Тень ворона - Питерс Эллис - Страница 59

Ральф встал с кресла и крикнул на двор, чтобы конюх седлал коня.

Аббат Радульфус уже давно начал свою речь. Он произносил слова медленно, задумчиво и по-домашнему — так говорит человек, для которого весомо каждое слово, во время напряженной работы мысли. На хорах всегда царил полумрак. Словно некое воплощение человеческой жизни, этот маленький островок неяркого света окружен был громадой тьмы над головой, в которой двигались тени, — ибо даже тьма имеет свои оттенки. В набитом людьми нефе было светлее и при таком стечении народа не слишком уж холодно. Во время совместных богослужений, на которых присутствовали сидящие на хорах монахи и община мирян, их разделение, вместо того чтобы смягчаться, проступало с еще большей отчетливостью.

«Мы — здесь, а вы — там, — думал брат Кадфаэль. — Но в конечном итоге все мы одна плоть и кровь, и души наши ждет один и тот же суд».

«Понятие о сонме святых, — говорил аббат Радульфус, обратив лицо вверх так, что взор его был устремлен скорее в пространство под сводами, нежели на тех, к кому он обращал свою речь, — невозможно объять мерою нашего разума. Этот сонм не может состоять из безгрешных людей, ибо кто когда-либо бывший во плоти, за исключением одного-единственного, имеет право на столь высокое отличие? Разумеется, среди них найдут место те, кто ставил перед собой возвышенную цель и делал все, чтобы ее достичь, а именно так поступал — и мы в это верим — ныне усопший наш брат и пастырь. Да, это так! Даже когда они целей этих не достигли, даже когда цели, как выяснилось, были слишком узкими из-за того, что ум, их породивший, был ослеплен предрассудками и гордыней и слишком алчно стремился к личному совершенству. Ибо даже стремление к совершенству может быть греховно, когда оно нарушает права и нужды другого человека. Лучше в чем-то потерпеть неудачу, свернув с избранной стези, чтобы поднять упавшего, чем пройти мимо, устремившись за своей наградой и бросив своего ближнего в одиночестве и отчаянии. Лучше тащиться хромым и немощным, но поддерживая тех, кто споткнулся, чем бодрым шагом идти вперед одному.

Также недостаточно, если ты просто отступил ото зла, ибо надобно творить добро. Сонм святых может принять в свой круг и великих грешников, но которые также любили других людей великой любовью и никогда не отвращали своего взора от чужой нужды, но благотворили людям сколько могли и не причиняли лишнего зла. Ибо в нуждах ближних своих видели нужду божию, как он сам нас учил, и, видя лик ближнего яснее, чем свое лицо, они также прозревали лик божий.

Далее я укажу вам надежно, что всякий, кто рожден на этот свет и умер, не запятнав себя личным грехом, будет причастен чистому сонму невинных святых мучеников, которые примут его в свои объятия, и будет ему дарована жизнь вечная, смерти не подвластная. И если он умрет здесь безымянным, имя его, до поры не известное здесь, уже занесено в его книгу.

Нам же всем, разделяющим бремя греха, не пристало вопрошать и спорить, какой мерою нам отмерено, и не пристало высчитывать заслуги свои и достоинства, ибо нет у нас орудия, чтобы измерить ценности духовные. Это дело бога. Пристало же нам проживать каждый день так, будто это наш последний день, со всю правдою и добротою, какая в нас заложена, и каждую ночь отходить ко сну, как будто завтрашний день будет нашим первым днем и новым, чистым началом для нас. Наступит день, когда все станет ясным. Тогда мы получим знание, как теперь имеем веру. И с этой верой мы поручаем сего пастыря нашего заботам пастыря пастырей, уповая на воскресение».

Произнося благословение, аббат обратил лицо вниз, к тем, кто его слушал. Возможно, он подумал, многие ли поняли его и многим ли нужно было понимание.

Надгробная речь была окончена, люди в нефе зашевелились и двинулись потихоньку к северной двери, чтобы первыми занять места поближе к началу процессии. С хоров трое служивших сегодня священников — аббат, приор и субприор — спустились вниз к катафалку, а братья молча выстроились за ними парами. Носильщики подняли груз и понесли его через открытую северную дверь в Форгейт.

«Отчего это так получается, — подумал Кадфаэль, который был рад отвлечься на этот пустяк, — отчего это получается, что всегда один идет не в ногу или оказывается ниже или выше других ростом, так что его шаг не совпадает с остальными? Не для того ли так делается, чтобы мы не впадали в заблуждение, слишком серьезно относясь к самой смерти?»

Кадфаэль не удивился, когда при выходе процессии из церкви ее встретила густая толпа народу, сквозь которую ей пришлось продвигаться вправо вдоль ограды. Однако он очень удивился, когда с первого взгляда определил, что половина зевак — это жители города, а не одни лишь обитатели здешнего прихода. Кадфаэль быстро понял причину. Хью позаботился о том, чтобы своевременно просочились некоторые слухи о его планах и чтобы они разнеслись в стенах города, не успев дойти до здешнего люда, которого это больше всего касалось. Здешние должны были прийти непредупрежденными, зато почтенные, а вернее сказать, малопочтенные горожане, не жалевшие потратить время во имя своего любопытства, примчались на похороны, чтобы наблюдать, чем все кончится.

Кадфаэль по-прежнему сомневался, что конец будет удачным. Затея Хью могла возбудить кое в ком желание очистить свою совесть, и этот человек мог поднять голос и выдать ни в чем не повинного соседа, которого по ошибке считал бы виновником, но, с другой стороны, это могло принести огромное облегчение виновному, который бы принял это как подарок, — разумеется, отнюдь не небесного, а совершенно противоположного происхождения! Идя с процессией, Кадфаэль перебирал в уме факт за фактом те мелочи, что крутились в его мозгу, и вдруг увидел, как они связаны. Это случилось в тот миг, когда, поскользнувшись на обледенелой колдобине, он почувствовал, как спрятанная за пазухой баночка с мазью стукнулась от встряски о его грудь. И тут он вновь увидел ее перед собой на протянутой ладони Диоты, в ее все еще красивой, хотя и немало потрудившейся на своем веку руке. Ладонь была исчерчена обыкновенными линиями, которыми всегда бывает отмечена человеческая рука. За долгую жизнь они врезались на ней глубоко, но рядом с ними были другие, совсем тоненькие белые черточки, которые перекрещивались с первыми, пучком расходясь от запястья к пальцам. Сейчас они уже были мало заметны, а скоро и совсем исчезнут.