На грани жизни и смерти - Паниев Николай Александрович - Страница 30

Павел смущенно крутил в руках фарфоровую статуэтку.

— Оба понимают, но не говорят.

Пчелинцев сказал:

— Ну, пока ты здесь будешь объяснять, что к чему, я схожу на кухню... гостей угощать положено.

Он быстро вышел из комнаты, уведя Дину. Павел, лукаво улыбаясь, сказал Тимке:

— Ну, брат, если они сейчас... они договорятся, значит...

— Договорятся, договорятся! — уверенно заявил Тимка.

— А ты откуда знаешь? Они уже три года в молчанку играют.

— Надоело! Хватит! Мы хотим пожениться! — сказал Тимка, подражая Дине.

Павел рассмеялся.

* * *

Неожиданный поступок поэта Гринина вызвал много толков в эмигрантской среде. Никому, кроме редактора, не было известно содержание его стихотворения, из-за которого поэт был причислен к разряду отступников, однако молва о нем быстро распространилась.

Особенно остро реагировала на поведение поэта группа эсеров и анархистов.

В большой комнате «русского ресторана» Арц говорил скрипучим голосом:

— Этого сентиментального поэта надо было убрать еще тогда... в восемнадцатом. Теперь пожинайте плоды собственной мягкотелости. Жаль, князь Яблонский расстрелян. Он-то знал, что надо делать с изменниками.

В комнате, кроме самого хозяина, находились его одноглазый помощник из бывших офицеров и редактор эмигрантской газеты. Арц продолжал:

— Нельзя допустить, чтобы эти продажные шкуры ушли от возмездия. Где бессильны слова, должно заговорить оружие, хороши и яд, и нож в сердце...

Его помощник осторожно заметил:

— То мы не хотели выпускать Грининых из России, то...

— Поручик Сивков! — Арц презрительно поморщился. — Даже с вашими мозгами нетрудно понять, что значат для общественного мнения Гринины!

Редактор показал на часы:

— Господа, пора!

В соседнем зале собралось довольно много народу. Было ясно, что они собрались послушать Гринина. Слушали его внимательно. Поэт, скрывая волнение, старался быть спокойным:

— Я пришел заявить всем моим друзьям и недругам, что отрекаюсь от бесплодных, полных унижения и горечи последних трех лет. Нравится это кому-либо или не нравится, меня не интересует. У меня один путь — на родину. Я ступлю на землю России с обнаженной головой. Тоска по родине испепеляет наши души. Так почему же мы сидим здесь? Чего мы ждем?

В задних рядах дружно зааплодировали. Кто-то крикнул:

— Мы с вами, Гринин!

Поэт повысил голос:

— Вернемся же в родные края, послужим...

Несколько человек из эмигрантской верхушки встали, намереваясь демонстративно покинуть зал.

Арц, вскинув руку, гневно воскликнул:

— Господин Гринин забывает, что мы еще в силах призвать его к порядку.

— Руки коротки! — раздалось из глубины зала.

Гринин спокойно сказал:

— Если вам не изменяет память, господин Арц, вы однажды уже пытались это сделать.

Арц, стукнув палкой об пол, в бешенстве закричал:

— Сказки Чека! Это вы и ваш брат в 1918 году способствовали убийству знаменитого баса!

По залу прокатился гул.

Бывший поручик Сивков поднялся с места. Арц опять вскинул руку и, призывая к тишине и спокойствию, предупредил:

— Вот кто знает всю правду!

— Да, я скажу. — Сивков сделал многозначительную паузу. — Мне перевалило за пятьдесят. Я сделал своей родине столько зла, что его не искупят и сто лет тюрьмы. Знаю: дорога на родину для меня закрыта! Мне суждено пропасть на чужбине. Но прежде я хочу хоть раз в жизни сказать правду.

Арц беспокойно заерзал в кресле. Его молодчики заняли все выходы из зала.

Сивков, набрав полные легкие воздуха, выпалил:

— Клянусь всем, что есть святого: Арц еще в 1918 году приказывал убить поэта, его жену...

Раздался выстрел. Погасло электричество. Повсюду раздавались возгласы возмущения, испуганные крики женщин...

