Цветные ветра - Иванов Всеволод Вячеславович - Страница 5

– По?вашему выходит, машинка? – бойко спросил он. – Согласен. Я как был на действительну призван, да почесть восемь лет отчехвостил, думаю – спятил старик в эти времена!

Семен, прихрамывая, отнес вилы в угол.

– Мы тут удумали, – тихо и убежденно проговорил он, – с Феклой, она у меня баба – куда хошь. Удумали мы так – не будет зря старик болтаться, хозяйственный человек! И насчет веры выходит тут тово!… Народ?то в вере колеблется, надоело, ну, он тут… свою и придумал. Старик?то.

Дмитрий хрипло кашлянул, поглядел на теленка. Закивал опухшей головой.

Семен, придыхая слова, говорил:

– Нам?то он ни за што не скажет – комерцеский человек. У нево отец?то какого товару, бывало, привезет – никак не покажет!… А?

– Тут надо стратегически!…

Семен, обрадованно передернув плечами, оправил рубаху на груди. Постучал в грудь Дмитрия:

– Ты, Митя, одно пойми – торговать счас опасно – за товарами в Маньчжурию надо ехать!… И разбойник народ!… Раз!…

– Народ – сволочь. Били сколько лет и не перебили.

– А торговому человеку такая жизнь – могила. Он и… Вера!…

Дмитрий восторженно выматерился. Семен отогнал теленка, кинул ему сена и пошел.

Дмитрий постоял, поглядел на поветь с тугими светло?зелеными стогами сена… Вдруг начал проделывать, приседая, гимнастику.

Ра?аз!… Два?а!… Раз!… Два!…

После обеда Семен отозвал Алимхана за ворота, сказал:

– Ты мне, немаканай, келью срубишь? На манер святова!…

– Ни? – переспросил киргиз.

Семен плюнул, мотнул плечом и, прихрамывая, побежал догонять отца на улице.

– Я тебе тут, батя, – сказал он, – келью заказал, Алимханка, он ничего, срубит. Красить, жалко, не умет!

Калистрат Ефимыч остановился, посмотрел в сторону на радужные окна зеленоватых изб. Согласился.

– Мне, што ж, коли!… Агриппина?то замуж не сбиратся? Раз келью…

Семен подмигнул.

– Обождет. Мы ей попа подыщем. Погоди вот!… Я понимаю.

В сенях Алимхан прорубил окно, сделал двойную перегородку из плах. Дмитрий сколотил широкую постель на деревянных козлах.

Пришла в клеть Агриппина, сухая, темная, как слежалое сено. Она долго исступленно оглядывала стены, потолок.

– Баб водить будет сюды? – пренебрежительно спросила она.

Дмитрий похлопал ладонью стены, подоткнул в пазы мох и похвалил:

– Хоть Николаю?чудотворцу туда же!… Молись!

Через три дня Калистрат Ефимыч перешел в келью. Забежал, прихрамывая, Семен, мелко подергивая рукой, перекрестился и спросил беспокойно:

– Молишься, батя?…

Калистрат Ефимыч лежал на кровати, заложив жилистые руки за голову. Ответил твердым, широким голосом:

– Нет.

Семен потоптался, оглянул пол и, заметив валявшуюся щепку, сунул ее в карман.

– Добротна келья!… Хошь игумену! – И добавил досадливо: – А ты молись… Я ведь знаю – ты молишься… Без молитвы какой хрестьянин! Пыль!… А, батя, верна?а?…

Был у него просящий, мелкий, как пшено, голос. Калистрат Ефимыч посмотрел на его жесткое лицо с потрескавшимися, точно древнее дерево, губами и, отворачиваясь к стене, выговорил:

– Спать хочу.

В тот же день на сходе Дмитрий шумно и оголтело кричал мужикам:

– Каки ваши дела!… Резервный вы люд, и никаких… Листрату Ефимычу, родителю моему, виденья видятся… Всю ночь на коленах стоит! Келью срубил, молится! Обязаны за вас мы молиться? Ну? Вы как?…

И долго путано рассказывал про виденья отца. Вспомнил генералов: Радко?Дмитриева, Рузского, предателя Ренненкампфа и вставил их в видения.

За грязной дверью присутствия повис на дрожащих и желтых ветвях черемухи лиловый клочок неба.

Мужики непонятно молчали, остро глядя в двери зеленоватыми глазищами.

Агриппина, прижавшись к стене у крыльца, придушенно спросила Дмитрия:

– Настасья?то как будет, она вить безверная?…

Дмитрий, подымавшийся на крыльцо, остановился. Сильно постукивая каблуками, сказал:

– А там мы бога ей прикомандируем!…

VIII

Святой Евтихий пришел, тихий и мягкий. Возили золотые, пахнущие медом снопы овса. Пахли медом тихие, тучные лошади с зыбкими, зелеными глазами.

