Аромагия (СИ) - Орлова Анна - Страница 59

В автомобиль я вернулась, сияя улыбкой и осторожно прижимая к груди объемистый сверток.

Как бы ни была сурова жизнь, всегда можно отыскать мелкие приятности — как изюм в сдобной булке…

Дом госпожи Бергрид сиял огнями, как в канун Йоль, когда все люди зажигают свечи и верят, что вместе с пламенем к небесам вознесутся их надежды и чаяния.

Автомобиль, мигнув фарами, притормозил у крыльца.

— Петтер, пожалуйста, подождите в машине! — попросила я, опираясь на его руку, чтобы выбраться из салона. Колкая шерсть неприятно уколола пальцы, ветер бросил в лицо горсть дождевых капель, заставив поежиться. — Я скоро вернусь.

— Слушаюсь, — отозвался он, беря под козырек.

Исмир почему-то хмыкнул, но на мой вопросительный взгляд ответил улыбкой, сладкой, как апельсиновое варенье.

Молоденькая горничная, которая открыла нам дверь, испуганно округлила глаза.

— Голубушка, доктор Ильин уже уехал? — с порога поинтересовался инспектор, уверенно проходя мимо нее.

— Нет, доктор у госпожи, — она сделала книксен и стрельнула глазками на невозмутимого Исмира.

И, надо сказать, дракон действительно поневоле приковывал взгляд. В бледно-голубом одеянии он походил на кусок льда, искрящийся собственным светом. Только кремовый аромат сандала выбивался из этого сверкающего великолепия, ласковой волной обнимая высокую фигуру Исмира.

Почувствовав, как деликатного благоухания сандала закружилась голова, я поспешила включиться в разговор — схватилась за реальность, как утопающий за соломинку.

— Тогда мне пока не стоит там показываться, — заключила я. — Боюсь, доктор мне не обрадуется.

— Конечно, голубушка, — согласился инспектор, разматывая шарф. Как многие пожилые люди, инспектор всегда мерз и зависел от капризов погоды. — Мы пойдем к твоей госпоже, а ты проводи госпожу Мирру в гостиную и подай ей чаю!

— Кофе, — вмешалась я, пытаясь снять шляпку. Проклятые булавки никак не желали выпутываться из массы волос.

Дернув шпильку чуть сильнее, я прикусила губу от нешуточной боли и рассердилась на саму себя.

Чьи-то ловкие пальцы сзади коснулись головы и за несколько мгновений избавили меня от шляпки — и от шпилек вообще. Освобожденные от них волосы волной упали на спину.

Мне не требовалось оборачиваться, чтобы узнать неожиданного помощника — в безмятежный аромат сандала щедро плеснули мандаринового сока и приправили ложечкой гречишного меда.

Рука Исмира будто ненароком скользнула по непослушной массе волос, нежно поправила локон на шее…

Где-то рядом — и бесконечно далеко — прерывисто вздохнула служанка, и это меня резко отрезвило.

— Благодарю, господин Исмир! — ледяным тоном произнесла я, отстраняясь.

Надо думать, в глазах моих он прочитал не сказанное: «Не смейте больше так делать!».

И таким дразнящим жестом заправил за ухо собственную светло-пепельную прядь, что захотелось дать нахалу пощечину… Или коснуться таких мягких на вид волос…

От этого желания меня отвлек аромат фенхеля — сладковатый, анисовый с нотками камфары.

С облегчением ухватившись за этот предлог, я резко обернулась, будто разрывая натянутую между мной и Исмиром звенящую серебряную нить.

— Рискни хоть словом намекнуть! — отрезала я, вперив строгий взгляд в горничную.

Она ахнула и прикрыла ладошкой розовый ротик.

— Но я никогда, никогда… — пролепетала она, в притворном смущении потупив глаза.

Вот только фенхель — это аромат речи, творчества и общения. Нетрудно догадаться, что именно собиралась рассказать горничная.

Раздражение накрыло душу колючей проволокой. Зачем Исмир так играет со мною, да еще и прилюдно, давая повод для пересудов?

Спокойно. Вдохнуть, выдохнуть… С драконом я после разберусь, а теперь следует пресечь слухи.

Я непреклонно поджала губы и процедила:

— Вот и не думай! Иначе… — и многозначительно замолчала, предоставляя ей самой придумать наказание на свое усмотрение.

