Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр - Страница 193

Я предстал перед хозяином гостиницы мрачный, как туча; при всех своих прыжках «рыбкой» и прочих гимнастических упражнениях на крутых насыпях тюремных укреплений я сохранил не то пять, не то шесть дублонов, зашитых в моем платье; я уплатил ему все, что был должен, и – гони, кучер! – отправился восвояси, сначала легкой рысцой, но едва завернул за угол, пустил свою кобылку во весь опор.

Ах! В тех нескольких словах, которыми мы обменялись с хозяином гостиницы, я, стремясь рассеять его подозрения, сообщил ему, будто меня отпустили на свободу с условием, что я немедленно покину Майнц.

Сверх того я у него купил немного провизии для своей кобылы и для себя. Я не боялся, что это внушит ему нежелательные сомнения. Деньги, которые им даешь, никогда не внушают хозяевам постоялых дворов никаких подозрений.

Всю ночь я гнал мою лошаденку крупной рысью. Наутро я приютился в поросшей лесом ложбине, где и просидел весь день предосторожности ради. Благодаря охапке сена и ломтю хлеба, захваченным в Цальбахе, мы с кобылой были избавлены от необходимости в поисках пропитания соваться в окрестные селения, где нас мог бы ожидать дурной прием.

Вечером мы снова тронулись в путь. Так мы протрусили еще двое суток, избегая больших дорог, городов и обитаемых строений, выискивая укромные тропки, скалы и леса и по возможности путешествуя в ночные часы.

На третий день, чувствуя, что мне уже удалось отъехать от Майнца довольно далеко, я немного осмелел. Солнце давно встало, а я все еще не потрудился залечь в овраг.

Мне чуть было не пришлось дорого заплатить за эту неосторожность. Обогнув какую-то изгородь, я вдруг нос к носу столкнулся с бургомистром, который был столь нескромен, что потребовал мои бумаги.

Я отвечал ему по-итальянски речью, беглость которой была отменна, однако этот чиновник, похоже, не смог оценить в ней ничего, кроме ее пылкости.

Не понимая по-итальянски, он напялил себе на нос очки.

Меж тем я, не считая себя обязанным ждать, пока он изучит мой язык, наградил свою кобылу добрым ударом кнута; почтенный чиновник только и успел, что посторониться, чтобы не быть раздавленным.

Когда он опомнился от потрясения, причиненного опасностью, которую только что избежала его драгоценная жизнь, я был уже далеко. Впрочем, не так далеко, чтобы не слышать, как он орет, грозя послать мне вслед отряд конной стражи.

Дело принимало скверный оборот. Подгоняя мою бедную старую кобылу криком и кнутом, я решительно углубился в лабиринт скал и тропинок, где никакая повозка, кроме моей, ни за что бы не прошла и где, по всей вероятности, жандармы не станут меня искать.

Так я достиг края, в ту пору мне неведомого, и то был этот самый край…

Внимание Гретхен стало, наконец, пробуждаться.

– Весь день и всю ночь я скакал по горам и провалам, – продолжал Гамба, – поминутно бросая испуганные взгляды назад, и все мне чудилось, будто то здесь, то там высовывается жуткая жандармская рожа.

Но вот ночь подошла к концу, в небесах забрезжил первый бледный свет утра, звезды стали гаснуть. Внезапно я вздрогнул и остановил свою кобылу.

Впереди я заметил человеческую фигуру, стремительно бежавшую в мою сторону.

Само собой, сначала я решил, что это жандарм, и поспешил спрятаться за скалой.

Однако не слыша ничего похожего на конский топот, я осторожно высунул голову и стал наблюдать.

Неизвестная фигура приближалась. Я рассмотрел, что это женщина.

Вид у нее был растерзанный, волосы в беспорядке падали на плечи, на лице отчаяние. Она походила на бледный призрак.

– О, скорее! – прервала его Гретхен, задыхаясь от волнения.

– А, говорил же я вам, что мой рассказ в конце концов вас заинтересует! – закричал Гамба. – Теперь-то вы будете меня слушать!

Он торжествующе оглядел ее и продолжал:

– Эта женщина бежала прямо в мою сторону, но меня не заметила.

В нескольких шагах от меня она остановилась, отчаянным жестом воздела к небесам стиснутые руки, упала на колени на обочине дороги, пробормотала несколько слов, которых я не расслышал, потом закричала, бросилась вперед и исчезла.