Мягко, осторожно мялся на камне водопад.

Пересекая дорогу, из тальников выходили на мостик и шли в горы арбы киргизов. Скот прогнали, от него до полуночи свертывала земля жирные клубы пыли. Шла орда на запад мимо деревни Талицы.

Калистрат Ефимыч у мостика глядел на киргизов.

Тревожно перекликался с арбами Алимхан. Пахло от арб верблюдами и кизяком. Лица у киргизов были беспокойные, грязные, узкие глаза боязливо оглядывались на юг.

– Куды они? – спросил Калистрат Ефимыч.

Алимхан вздохнул:

– Байна! Кыргыз байна не любит. Кыргыз хороший царя нада!

– Война?

Увешанного амулетами и звенящими бубенчиками, провезли шамана Апо.

Ревели, шумно отплевываясь, верблюды. Нежные, тонконогие, звонко пробежали мостом жеребята.

– Байна! – помолчав, сказал Алимхан. – Белый генерал байна зовет, красный генерал не хочет… Сапсем плоха!…

От водопада летели на киргизов зеленоватые брызги.

Как племя злобных рыб, пойманных в сети, билась в камнях вода. Голубое, нежное, как мех песца, стояло небо.

Катились арбы. Было их много, как птиц на перелете. Тревожно и резко скрипели они.

На возу, тесно наполненном снопами овса, ехал Дмитрий. Увидав отца, он, указывая на киргизов, крикнул:

– Киргизы?то бегут!… Они, как мыши, гарь чуют.

Калистрат Ефимыч медленно пошел домой. На крыльце сидела рябая баба с ребенком на руках.

– Чего ты? – спросил ее Калистрат Ефимыч. Баба положила ребенка на ступеньку и, поддерживая рукой живот, тяжело опустилась на колени.

Подымая худые и мокрые от слез щеки на Калистрата Ефимыча, она хрипло сказала:

– Помолись… Помират…

Калистрат Ефимыч отступил. Густо засинели глаза, быстро вышедшие из тугих, острых век.

– Кто это тебя, – сказал он жестоко, – послал?

Баба, передвигая худыми коленями под ветхой юбкой, хрипела:

– Помолись!… Бают, у те вера новая… Помолись! У дверей, упершись ладонью в косяк, стояла Фекла. Глядела она на бабу радостно.

– А ты к фершалу, – сказал Калистрат Ефимыч. – Он те и полечит. А я што?

Баба вскочила, стягивая с ребенка грязные пеленки, кричала:

– Не хошь! Другим молишься, а бедным не хошь? Ты посмотри, посмотри!…

Серое, в липкой кровяной чешуе тельце ребенка. Тыча ему под грудь пальцем, причитала:

– Сыночек ты мой, мил аи, никто тебя не пожалеет, не приголубит!… Дудонька ты моя, яровейчатая!…

С тонким, прерывающимся писком напряженно дышал ребенок. Баба, протягивая, хрипела:

– Помолись!… Тебе что? Помолись!…

Калистрат Ефимыч сказал:

– Не умею. Не молюсь.

– А ты по?своему, по?новому!…

Калистрат Ефимыч наклонился над ребенком, прочитал про себя “Отче” и сказал, отодвигая дитя:

– Неси.

Баба понесла было, но вернулась.

– А ты перекрести хоть!

– Неси, – сказал Калистрат Ефимыч и вдруг неожиданно для себя сказал радостно: – Выживет!

Баба, держа ребенка на далеко выдвинутых руках, шла слепым, срывающимся шагом к воротам.

Сторожко, подбирая юбки, пошла за ней Фекла.

В ужин Дарья принесла Калистрату Ефимычу блинов, сметаны в холодной кринке. Остановившись у стола, сказала:

– Ты, если што – калитку?то мы теперь запирать не будем.

Не понимая, спросил Калистрат Ефимыч:

– Куда мне ее?

– Мало ли… Може, и захошь… позвать Настасью!…

Улыбнулась. Хищно и плотски шевельнула грудями. Медленно вышла, выгибая спину.

Тонко пахло из пазов мхом. В горнице громко говорил Дмитрий.

Смертоносно таяло сердце, и хотелось холодного зимнего воздуха…

Синеглазый, веселый староста торопливо обходил поселок, постукивая в окна, кричал:

– Бабы, выходи!… Девки – обязательна!…

Весело оправляя платья, выбегали бабы, становились в ряд. Писарь держал коротенький фиолетовый карандаш. Позади него хохотали парни.