Надо думать, она обладала живым воображением — судорожно вздохнув, почтительно склонила голову и сделала книксен.

— Да, госпожа, — теперь прозвучало с куда более искренней почтительностью. — Прошу, следуйте за мной!

Мужчины в разговор с прислугой не вмешивались, хотя могли лишь догадываться, почему я так на нее ополчилась.

Инспектор одобрительно хмыкнул, когда она легкокрылой ласточкой полетела к двери.

Я послала ему извиняющуюся улыбку (не люблю ругаться, но со слугами иначе нельзя) и последовала за ней…

В коридоре витали запахи чего-то горелого и сбежавшего молока, которые так навязчиво лезли в нос, что я скривилась, остро жалея, что нельзя отключать обоняние по желанию.

Излишняя чувствительность — побочный эффект моих способностей.

Наука уверяет, что человеческий нос распознает запахи на расстоянии около четырех метров. Нюх аромага и того тоньше. А жить в постоянной дисгармонии ароматов… приятного мало. За все приходится платить.

Именно потому я росла в закрытом поместье. Бабушка не понаслышке знала, каково жить с такими способностями в городе, где запахи и ощущения девятой волной обрушиваются на неподготовленное детское сознание.

Теперь, вырастив сына, я лучше понимала своих родителей, которые предпочли оставить меня бабушке. Они попросту не были готовы всецело посвятить себя ребенку с задатками аромага. Вот только детская тоска и обида еще долго отравляли душу.

Помню, как летом часто выбегала на опушку леса, откуда было прекрасно видно дорогу из города, и встречала дилижанс, проходящий по этой дороге каждый день. Помню, как обнимала шершавый ствол сосны и до рези в глазах всматривалась вдаль. Как из зажмуренных глаз катились слезы, и как колкий аромат хвои словно гладил мое зареванное лицо…

Когда-то я поклялась себе, что никогда не оставлю своих детей, что они не узнают, что значит долгие месяцы быть оторванными от самых родных людей…

А Ингольв, будто в насмешку, заставил меня нарушить это обещание, отослав Валериана.

Впрочем, он ведь не знал…

Горничная, пролепетав, что сию минуту подаст заказанный кофе, выскочила из комнаты столь стремительно, что рисовать в воздухе перевернутую руну ансуз — молчание — пришлось в последний момент.

Помнится, дедушка, не чуждый искусству эрилей, учил меня таким образом избегать ненужных разговоров. А бабушка всегда возражала, что единственный действительно надежный способ в этом случае — немедленно увольнять болтливую прислугу…

Не в силах сидеть без движения, сохраняя подобающе безмятежное выражение лица, я вскочила и принялась мерить шагами гостиную, краем уха прислушиваясь к звукам в коридоре. Впрочем, на слух не стоило особенно полагаться, а вот горьковатый аромат кофе слышно издалека.

Я коснулась бархатной обивки дивана, гладкой атласной подушечки, погладила обшитую деревянными панелями стену — в Ингойе это считалось роскошью. Покрытая светлым лаком поверхность казалась теплой и сияющей, как нагретый телом янтарь.

Поневоле вспомнился поистине царский подарок Ингольва — моя спальня, полностью отделанная драгоценной древесиной. Ни тогда, ни сейчас он не объяснил, отчего вдруг проявил такую щедрость. Ингольв склонен дарить вещи, которые можно с гордостью демонстрировать знакомым. А тогда безо всяких объяснений преподнес то, чего мне действительно хотелось. И сердился, когда я пыталась благодарить. Надо думать, сам стыдился своей неожиданной слабости…

Боги, милосердные мои боги! Как много мы с Ингольвом пережили вместе, сколько ошибок — глупых и непоправимых — наделали…

Обиды, как щелок, разъедают любовь…

Я опустилась на диван и прикрыла глаза, листая воспоминания, как старую книгу. Вот тут на полях нарисована смешная рожица, тут завернут уголок — на память, потому что эту страницу тянет почаще перечитывать, а тут следы жирных пальцев…

Последние главы написаны зелеными чернилами — того неприятного оттенка, что отчетливо пахнет желчью. Столько обид и боли, непонимания и унижения, что поневоле задумаешься, под силу ли дальше нести этот тяжкий груз. Или сбежать, куда глаза глядят — налегке, радуясь хотя бы тому, что удалось унести ноги. Вот только слишком много придется оставить позади.