Как бороться с «агентами влияния» - Бобков Филипп Денисович - Страница 49

Желнов: Так называемый «план Андропова». Он включал в себя позицию усиления органов над экономикой? Создание экономических зон в СССР и усиление, именно силовых органов большим контролем над экономикой, включал ли в себя этот план?

Бобков: Я не могу вам этого сказать, потому что я этого плана не знаю, что это за план вообще? О нем там разговоров много.

Желнов: Но писалось много, вы наверняка читали публикации?

Бобков: Нет, ну, что, Андропов, конечно, понимал все это и знал.

Желнов: А экономически он хотел играть на этом поле сильнее?

Бобков: Я знаю, что Андропов прибегал к этому, и он, конечно бы, прибегал, и были бы люди эти. Но главное у Андропова было то, что должен был работать народ весь, весь народ работать ради развития страны.

Желнов: Почему вам было важно, это есть во многих интервью и воспоминаниях о вас, дружить с Евтушенко, Вознесенским? Даже писали, что вы им лично помогали в чем-то, во многом. И Вознесенскому Андрею Андреевичу, и Евтушенко, и тому же Любимову – многим, кому помогали. Почему для вас важно было с этим кругом людей иметь хорошие, теплые отношения, хотя это не входило в вашу прямую обязанность? Вам, скорее, нужно было тех, кто нарушает конституционный строй отлавливать.

Бобков: Не входило? Значит, входило. Я просто помогал им. Я видел, если есть у человека какая-то слабость, я старался ему помочь.

Желнов: А «Диалоги с Евтушенко»? На Первом канале он прошел две недели назад, по-моему.

Бобков: Я не видел.

Желнов: Я просто вас попрошу прокомментировать, потому что Евгений Евтушенко в этом фильме рассказывает о вашей встрече, он не говорит где – на Лубянке это было или где-то, и о том, что вы обсуждали возможную высылку Иосифа Бродского из страны. Об этом говорит Евгений Евтушенко в эфире. Вы можете подтвердить то, что сказал Евтушенко?

Бобков: Я не помню. Наверное, были. Раз он говорит, то, наверное, были. Я не отрицаю. Просто я сейчас не помню. Что касается Бродского, я не принимал участия в том, чтобы ему помогать уезжать или помогать оставаться. Единственное, когда встал вопрос о том, что ему бы надо было уехать, я не возражал. Но я не вырабатывал эту линию, это его был вопрос. Если возвращаться к Бродскому просто так, как я его помню – кроме всего прочего, какой он там был, какой есть – он вел себя так, как ему надо было, и хотел себя именно так вести. Это неинтересный человек. Кстати говоря, если вспомнить это, то когда он уехал, он остался вычеркнутым совершенно. Никаких уже не было к нему отношений, чтобы его вспоминали. Он покинул страну и покинул.

Желнов: Как вычеркнут? Потом была Нобелевская премия и преподавание.

Бобков: Так это его вытягивали там, пытались из него уже что-то делать.

Желнов: Вы видели в Бродском большой талант большого поэта?

Бобков: В то время, когда он был здесь, я не видел этого. Не видел. И я, между прочим, большого поэта и большого таланта в нем никогда не видел, даже когда он уехал. То, что говорит Евтушенко, дело Евтушенко. Но я не видел в нем какого-то таланта огромного. Что там в нем было? Если бы в нем был талант, он бы закрепился, никто бы его не скинул с этого…

Желнов: А почему все-таки скинули? За тунеядство?

Бобков: Сейчас я к этому не возвращаюсь. Выгнали – и выгнали.

Желнов: Ну, почему все-таки? Что он такого сделал против Конституции СССР по линии пятого правления?

Бобков: Да ничего он не делал по линии пятого правления, по линии Конституции.

Желнов: А за что же тогда пострадал?

Бобков: Он же сам уехал, его же не выселили.

Желнов: Вынужденно, все-таки.

