Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр - Страница 152

Но потом, когда, казалось, здоровье возвратилось к нему, эта заботливость Лотарио сделалась не такой уж необходимой и графу стало казаться, что ей не хватает бескорыстия. Именно тогда, вняв совету Самуила, Юлиус решил снять для Фредерики поместье в Ангене. Но чего он этим добился? Только того, что Лотарио, не имея причин отказываться от милых сердцу привычек, принялся делить свои визиты между Юлиусом и Фредерикой. Стоило первым лучам весеннего солнца засиять на небесах и в его сердце, как он садился на лошадь и мчался, будто надеясь испарить на вольном воздухе мысли, кипящие в его мозгу.

Куда же он направлялся? Если верить Самуилу, в сторону Ангена. Но, еще прежде чем это сказал Самуил, собственная ревность уже шепнула Юлиусу, что так оно и есть.

Женясь на Фредерике, Юлиус думал, что последние лучи радости позолотят закат его жизни, а вместо этого все окрасилось в еще более мрачные тона. И такова была горькая ирония судьбы, что источником его страданий стало именно то, что, казалось, должно сделать его счастливым. Фредерика стала его женой, Лотарио вернулся, здоровье крепнет, и вот эти-то три отрадных обстоятельства превратились для него в пытку.

С каким сожалением он вспоминал те недели, когда, лежа в постели, умирая, он каждый день думал, что завтрашнего утра ему уж не увидеть, а Фредерика ухаживала за ним, Лотарио и Самуил ей помогали… Тогда и его дом, и сердце были полны: все те, к кому он был нежно привязан, заботливо склонялись к его изголовью. Фредерика относилась к нему совсем как родная дочь, Лотарио – как сын, Самуил – как брат. То была семья. А теперь Фредерики больше нет рядом, Лотарио стал для него не более чем соперником, Самуил – всего лишь чужой равнодушный человек. Опять одиночество.

Как отец и как друг он глубоко страдал. А как муж?.. В это он вникать не решался. Какое странное и мучительное стечение обстоятельств! Жениться больным, умирающим, захотев иметь не столько жену, сколько дочь, потом, стоя на краю могилы, пообещать ее другому, сказав ему: «Она больше твоя, чем моя, с сегодняшнего дня ты ее подлинный супруг, я же для нее не более чем отец», – сделать все это, а потом ожить! Ото дня ко дню чувствовать, как кровь все быстрее бежит по жилам, говорить себе, что ты женат на очаровательной девушке, полностью пронизанной благоуханием цветов и свежестью рос своей весны, думать, что это прекрасное, нежное создание принадлежит тебе по всем божеским и человеческим законам, а ты от него отказался! Вспоминать, как ты возвратил ей ее слово и всю ее независимость, позволив любить другого, так что теперь она может быть неверной без угрызений и если не отдаться сопернику, то, по меньшей мере, пообещать ему себя! Сознавать, что стал для нее теперь не более чем помехой, препятствием, докучной отсрочкой счастья, что каждый день, который удастся отвоевать у смерти, ты вместе с тем крадешь и у нее! Быть живым и смотреть, как твоя жена без утайки дарит свою любовь сопернику, можно сказать сотворенному тобою же! Возможна ли пытка более нестерпимая?

Не раз Юлиус принимался мечтать о смерти как о единственной возможности положить конец этим изнурительным мучениям. Бывали мгновения, когда он даже злился на Самуила: зачем тот сохранил ему жизнь? Он упрекал своего врача за то, что тот не сдержал слова. Однажды он так ему и сказал:

– Ты мне обещал, что я умру куда раньше.

В другие же минуты он, напротив, благодарил Самуила, возвратившего его к жизни, потому что, если Фредерика и Лотарио не хотят пощадить его чувства, с какой стати ему быть добрым к ним? Да, он не умрет, не доставит им такого удовольствия. Ему придется страдать, что ж, зато и они будут мучиться.

Самуил был не многим счастливее Юлиуса. Он тоже ревновал, причем вдвойне: и к Лотарио и к графу. К тому же в этой душе, глубокой и мрачной, все страсти приобретали преувеличенные, невероятные размеры и зловещие очертания, словно предметы в час сумерек.

