Ярмарка Святого Петра - Питерс Эллис - Страница 29

— И ты не можешь назвать имя того, кто совершил его?

— Пока нет.

— И ты не знаешь, добился ли — не приведи Господи! — этот человек того, чего хотел?

— Не знаю, но верю, что Господь не попустит.

— Сделай все, что в твоих силах, — промолвил Радульфус и, размышляя, на некоторое время умолк, а затем заявил: — Мы обязаны сообщить о случившемся мирским властям. Думаю, лучше этим заняться тебе, ибо, насколько мне известно, помощник шерифа склонен прислушиваться к твоим словам. Я же займусь иным. Осквернив гроб усопшего сына нашего, неизвестный нанес оскорбление не только наследнице, но и всей обители и святой церкви. Сегодня утром по усопшему будет отслужена месса, и священный обряд очистит его от скверны. Что же до девушки, то не стоит ее тревожить, ибо душа ее дядюшки ныне в руках Всевышнего и ничто земное не в силах повредить ей.

— Ты прав, святой отец, — с благодарностью отозвался Кадфаэль, — будет лучше, если она ничего не узнает о случившемся. Эмма славная девушка, и нам надлежит дать ей утешение, а не усугублять ее печаль.

— Позаботься об этом, брат. Ну а сейчас пора к заутрене.

Выйдя из аббатских покоев и направляясь к церкви, Кадфаэль заметил впереди Эмму, которая свернула в ту же сторону. Монах замедлил шаги, решив, оставаясь незамеченным, понаблюдать за ней. Желание девушки зайти в храм и предаться молитве было вполне естественным, однако Кадфаэль знал, что есть у Эммы и некое загадочное дело, не имеющее к церкви никакого отношения, а потому хотел выяснить, ради какой надобности она поднялась в этот утренний час.

Эмма вошла в церковь через южную дверь, а следом за ней украдкой вошел и брат Кадфаэль. Монахи к тому времени уже заняли свои места, и внимание их было приковано к алтарю. Девушка тихонько проскользнула в неф, как будто искала укромное место для уединенной молитвы, но не остановилась, а торопливым шагом двинулась дальше, к западной двери, предназначавшейся для прихожан. Дверь эта выходила в сторону предместья, за монастырскую стену, и почти никогда не запиралась — разве что в самые неспокойные дни, как во время прошлогодней осады Шрусбери.

Итак, Эмма решила войти в одну дверь, выйти в другую, избавиться таким образом от надзора, чтобы пойти по своим делам, а затем вернуться прежним путем. Никто не должен был заметить ее отлучки: для всех она пошла в церковь — из церкви же вернулась.

Стараясь не топать сандалиями по мощеному полу, брат Кадфаэль следовал за ней. Держался он в отдалении на случай, если девушка обернется, хотя был уверен, что она не станет этого делать. Большая приходская дверь не была закрыта на засов, и такой стройной девушке, как Эмма, стоило лишь чуточку приоткрыть ее, чтобы легко выскользнуть наружу. А поскольку дверь выходила на запад, то даже лучи утреннего солнца не могли попасть в открывающуюся щель и привлечь ненароком чье-то внимание. Кадфаэль помедлил, предоставив ей возможность свернуть, хотя и не сомневался, что она пойдет направо, к ярмарочной площади. Ясно, что в городе или у реки ей делать нечего.

Когда монах вышел из церкви, девушка еще была в поле зрения. Она свернула за угол западной монастырской стены и направилась вдоль предместья. Сейчас она уже не спешила, а старалась приноровить свои шаги к размеренной походке ранних покупателей, что обходили торговые ряды, прицениваясь, торгуясь и ощупывая разложенные товары, В последний день ярмарки торг бывал особенно бойким, поскольку купцы, случалось, распродавали оставшийся товар по низким ценам. И теперь в предместье, несмотря на ранний час, было многолюдно. Эмма смешалась с потоком покупателей, делая вид, что глазеет на товары, но при этом у нее была определенная цель. Брат Кадфаэль неотступно следовал за девушкой.

Лишь один раз Эмма остановилась и заговорила с каким-то торговцем, владельцем большой палатки. Судя по всему, она попросила показать ей дорогу. Купец обернулся и указал рукой вдоль улицы, в направлении стены аббатства. Эмма поблагодарила его и ускорила шаги. Не приходилось сомневаться в том, что она с самого начала знала, кто ей нужен, но где его найти, ей было не известно. Сейчас она выяснила это. Ярмарка продолжалась уже третий день, и за это время все мало-мальски приметные купцы прознали, кто, где и чем торгует.

