Шестая жена короля Генриха VIII - Мюльбах Ф. - Страница 34

– Хорошо, пусть будет так! – сказал Говард смущенным тоном. – Хотя я должен тебе признаться, что этот страшный обман по временам терзает меня до смерти. О, Джеральдина, когда я вижу тебя среди твоего царственного блеска, когда замечаю, каким холодным, равнодушным взором встречаешь ты мой взор, – мое сердце судорожно сжимается, и я невольно говорю себе: «Это – не моя возлюбленная, не та нежная, страстная женщина, которую я заключаю порою в объятия под покровом ночной темноты; это – королева Екатерина, но не моя возлюбленная. Женщина не может так притворяться, искусство не может зайти так далеко, чтобы с его помощью человек был в состоянии отрешиться от своей природы, от своего внутреннего бытия и характера». Да, бывали часы, жуткие, ужасные часы, когда мне казалось, что все это – лишь обман, мистификация, что какой?то злой демон принимает по ночам образ королевы и морочит меня, бедного, безумного мечтателя, мнимым счастьем, которое существует только в моем воображении! При этой мысли я чувствую безумную ярость, впадаю в убийственное отчаяние и готов, вопреки своей клятве и пренебрегая даже грозящей тебе опасностью, броситься к твоим ногам и спросить тебя пред всем этим придворным сбродом, даже в присутствии самого короля: на самом ли деле ты то, чем кажешься? Точно ли ты – Екатерина Парр, супруга короля Генриха, и только, и не более того? Или же ты – моя возлюбленная женщина, которая принадлежит мне каждым своим помыслом, каждым вздохом, которая поклялась мне в вечной любви и непоколебимой верности и которую я, назло целому свету и королю, прижимаю к своему сердцу, как мою собственность?

– Несчастный, если ты когда?нибудь осмелишься на это, ты обречешь на смерть нас обоих!

– Тем лучше! По крайней мере за гробом ты была бы моею и никто не осмелился бы нас разлучить, а твои глаза не смотрели бы на меня больше так холодно и безучастно, как нередко бывает теперь. О, заклинаю тебя, лучше совсем не смотри на меня, потому что твои холодные, гордые взоры леденят во мне кровь! Отвращай от меня свои взоры и говори со мной, отвернувшись в сторону.

– Тогда люди скажут, что я ненавижу тебя, Генри!

– Приятнее, если они скажут, что ты гнушаешься мною, чем увидят, что ты совершенно равнодушна ко мне, что я для тебя – не более как граф Сэррей, твой обер?камергер.

– Нет, нет, Генри! Все должны видеть, что ты составляешь для меня нечто большее. Пред всем собравшимся двором я хочу дать тебе знак моей любви. Поверишь ли ты тогда, милый, безрассудный мечтатель, что я люблю тебя и что не демон?искуситель покоится здесь в твоих объятиях и клянется, что не любит никого, кроме тебя? Скажи, поверишь ли ты мне тогда?

– Я поверю тебе! Но нет, не надо никакого знака и никакого удостоверения. Ведь я знаю, я чувствую сладостную действительность, которая дарит меня счастьем; ведь только избыток счастья делает меня недоверчивым.

– Я заставлю тебя поверить, и ты не должен более сомневаться даже в упоении блаженства. Итак, слушай! Король, как тебе известно, собирается устроить большой турнир и праздник поэтов, который состоится на днях. Так вот на этом празднике я публично, в присутствии короля и двора, подарю тебе бант с моего плеча, в серебряной бахроме которого ты найдешь письмо от меня. Удовлетворишься ли ты этим, мой Генри?

– И ты еще спрашиваешь, возлюбленная? Ты спрашиваешь, когда хочешь возвеличить и осчастливить меня пред всеми твоими придворными!

Говард крепко прижал молодую женщину к сердцу и поцеловал. Но она внезапно вздрогнула в его объятиях и, порывисто вскочив с места, воскликнула:

– Светает, светает! Взгляни, вон там, над тучами, уже появилась красноватая полоска. Солнце близится к восходу, наступает утро, занимается заря.

Он пытался еще удержать ее, но молодая женщина испуганно вырвалась и снова закутала голову густым вуалем.

– Да, – сказал он, – начинает светать! Так дай же мне по крайней мере на один миг взглянуть тебе в лицо. Моя душа жаждет этого, как опаленная земля жаждет росы. Пойдем к окну, там светло. Дай мне взглянуть в твои глаза.

Она, поспешно вырвавшись, промолвила:

– Нет, нет, тебе пора Уходить! Слышишь, бьет три часа! Дворец уже начинает пробуждаться! Не кажется ли тебе, будто кто?то прошел сейчас мимо дверей? Спеши, спеши, если не хочешь, чтобы я умерла от страха.