Я быстро выпрыгнул из моей двуколки и побежал туда.

Дорога в том месте, где только что исчезла женщина, отвесно обрывалась в пропасть, которой я до того не заметил. Наклонившись, я заглянул в эту громадную разверстую бездну, и тут настал мой черед испустить крик.

Падая, несчастная не достигла дна.

– Да скорее же! Скорее! – словно сгорая в лихорадке, взмолилась Гретхен.

– Молодое крепкое дерево, выросшее в самой пропасти, на ее стене, чудом задержало ее падение.

Ее ступни зацепились за какой-то корень, спиной она пришлась прямо на ствол, одна рука застряла среди веток, голова резко откинулась назад, и все ее бедное хрупкое тело, изогнувшись, без чувств повисло над этой пастью смерти.

Спасти ее! Но как? Спрыгнуть на это дерево, как на спину коня, было бы для меня сущим пустяком. А попробуй потом выбраться из пропасти с такой ношей!

По счастью, в повозке у меня имелся канат с узлами, служивший мне для упражнений с шестом. Я полетел за канатом. Заодно прихватил и нечто вроде шарфа – вещь, тоже не лишняя при моих занятиях.

И вот что я сделал: нашел на краю пропасти крепкий корень, привязал к нему канат с узлами, зажал в правом кулаке другой его конец и смело ринулся вниз.

– Ну?! – задыхаясь, простонала Гретхен.

– Само собой разумеется, что я легко и грациозно вспрыгнул верхом на ствол дерева. Без ложной скромности должен признаться: я был доволен собой и мог по праву отметить, что мое образование оказалось не таким уж несовершенным. Тут я немного утешился насчет того, что не научен глотать ружья и штыки.

Едва оказавшись на дереве, я перво-наперво вцепился в женщину, поскольку все время боялся, как бы она не сорвалась вниз.

Потом я ее взвалил к себе на левую руку и левое плечо и основательно закрепил при помощи шарфа.

Она не оказывала ни малейшего сопротивления и повисла на мне совсем вялая, словно мертвая. Было похоже, будто я не женщину тащу, а мешок.

Но пока еще и поддела не было сделано. Вся трудность заключалась в том, чтобы выбраться наружу.

В правой руке я все еще сжимал конец каната.

Уверяю вас, это отнюдь не самая легкая задача – карабкаться по веревке, держась за нее только одной рукой и при том с женщиной на плече.

Вся штука в том, чтобы ни веревку не выпустить, ни женщину.

Я вверил свою душу всем святым рая, стиснул двумя ступнями нижний узел каната, ухватил правой рукой самый верхний узел, до какого мог дотянуться, и, оттолкнувшись от дерева, тихонько так повис над пустотой.

Хорошо еще, что эта бедная женщина была без сознания, не то у нее перед глазами оказалась бы преизрядная дыра.

Тысяча чертовых сальто-мортале! На что у моей души шкура дубленая, а и то, признаюсь со стыдом, она на пару секунд ушла-таки в пятки. Корень, к которому я привязал свой канат, похоже, не ждал такой двойной тяжести: при первом же хорошем толчке я почувствовал, как он подается, сгибается. К счастью, он преодолел свою слабость и стал держаться молодцом.

Но теперь канату пришел черед фокусничать. При первом же усилии, которое я сделал, чтобы подтянуться до следующего узла, он так напрягся и крякнул, будто хотел сказать, что на него навесили больше, чем он способен выдержать. Я почувствовал, что он готов оборваться, и сказал себе: «Не везет ей, бедняжке!»

– Мой добрый Гамба! – воскликнула Гретхен со слезами на глазах.

– Пустое, черт возьми! На поверку и веревка оказалась такой же жилистой, как корень. Да и мои мышцы не подкачали.

Я лез вверх, как белка: без резких движений, быстро, но плавно.

Через минуту – если возможно измерить время в подобных обстоятельствах – моя нога ступила на твердую почву. Я отвязал канат и погрузил в двуколку свою находку.

Вот, стало быть, как я выудил госпожу Христиану из пропасти.

Гретхен поднялась, с остановившимся взглядом и потрясенным лицом приблизилась к Христиане, коснулась ее руки, чтобы удостовериться, что она не призрак, и ощутив под пальцами живую плоть, упала на колени, в слезах целуя край платья своей воскресшей госпожи и подруги.