Эйтонский отшельник - Питерс Эллис - Страница 31

— Они взяли свежих коней, а мне оставили двух других, — сказал Варин и замешкался. — Ну да подождут немного.

Варин охотно последовал за Кадфаэлем, — несчастный, постаревший раньше времени человек, решивший расслабиться в отсутствие своего господина. Внимая свежим ароматам трав и слушая тихое шуршание уже высохших, грум сидел в сарайчике и блаженствовал, позволив монаху осмотреть и промыть свои раны. Когда Кадфаэль завершил все свои процедуры, грум вовсе не торопился возвращаться на конюшню.

— Сынок-то гоняется за Брандом еще пуще своего батюшки, — сказал он, с грустью покачивая головой и сожалея о несчастьях своего бывшего соседа. — Его раздирают два желания — повесить Бранда и заставить его работать на себя до конца дней своих. Причем ему все равно, убил ли он его отца или нет. Не больно-то они с отцом ладили. Этого в их семейке не водится, все ненавидят друг друга.

— А велика ли семья? — заинтересовался Кадфаэль. — У Дрого осталась вдова?

— Несчастная женщина, он высосал из нее все соки, даром что она родом из куда более благородной семьи и имеет могущественных родственников. Они, пожалуй, могли бы найти ей партию и получше. А у Эймера есть еще младший брат. Не такой, слава богу, буян и насильник. Этот и соображает, и с людьми помягче.

— Оба брата не женаты?

— У Эймера была жена, но такая чахлая. Бедняжка умерла совсем молодой. А неподалеку от Босье живет одна богатая невеста, и оба брата имеют на нее виды. Не на нее, конечно, а на ее земли. С одной стороны, Эймер наследник, однако Роджера там могли бы и предпочесть старшему брату. Но теперь уже вряд ли.

Невеселый был выбор у той невесты — выбирать, какой из двух братьев Босье лучше, но было ясно, что у Эймера есть веская причина не задерживаться долго в Шрусбери, рискуя в противном случае потерять богатую невесту. Кадфаэля эти новости обрадовали. Новоявленному владетельному лорду было и впрямь опасно оставлять у себя за спиной смышленого соперника в лице младшего брата, который наверняка не преминет воспользоваться отсутствием старшего. Все это Эймер должен был держать в уме, занимаясь в порыве мщения поисками Гиацинта. Кадфаэль как-то не мог называть его Брандом, поскольку выбранное юношей имя Гиацинт подходило ему как нельзя лучше.

— Интересно, куда подевался Бранд? — спросил Варин, вновь возвращаясь мыслями к беглому юноше. — Его счастье, что они дали ему время уйти подальше, хотя, конечно, никто этого делать не собирался! Сперва они думали, что такой искусный ремесленник наверняка подастся в Лондон, и больше недели потратили впустую на поиски по южным дорогам. Мы добрались аж за Темзу, когда один из наших людей, выехавший позже нас, сообщил, что Бранда видели в Нортгемптоне. Дрого решил, что раз уж Бранд подался на север, то двинет потом к западу, в Уэльс. Интересно, добрался ли он туда? За границу-то Эймер не сунется.

— И больше никаких известий о Бранде не было? — спросил Кадфаэль.

— Нет, больше ни слуху, ни духу. Ведь мы рыскали по местам, где никто его не знает в лицо. Да и люди очень неохотно помогают в таких делах. Наверняка Бранд назвался другим именем. — Без особой охоты Варин встал, собираясь уходить. — Надеюсь, ему повезет. Даром что Босье клянут его, парень-то он славный.

Брат Винфрид сгребал в саду опавшие листья. Этой мокрой осенью они раньше срока облетели зеленым дождем, не успев приобрести свою соответствующую сезону цветную окраску, и гнили теперь в траве. Когда Варин ушел, Кадфаэль остался один, и заняться ему было нечем. Тем больше было у него оснований просто посидеть и подумать, да и молитва-другая оказалась бы совсем не лишней, — и о мальчике, который умчался невесть куда на своем черном пони, дабы исполнить свою безумную и благородную миссию, и о безрассудном юноше, которого Ричард собирался спасти, несмотря на все старания ненавидящего его хозяина. У Кадфаэля не было времени на раскаяние и отпущение грехов, ибо этот юноша остро нуждался в милосердии.