Бобков: Да ну, что ты! Он сам уехал, он просто создавал такую ситуацию вокруг себя. Он уехал сам, чего его выселять? Кто его выселил? Нужно вам сказать вообще, кто кого выселял. Единственного человека, которого выселили из страны, это был Солженицын. Его – да, выселили. Но это был единственный.

Желнов: За что?

Бобков: За что? Потому что он начал писать против советской власти.

Желнов: То есть за книги, получается, его выслали?

Бобков: Да, его выслали, чтобы он писал там…

Желнов: Вот за литературу высылали. Вы считаете, это нормально то, что человек писал книги, и его высылали из страны? Сейчас, может быть, как это видится?

Бобков: Видите ли, дело не в этом, что он там писал. Если он писал литературу, писал книги, но он писал книги в противовес советской власти, то есть той власти, которая существовала в стране. Зачем ему здесь жить?

Желнов: Если он писал неправду, это можно было изъяснить и доказать.

Бобков: Кому объяснить? Ему?

Желнов: Тем, кто мог эти книги читать.

Бобков: Это рассказывали, объясняли.

Желнов: А он не имел на это права как писатель? С художественной точки зрения.

Бобков: Кто?

Желнов: Солженицын.

Бобков: Вообще, что вы можете мне сказать, что у него есть хорошего? То, что он писал… макулатура эта. Вы можете его прочесть?

Желнов: Да.

Бобков: И как?

Желнов: Мне нравится язык.

Бобков: Нравится?!..

Желнов: Мог писатель оппонировать советской власти и при этом быть не запрещенным и не преследуемым?

Бобков: А что, таких не было разве?

Желнов: А кто, например, на вашей памяти?

Бобков: Были люди, писали. Сейчас уже все выветрилось из головы.

Желнов: Вы не задумывались, что первая жена Солженицына, Наталья Решетовская, опорочила мужа своего, назвав его чуть ли не агентом, человеком, который предал. Ее книга вышла после кампании против Солженицына. Как так могло получиться с советским человеком, что он мог опорочить своего мужа публично?

Бобков: Видите ли, это ее вопрос. А насчет «опорочить» – я слово это не употреблял. Если она решила написать такую книгу и таким образом, то почему опорочить? Она писала то, что она считала нужным для себя. Это ее вопрос. Я не могу просто так сказать, почему и как, но я считал, что это ее был взгляд на ту обстановку, о которой она писала.

Желнов: А как получалось, что одни уезжали за границу, и даже способствовали их отъезду, как в случае с Бродским вы сказали «я был не против», а другие оказывались в тюрьмах и лагерях, в том числе по писательской линии, по художественной линии. Где этот раздел – кто больше преступник?

Бобков: Например, кого вы хотите назвать?

Желнов: Я, например, хочу упомянуть того же Шаламова. Я хочу упомянуть Марченко, известного правозащитника.

Бобков: Насчет Шаламова сейчас не могу вам сказать. А Марченко был человек враждебный советской власти.

Желнов: Марченко?

Бобков: Да. Он же с американцами сотрудничал.

Желнов: То есть Марченко нельзя было выпустить за границу?

Бобков: Самое было интересное не то, что нельзя, а то, что он не хотел.

Желнов: Марченко не хотел?

Бобков: Не хотел.

Желнов: А ему предлагали уехать?

Бобков: Несколько раз мы говорили ему: «Убирайся к чертовой матери». А он уперся. В свою очередь, сыграла большую роль в этом жена Даниэля. Она очень активно поддерживала то, чтобы он не уехал. Она с ним крутилась в свое время.

Желнов: А как вы отнеслись к тому, когда были вскрыты частично архивы пятого управления, что Синявский был дискредитирован со стороны КГБ как агент, хотя таковым не являлся? Ему приписывали статус агента. Как вы отнеслись к этим опубликованным архивам? Они появились после перестройки.

Бобков: Я уже этим не интересовался. Я не могу сейчас ничего сказать. Потому что я не знаю, о чем вы говорите. Я уже этим не интересовался. Он уехал. Спокойно уехал. Жена его спокойно уехала.