Она сама набросила на Сэррея плащ, надвинула ему шляпу на глаза, потом еще раз обняла его за шею и напечатлела горячий поцелуй на его губах, сказав:

– Прощай, мой возлюбленный, прощай, Генри Говард. Когда мы снова увидимся сегодня, ты будешь графом Сэрреем, а я – королевой, не твоей возлюбленной и не тою женщиной, которая любит тебя! Счастье кончено, и страдание пробуждается вновь.

Она сама отворила стеклянную дверь и вытолкнула в нее своего друга.

– Прощай, Джеральдина, доброй ночи, моя возлюбленная! Наступит день, и я снова буду приветствовать тебя как мою королеву, и мне придется опять выносить пытку твоих холодных взоров и твоей гордой улыбки!

IX

ГЕНЕРАЛ ЛОЙОЛЫ

Девушка бросилась к окну и смотрела Сэррею вслед, пока он не скрылся, после чего испустила страдальческий вопль и, совершенно обессиленная своей мукой, упала на колена, с плачем и стонами простирая к небу заломленные руки.

За минуту пред тем счастливая, радостная, теперь она не находила себе места от горя, и отчаянные жалобы и мучительные вздохи срывались с ее губ.

Девушка ничего не слыхала, ничего не видела, ничего не чувствовала, кроме невыразимого, жестокого страдания. Она даже не боялась за себя, совсем не думала о том, что ей грозит гибель, если бы ее застали здесь.

А между тем за ее спиной тихо и неслышно отворилась дверь и в нее вошел мужчина. Он запер за собою дверь и приблизился к леди Джейн, все еще лежавшей на полу. Он стоял позади нее, пока она изливалась в своих отчаянных жалобах, он слышал каждое слово ее трепещущих уст; все ее мучительно содрогавшееся, истерзанное сердце обнаружилось пред ним без ее ведома.

Наконец мужчина нагнулся к леди Джейн и слегка дотронулся рукою до ее плеча. Она вздрогнула от этого прикосновения, точно пораженная ударом ножа, и ее рыдания тотчас замолкли.

Наступила странная пауза. Женщина лежала неподвижно, не дыша, распростертая на полу, и так же неподвижно, высокий и холодный, словно бронзовая статуя, стоял возле нее вошедший мужчина.

– Леди Джейн Дуглас, – немного спустя сказал он серьезным и торжественным тоном, – встаньте!… Непристойно вам, моей дочери, стоять на коленах, если вы преклоняете их не пред Господом Богом. А вы поклоняетесь не Богу, но кумиру, которого создали себе сами и которому воздвигли храм в своем сердце. Этот кумир называется «ваше личное счастье». Между тем заповедь Господня гласит: «Да не будут тебе бози инии разве Мене». Поэтому говорю вам вторично: леди Джейн Дуглас, поднимитесь с колен, поднимитесь, так как вы преклоняете их не пред своим Господом.

Эти слова точно обладали магической силой; по крайней мере девушка медленно поднялась с пола и стояла теперь, серьезная и холодная подобно мраморному изваянию, пред своим отцом.

– Отбросьте от себя страдания здешнего мира, которые удручают вас и мешают вам в святом деле, возложенном на вас Господом Богом! – продолжал граф Дуглас своим твердым, торжественным голосом. – В Священном Писании сказано: «Приидите ко Мне, вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы». Ты же, дочь моя, должна сбросить с себя свою тяготу к подножию королевского трона, а твое бремя должно превратиться для тебя в царственный венец, которому суждено воссиять на твоей голове!

Граф возложил руку на голову Джейн, но она в раздражении стряхнула ее с себя и воскликнула заплетающимся языком, точно в бреду:

– Нет, долой этот венец! Я не хочу венца, благословляемого дьяволом, не хочу королевского пурпура, обагренного кровью моего возлюбленного!

– Она еще в исступлении своего горя, – прошептал лорд Дуглас, глядя на бледную, дрожащую дочь, которая снова упала на колена и уставилась в пространство бессмысленным взором широко раскрытых глаз. Но взоры графа оставались холодными и равнодушными, и в нем не шевельнулось ни малейшего сострадания к несчастной, истерзанной горем девушке. – Вставай, Джейн! – сурово и твердо произнес он. – Церковь моими устами повелевает тебе служить ей так, как ты обещалась под клятвою, то есть с радостным сердцем и упованием на Бога, то есть с улыбкою и ясным, светлым взором, как подобает одушевленным верою ученикам, согласно твоей клятве, данной нашему господину и владыке Игнатию Лойоле.