Но что поделаешь? Фредерика замужем, ее ничто более к нему не привязывает, кроме признательности за все заботы, какими он окружил ее детство и отрочество, – признательности, когда-то обещанной ему. К несчастью, для этого печального скептика это было весьма сомнительным утешением. В своих расчетах надежды подобного рода он приравнивал к нулю. Не имея возможности воздействовать на Фредерику, он воздействовал на Юлиуса. Он заставлял графа терзаться теми же муками, что снедали его самого. Не было дня и часа, чтобы он не изводил, не дразнил, не заставлял свою жертву метаться между сомнением и надеждой, не давая ей даже минутной передышки. Он так отравил Юлиуса своей завистью и горькой злобой, что во всех дневных помыслах, во всех ночных грезах того преследовало одно-единственное видение: Фредерика, ведущая любовную беседу с Лотарио.

Без конца изматывая обессиленную душу Юлиуса, Самуил преследовал две цели. Прежде всего граф, не вполне оправившийся после болезни, не найдет в себе сил выносить эти ежеминутные треволнения, а следовательно, возвратится в прежнее состояние безучастия и вялости – так ревность Самуила нашла верный способ обезвредить мужа.

И потом, Юлиус, копивший раздражение и досаду на жену и племянника, был теперь уже в нравственном отношении вполне готов в любую минуту встать между ними, как только Самуил пожелает сделать его орудием своей ревности – верным средством обезвредить возлюбленного.

Таким образом Самуил избавится от дядюшки вследствие бессилия Юлиуса и одновременно от племянника – вследствие гнева Юлиуса.

Само собой разумеется, он не был настолько неуклюж, чтобы чернить перед Юлиусом Фредерику и Лотарио, открыто изобличая их. Наоборот, он их всегда защищал. Он вскользь упоминал о том, что можно было бы предположить, если судить по видимости, но лишь затем, чтобы объявить такие предположения нелепыми, или говорил о пересудах лакеев, спеша их тотчас опровергнуть. Он оправдывал Фредерику и Лотарио в провинностях, в которых никто их не обвинял. У него хватало ловкости придать делу такой оборот, будто это Юлиус вечно что-то подозревает, а он только и делает, что разуверяет его.

В шекспировском «Отелло» есть две великолепные сцены, когда Яго искусно отравляет сознание мавра черным ядом ревности. Совершая свое гнусное преступление, со всей изощренностью злодейства опутывая Отелло узами лжи, Яго действует таким образом, чтобы его козни имели вид дружеской заботы, вынуждая Отелло с жаром благодарить его за удары кинжала, которые этот негодяй ему наносит. Между Самуилом и Юлиусом происходило нечто похожее на те две сцены, вышедшие из-под пера бессмертного гения.

Только здесь положение еще усложнялось тем, что новый Яго был влюблен в Дездемону и тоже ревновал к Кассио.

Муки, которым Самуил с такой охотой подвергал Юлиуса, он испытывал и сам. Ужасы, которые он нашептывал собеседнику, терзали и его сердце. Он был в одном лице и Яго и Отелло.

В то утро, когда между Самуилом и Юлиусом произошел разговор, первые реплики которого наши читатели слышали, Фредерика уже два с половиной месяца как была в Ангене.

Мы в нашем повествовании остановились на том месте, когда Юлиус спросил Самуила, уверен ли он, что Лотарио позавчера ездил в Анген.

– Не более уверен, чем в том, что он был там третьего дня, – отвечал Самуил, – или же в том, что он отправился туда сегодня.

– Сегодня? – спросил Юлиус. – Так что, он снова выехал из дому верхом?

– Я его встретил по пути сюда, – отвечал Самуил. – Он и в самом деле ехал на лошади.

– И где же ты с ним столкнулся?

– Я вышел из дому и встретил его на бульваре, возле улицы Предместья Сен-Дени. И что это доказывает?

– Это доказывает, – процедил Юлиус, присаживаясь к столу и опираясь на него локтями, – что он ехал в сторону Ангена.

– Можно ехать в сторону Ангена, но не в Анген, – окинув Юлиуса холодным взглядом, сказал Самуил. – И можно ехать в Анген, но не к Фредерике.

– Итак, ты считаешь, что он направлялся именно туда? – настаивал граф фон Эбербах.

– А хоть бы и так? – закричал Самуил, как будто не сдержав раздражения. – Что может быть естественнее? Сейчас апрель, воздух теплый, ласкающий. Что удивительного, если молодой человек, у которого есть лошадь, предпочитает весеннее дыхание лесов спертому воздуху городских улиц? Долина Монморанси известна своим очарованием. Там не так людно, как в Булонском лесу. Почему бы ему там не прогуляться?