Второй раз девушка замедлила шаги почти в самом конце улицы, там, где к монастырской стене прилепилось с полдюжины палаток. По-видимому, Эмма пришла туда, куда ей было нужно, однако стояла она в растерянности, беспомощно озираясь по сторонам, как будто увиденное ее и озадачило. Кадфаэль незаметно подошел поближе. Девушка хмурилась, нерешительно поглядывая на самую дальнюю палатку, зажатую в углу между стеной и контрфорсом. Кадфаэль тут же вспомнил, как в тот вечер накануне ярмарки, когда стражники шерифа укладывали Турстана Фаулера на доску, чтобы отнести его в аббатство, из этой самой палатки настороженно выглядывал ее владелец. Эан из Шотвика, перчаточник. Теперь понятно, что Эмма не случайно выдумала, будто у нее украли именно перчатки. Вот где они всплыли!

Но сейчас девушка пребывала в явном затруднении. Вокруг уже вовсю шла торговля, и только лавка перчаточника была закрыта. Эмма обратилась с вопросом к одному из ближайших торговцев, но тот пожал плечами и покачал головой. Нет, он сегодня перчаточника не видел. Возможно, тот уже распродал свой товар и уехал домой.

Кадфаэль подошел еще ближе. В обрамлении строгого белого траурного плата юное личико девушки казалось особенно трогательным и беззащитным. Не зная, как поступить, Эмма сделала несколько шагов к палатке и подняла руку, намереваясь постучать в ставень, но заколебалась и отступила. Загорелый мясник, чей прилавок находился через дорогу, подошел к девушке, дружелюбно потрепал ее по плечу, а затем сам постучал в палатку перчаточника и прислушался. Изнутри не донеслось ни звука.

Увесистая ладонь с размаху хлопнула Кадфаэля по спине, и возле его уха зазвучал зычный голос Родри ап Хува:

— Надо же, здесь, кажись, что-то не ладно, — произнес тот по-валлийски. — Слыханное ли дело, чтобы мастер Эан вовремя не открыл палатку. Никогда бы не подумал, что он упустит хотя бы малейшую возможность поживиться.

— А может, он уже домой отправился, раз лавка закрыта, — предположил Кадфаэль.

— Ну уж нет! Сегодня после полуночи он был здесь — это точно. Я, знаешь ли, решил подышать свежим воздухом, перед тем как идти спать, и, проходя мимо, приметил, что у него в палатке горел свет.

Сейчас никакого света не было и в помине. Правда, ярким солнечным утром его можно и не заметить, но, приглядевшись к щелям между рамой и ставнями, монах убедился, что внутри совершенно темно. Не далее как вчера в такой же растерянности стоял у другой палатки Роджер Дод. Но та была изнутри закрыта на засов, который злоумышленнику удалось поднять, просунув в щель кинжал. Эта же палатка была заперта — неизвестно, изнутри или снаружи. Ключа нигде не было видно.

— Не нравится мне все это, — проворчал Родри ап Хув и, размашистым шагом подойдя к палатке, потрогал дверь. Как и ожидалось, она оказалась запертой. Прищурившись, валлиец заглянул в замочную скважину. — Ключа внутри нет, — бросил он Кадфаэлю через плечо, — и никакого движения не заметно.

К тому времени монах уже стоял у него за спиной, а сзади напирали трое или четверо торговцев.

— А ну-ка, отойдите в сторонку! — потребовал валлиец, и с этими словами вцепился руками в край двери, уперся ногой в дощатую стену и потянул дверь на себя с такой силой, что его могучие плечи вздулись от натуги. Дерево затрещало, полетели щепки, и дверь распахнулась. Родри покачнулся, но устоял на ногах и первым проскочил в дверной проем. Кадфаэль не мешкая ринулся за ним: он хотел быть уверенным в том, что валлиец ничего не тронет внутри. Монах и купец застыли бок о бок, напряженно всматриваясь в темноту.

В палатке перчаточника царил хаос: товары были сброшены с полок и раскиданы по полу, на соломенном тюфяке валялся скомканный плащ, рядом, на железном подсвечнике, стояла оплывшая, потухшая свеча. А на полу, среди разбросанных ремней, кошельков, уздечек и седельных сум, навзничь, с задранными вверх коленями лежал Эан из Шотвика. Его седеющая голова и худощавое лицо были наполовину скрыты под грубым холщовым мешком, но из-под края мешка виднелся открытый рот, обнаживший в страшном оскале крупные белые зубы. Голова купца была неестественно, будто у сломанной деревянной куклы, повернута в сторону, что наводило на мысль о непоправимой беде. Кадфаэль повернулся и поднял ставень, впустив в палатку солнечный свет. Затем он склонился и потрогал искривленную шею и впалую щеку.