Неподобающая Мара Дайер - Ходкин Мишель - Страница 55

Ной метнул взгляд на часы на приборном щитке, потом проверил зеркало заднего вида. Вздохнул и свернул с шоссе. Когда мы въехали на пустую, темную парковку, я проверила заднее сиденье. Джозеф все еще не очнулся.

— Давай, — сказал Ной, вылезая из машины.

Я последовала за ним, и он запер за нами дверцы. Мы прошли немного, потом Ной остановился под спутанными ветвями деревьев за торговым центром. Он закрыл глаза, и я заметила, что руки его сжались в кулаки. Мускулы на предплечьях напряглись. Он бросил на меня мрачный взгляд.

— Иди сюда, — сказал Ной.

Я подошла к нему.

— Ближе.

Я сделала еще шаг, но солгала бы, если бы сказала, что мне не было страшно. Сердце гулко стучало в груди.

Ной вздохнул и подошел ко мне вплотную, потом встал так, что грудь его коснулась моей спины. Я чувствовала, как он крепко прижался ко мне, и задрожала. То ли из-за того, что стояла на улице в мокрой одежде, то ли из-за того, что чувствовала его за собой, не знаю.

Ной обхватил меня поперек груди, вдоль ключицы, а вторую руку подсунул мне под мышку, так, что его ладони почти соприкасались.

— Стой неподвижно, — прошептал он.

Я молча кивнула.

— Тогда хорошо. Один, — негромко проговорил он мне в ухо, защекотав его.

Я чувствовала, как сердце мое бьется под его предплечьем.

— Два.

— Подожди! — сказала я, запаниковав. — Что, если я завоплю?

— Не вопи.

А потом мой левый бок вспыхнул болью. Добела раскаленные искры взорвались у меня в глазах, я почувствовала, как колени подогнулись, но так и не почувствовала под собой земли. Меня уносило прочь, я видела лишь темноту, глубокую и непроницаемую.

Я очнулась, ощутив, как машина разворачивается на тротуаре, и подняла глаза — мы проезжали под знаком выезда.

— Что случилось? — пробормотала я.

Мои волосы стали жесткими в теплом воздухе, и грязь, запекшаяся на них, похрустывала.

— Я вправил тебе плечо, — сказал Ной, глядя на светлеющую дорогу впереди. — И ты упала в обморок.

Я потерла глаза. Боль в плече утихла до тупого, пульсирующего нытья. Я взглянула на часы. Почти шесть утра. Если это происходит по-настоящему, мои родители скоро проснутся. А Джозеф уже проснулся.

— Джозеф! — сказала я.

Он улыбнулся мне.

— Привет, Мара.

— Ты в порядке?

— Да. Только слегка устал.

— Что случилось?

— Думаю, я просто упал в канаву на футбольном поле, где вы, ребята, меня и нашли, — сказал он.

Я украдкой бросила взгляд на Ноя. Он встретился со мной глазами и еле заметно покачал головой. Как он мог думать, что Джозеф на такое купится?

— Странно, я даже не помню, как туда пошел. А как вы меня нашли, ребята?

Ной потер лоб грязной ладонью.

— Догадались, — ответил он, избегая моего пристального взгляда.

Джозеф посмотрел прямо на меня, но обратился к Ною:

— Я даже не помню, как послал тебе эсэмэску, чтобы ты меня забрал. Должно быть, я сильно ударился головой.

Наверное, то была еще одна ложь в придачу к той, которую рассказал ему Ной о футбольном поле. И по взгляду Джозефа было видно, что он не поверил ни тому, ни другому. Однако он как будто подыгрывал лжи.

Поэтому я тоже подыграла.

— Болит? — спросила я.

— Немножко. И вроде бы слегка тошнит. Что я скажу маме?

Ной смотрел только вперед, ожидая, пока я приму решение. И было ясно, о чем спрашивает Джозеф: должен ли он выдать меня и Ноя. Должен ли он довериться нам. Потому что я знала: если Джозеф выложит родителям ту ложь, которую рассказал ему Ной, мама полностью потеряет над собой контроль. Абсолютно.

И она будет задавать вопросы. Вопросы, на которые, как сказал Ной, он не смог бы ответить.