Когда в зале зажгли свечи, все увидели Сивкова, который стоял, крепко прижимая раненую руку. Стреляли в него бывшие друзья из окружения Арца.

— Это расплата за мои грехи, — стиснув зубы, произнес раненый. — Я завидую вам, Гринин... Я тоже... тоже вернусь. У меня в России дочь. Передайте... пусть не проклинает.

Арц торопливо покидал зал. Его провожали ненавидящими взглядами.

* * *

Тимка будто в воду смотрел: «Мы хотим пожениться». Дина и Иван решили наконец-то соединить свои жизни, поселиться под одной крышей. В небольшой комнате густонаселенной московской квартиры сыграли скромную свадьбу. За столом сидели жених с невестой, гости (они же и свидетели) — Павел с Тимкой. Наутро после свадьбы молодожены должны были отправиться на Южный фронт — на борьбу с Врангелем.

Жених, весь сияя, говорил, обращаясь к другу:

— Ну, Павлуша, ты, брат, сегодня у нас посаженый отец, и сват, и брат, тебе и карты в руки. Хозяйничай, Павлуша, командуй. Живы будем — на серебряную, а там и на золотую свадьбу позовем. Столы будут ломиться от яств...

Неожиданно в дверь постучали.

— Ой, кто бы это? — удивилась Дина.

— Невесте и жениху сидеть! — скомандовал Павел. — Тимофей, ну-ка произведи разведку, кто там — свой или чужой?

Тимка бросился в коридор и оттуда радостно закричал:

— Свой! Свой!

В комнату вошел Балев.

— Христо! — хором воскликнули сидящие за столом.

— Точно така! — пробасил гость и тут же очутился в объятиях друзей.

— Зачем пожаловал, расскажешь потом, — предупредил Павел. — Наш дорогой болгарский друг! Ты присутствуешь на торжественном акте...

— А! — воскликнул Балев, догадавшись, в чем дело. — Свадьба?

— Как вы догадались? — удивилась Дина.

— По глазам, — ответил Балев. — У влюбленных, братушки, самые необыкновенные глаза. Поздравляю, товарищи Дина и Ванюша. Дорогие булка и годеник, — произнес он со смешинками в глазах. — Так у нас называют невесту и жениха. Будьте счастливы и не забывайте, что рядом с вами всегда будут болгарские друзья.

* * *

На московском вокзале воинский эшелон готовился к отправке на фронт борьбы с Врангелем.

Пчелинцев, Павел, Дина, как и положено фронтовикам, были в шинелях, при оружии. Их провожал Балев. Лицо у Тимки было хмурое, обиженное — его не брали с собой.

Пчелинцев говорил провожающим:

— Ничего, Тимка — парень сознательный. Он знает, что главное для него — учиться. А повоевать ему в жизни, может быть, еще придется. Надо отправить его в Питер. Учительница небось заждалась.

Пчелинцев, отведя Балева в сторону, обнял его за плечи и сказал:

— Так и передай своим, Христо. Врангеля мы разобьем. Трудно будет, но разобьем. Иначе нельзя. По призыву Ленина едем. Вон какая сила двинет на юг. Со всех концов к Крыму стягиваются войска. Посмотри на карту. Врангелю нужно или в плен сдаваться, или в море бросаться, или бежать. А бежать придется морем. Понятно, какая получается петрушка, Христо?

— Точно така.

Пчелинцев, понизив голос, продолжал:

— Ваш товарищ надежный, проверенный?

— Абсолютно, — коротко ответил Балев.

— Он будет обеспечивать переброску товарищей Коларова и Димитрова через море в Москву?

— Он и я.

— Ему придется сосредоточиться на крымской операции.

— Ждет инструкций.

— Инструкции получите на месте. Пароль тот же. И вот еще что, Христо. Получено сообщение, что врангелевцы зашевелились. Они много говорят о неприступности Крыма. Нас очень интересует план врангелевской обороны. Еще доносят, что кое-кто из окружения Врангеля считает целесообразным иметь план... эвакуации, иначе говоря, бегства. Видишь, и драпать собираются по плану. Значит, не так уж они уверены в неприступности, надежности крымского орешка. Ждем подтверждения версии об эвакуации.