Из раздумья монаха вывел удар колокола, звавшего к вечерне, и Кадфаэль с радостью последовал его зову, — прошел через травный сад, пересек большой двор и направился к южному входу в церковь, намереваясь пораньше занять свое привычное место. За последние несколько дней он пропустил слишком много служб, и ему было необходимо вновь почувствовать свое единство с братьями.

К вечерне всегда приходили миряне из Форгейта, — богомольные старушки, жившие в монастырском доме призрения, пожилые супруги, радовавшиеся лишнему поводу занять свой досуг и повидать в церкви своих знакомых, а также постояльцы странноприимного дома, воротившиеся в аббатство после дневных забот. Кадфаэль слышал, как ходят люди по другую сторону от алтаря. Он заметил, что со стороны монастыря в церковь вошел Рейф из Ковентри и занял место, откуда мог видеть всех пришедших, — за алтарем, ближе к хорам. Преклонив колени в молитве, он внимательно смотрел по сторонам. Держался он совершенно спокойно, лицо его было непроницаемо, однако это лицо было для него скорее щитом, нежели маской. Стало быть, он пока еще не уехал в Уэльс. Из гостей аббатства он единственный, кто пришел к вечерне. Эймер Босье, наверное, был еще занят хлопотами в городе, либо мотался где-нибудь по окрестным полям и лесам в поисках своего беглого виллана.

Наконец вошли монахи и заняли свои места, за братьями проследовали послушники и ученики. Кадфаэль с горечью подумал, что одного из мальчиков здесь не хватает. Но о Ричарде не забыли. Покуда его здесь нет, у этих мальчиков не будет душевного покоя.

После окончания службы Кадфаэль решил задержаться и следил, как вереница братьев-монахов и послушников потянулась к выходу. Разумеется, сама церковная служба была великолепна и несла утешение, однако были свои прелести и в наступившей после нее тишине, когда смолкли последние отголоски звучавшей под сводами музыки, — одиночество в такой час наполняло душу благостью, обязанной то ли никнущему голубиному свету, то ли некоему душевному просветлению, побуждая душу подняться и навеки разлиться в одном из углублений под церковными сводами, подобно тому, как капля становится морем, попадая в надлежащий сосуд. Было самое подходящее время для проникновенной молитвы, в которой так нуждалась душа Кадфаэля. И особенно ему хотелось помолиться о Ричарде, — где он теперь, одинокий, напуганный?.. Свои мольбы Кадфаэль обратил к святой Уинифред, — валлиец, он обратился к валлийской святой, которую он глубоко чтил и считал ее почти своей близкой родственницей. Сама святая Уинифред приняла свои муки, едва выйдя из детского возраста, и она не допустит, чтобы случилась беда с каким-либо ребенком.

Когда Кадфаэль подошел к алтарю, брат Рун, которого святая Уинифред не так давно излечила от тяжкого недуга, занимался тем, что снимал нагар с благовонных свечей, стоявших у алтаря. Молодой монах был целиком поглощен своей работой, однако обернулся к подошедшему Кадфаэлю, глянул на него своими аквамариновыми глазами, которые, казалось, излучали некий внутренний свет, после чего улыбнулся и удалился. Нет, юноша не задержался, дабы закончить работу после того, как Кадфаэль совершит свою молитву, не спрятался в темном уголке, дабы подслушивать, — он ушел совсем, молча, быстрым шагом, хотя и прихрамывая, ушел, дабы освободить гулкое поднефное пространство, внимающее молитве Кадфаэля и препровождающее ее выше.

Кадфаэль встал с колен умиротворенным, не отдавая себе отчета и не задаваясь вопросом — почему. За стенами храма уже смеркалось, однако здесь, у алтаря святой Уинифред, свет лампады и благовонных свечей еще хранил островок чистого сияния посреди обволакивающих мир сумерек, и это сияние согревало, подобно теплому плащу, накинутому на плечи, когда во внешнем мире царят холода. Теперь Кадфаэль был уверен, что ему будет оказана милость и что Ричард найдется, где бы он ни был, что он получит свободу, если находится в заточении, и излечится, если болен. С чувством исполненного долга Кадфаэль покинул алтарь святой Уинифред и, обогнув общий алтарь, направился к выходу, готовый терпеливо и страстно ожидать проявлений обещанной ему милости.