Я оглянулась на младшего брата. Он был грязным, но в полном порядке. Скептически настроенным, но необеспокоенным. Неиспуганным. Но если я расскажу ему правду о случившемся — что некий незнакомец увез его, связал и запер в сарае посреди болот, — что эта правда сделает с ним? Как он тогда будет выглядеть? Мне вспомнилось пепельно-бледное, подавленное лицо Джозефа в больничном покое после того, как я обожгла руку, вспомнилось, как он сидел в больничном кресле, маленький и напряженный. Это было бы еще хуже. Я могла представить лишь несколько вещей более травмирующих, чем похищение, и знала по опыту, как трудно оправиться от чего-то подобного. Если Джозеф вообще смог бы оправиться.

Но, если не рассказать ему, значит, не рассказать и матери. Только не после ожога руки. Не после таблеток. Она бы никогда мне не поверила.

Поэтому я приняла решение. Я посмотрела на Джозефа в зеркало заднего вида.

— Не думаю, что мы должны об этом упоминать. Мама распсихуется, я имею в виду, по-настоящему распсихуется. Может, она испугается слишком сильно, чтобы позволить тебе и дальше играть в футбол, понимаешь?

Во мне вспыхнула вина, когда я произнесла эту ложь, но правда сломала бы Джозефа, а я не собиралась так с ним поступать.

— А папа, наверное, подаст на школу в суд или сделает еще что-нибудь в этом роде. Может, ты просто вымоешься снаружи под душем у бассейна, отправишься в постель, а я расскажу маме, что ты плохо чувствовал себя вчера вечером и попросил меня тебя забрать?

Джозеф кивнул.

— Хорошо, — ровным тоном ответил он.

Он не задал вопросов, настолько он мне доверял. У меня сжалось горло.

Ной свернул на нашу улицу.

— Вот твоя остановка, — сказал он Джозефу.

Ной развернулся на стоянке, и брат вылез из машины. Я последовала за Джозефом, прежде чем Ной открыл для меня дверцу.

Джозеф подошел к боковому окну со стороны водителя, просунулся в машину и пожал руку Ною.

— Спасибо, — сказал брат, сверкнув улыбкой и показав ямочки на щеках.

Потом направился к дому.

Я прислонилась к открытому пассажирскому окну и спросила:

— Поговорим после?

Ной помолчал, глядя перед собой.

— Да.

Но у нас не было такого шанса.

Я встретилась с Джозефом в доме. Теперь на подъездной дорожке стояли все три машины. Джозеф принял душ на улице, потом мы пролезли в окно моей комнаты так, чтобы никого не разбудить. Брат часто улыбался и на цыпочках, с преувеличенной осторожностью прошел по коридору, как будто это была игра. Он закрыл дверь своей комнаты и предположительно отправился в постель.

Я понятия не имела, о чем он размышляет, что он думает о случившемся, почему он так легко спустил мне все с рук. Но у меня все ныло от усталости, и я не могла с этим бороться. Я стащила одежду и включила душ, но обнаружила, что не в силах даже стоять. Тогда я опустилась под струей воды, дрожа, несмотря на жар, и уставилась пустыми глазами на кафельную плитку. Я не чувствовала себя больной. Не чувствовала себя усталой. Я чувствовала себя потерянной.

Когда потекла холодная вода, я встала, натянула зеленую футболку и полосатые пижамные брюки и отправилась в гостиную. Опустившись на кожаную кушетку, я включила телевизор в надежде, что он сможет заполнить пустоту в моем мозгу, пролистала программу, но мало что нашла кроме коммерческих передач, в то время как на заднем плане бубнили новости.

— Этим утром местные сообщили о массовой гибели рыбы в Эверглейдс-сити.

Я навострила уши при упоминании города и закрыла программу, сосредоточившись на похожей на пластмассовый манекен телеведущей, которая говорила:

— Биологи, вызванные на место событий, заявляют, что, скорее всего, это произошло из-за недостатка кислорода в воде. Они считают, что в том следует винить поразительное множество трупов аллигаторов.

Телекамера переключилась на чернокожего мужчину в шортах-хаки, он держал микрофон, направив его на свой прикрытый банданой рот. Мужчина стоял перед странно знакомой с виду темной водой; камера давала панораму белобрюхих мертвых аллигаторов, плавающих в ней в окружении сотен дохлых рыбин.

— Избыток разлагающейся материи в водоемах вбирает большое количество кислорода и убивает рыбу в округе в течение нескольких часов. Конечно, в данном случае то, что убило аллигаторов, могло убить и рыбу. Если хотите, можете назвать это загадкой курицы и яйца.