомнения, почему мы должны думать иначе? — сухо спросил аббат. — Почему бы нам не допустить, что человек, решившийся на подобное злодеяние, не довершил начатое?

— Трудно сказать точно, полной уверенности нет, покуда все не прояснится в деталях, — ответил Кадфаэль. — Но я полагаю, что Жером сказал правду, насколько он ее знал, потому что потом случилось еще кое-что. Хью все помнит и подтвердит мои слова.

— Да, я все отлично помню, — промолвил Хью.

— В нескольких шагах от тела мы нашли кучу камней, давно уже вросших в землю, покрытых мхом и лишайником. Там много известняка, и местами он выходит на поверхность, даже под деревьями. Так вот, верхний камень в этой куче носил на себе следы того, что его недавно трогали с места, хотя его аккуратно положили обратно. Кромка мха по его краям была явно повреждена. Камень тяжелый, примерно в два кулака. На нижней стороне его оказалась кровь. Она почти стерлась, когда камень положили на место, но следы все же остались. Мы взяли камень с собой, чтобы рассмотреть повнимательней. Несомненно, он послужил орудием убийства, ибо не только кровь Альдхельма обагрила камень, но и в его ране оказались мелкие частички лишайника и каменная крошка. Кто-то проломил пастуху голову и хладнокровно положил камень на место. Издали и не видно, что камень вообще трогали. А через неделю-другую дождь и трава стерли бы все следы. Я спрашиваю себя, способен ли на такое Жером? Выбрать камень потяжелее, проломить голову человеку, лежащему без сознания, а потом спокойно положить камень на прежнее место? Я еще удивляюсь, как у него хватило духу оглушить человека и обломать об его голову сук, пусть даже и гнилой. Помните, как он, ужасаясь содеянному, рассказывал о том, как подошел к своей жертве и понял, что напал не на того? У него не было обид на Альдхельма. Вспомните также, что никто тогда не видел Жерома и не знал, что он ушел из аббатства. Он поступил, как всякий трусливый человек в минуту отчаяния, — убежал и спрятался среди наших братьев, где его знали и уважали и где никому бы и в голову не пришло, что Жером способен на такое преступление.

— Из твоих слов вытекает, что убийц было двое, — заметил граф Роберт, внимательно слушавший Кадфаэля. — По меньшей мере, в намерениях. А у вашего несчастного брата, когда он понял, что ударил не того человека, вовсе не было причин добивать его.