На суше и на море - Подгурский Игорь Анатольевич - Страница 56

– Йэс, сэр, – согласился Гарри, преданно вытирая носовым платком холку вспотевшего от скуки Сивки. – Я приложу все усилия и стану хорошим шерифом. А почем в вашей стране подковы?

Брейка принесли и положили на землю у колес повозки. Старый Кацман извлек из кармана рулетку и принялся его обмеривать. Потом обиженно выпрямился:

– Таки дышит!

– Добить? – поинтересовался у Ильи Олаф, передавая котенка беку и поигрывая топором.

– Нет, не позволю творить беззаконие, – твердо отодвинул Рыжую Бороду в сторону новый шериф. – Мы его повесим. Сильвио! Давид! В подвал его.

Бек сорвал с рубашки шерифа звезды и сунул в карман халата. Итальянец с берданкой и еврейский богатырь со штуцером подхватили Брейка под руки и поволокли прочь. Следом, снова разворачивая рулетку, засеменил Кацман-старший.

– А основания? – с сомнением покосился бек на Гарри.

– Превышение должностных полномочий и неправильный переход улицы, – отчеканил новый шериф.

Батыр одобрительно хлопнул Гарри по плечу, порылся в бездонном кармане и вручил звезду новому представителю закона в городе.

…Они уже покинули Питсдаун, когда на взмыленной Левиной кляче их догнал Патрик с авоськой в руке.

– Тпру, ледащая, – притормозил он, настигая повозку. – Вы лошадь забыли!

– Барахло? – скептически заметил Олаф.

– Ну, все-таки, – засмеялся Патрик, протягивая просиявшему Илье авоську, в которой со стеклянным звоном гремели бутылки «Столичной». – Вот, на память. Мы ночью в хранилище залезли. Искали что-нибудь почитать. Странные какие-то бутылки…

– Лошадь оставь себе, – растроганно приступил к делу Илья, отвинчивая пробку. – Леве она теперь ни к чему, думаю.

Патрик молча развернул лошадь и, теперь уже никуда не торопясь, направился к городу. Бек, переглянувшись с Олафом, слегка хлестнул Пржевалку сухой веточкой, и они опять тронулись в путь. Илья, распугивая койотов, долго распевал хриплым басом «Если бы парни всей Земли…» и уснул только за полчаса до прибытия в индейский лагерь.

Встреча была жесткой и недружелюбной.

Два десятка стрел, просвистев оперением, вонзились в землю перед ногами лошадей, как только они миновали голубую табличку с лаконичной белой надписью: «Апачьевск. Белозадым братьям проход и проезд воспрещен».

– Олаф, – вполголоса попросил бек, наблюдая, как к остановившейся повозке приближается пяток индейцев. – Ты не обидишься, если я тебя попрошу полчасика побыть моим… Как тебе помягче сказать… Ну, словом, слугой.

– На Задова поменять хочешь? – понимающе, но чуточку обиженно уточнил Олаф, печально усмехаясь. – А я думал, ты мне теперь друг…

– Да нет, – чуть смутился Батыр. – Для солидности. Да и какой дурак отдал бы тебя, богатыря, за какого-то Леву? Одна борода твоя чего стоит.

– Это так, – успокоившись на свой счет, согласился Олаф, довольно оглаживая рыжую поросль на волевом подбородке. – Топор в повозку спрятать?

– Ни в коем случае! – распорядился бек. – Сунь за пазуху, но так, чтобы на виду был. И молчи. Что бы я ни говорил – молчи себе в тряпочку.

Олаф сначала стал искать по карманам замусоленный платок, но потом до него дошло, и он приготовился терпеливо молчать.

– Моя – большой апачьевский вождь Чагука Бизоний Рык, – приближаясь, хмуро проинформировал бека статный индеец, не уступавший габаритами Олафу. – Бледнозадый брат мой нарушил границу своей резервации. Бледнозадый брат умрет. Хао!

– Бизон – крупный зверь, – уважительно, но с достоинством согласился бек. – Мой краснорылый брат имеет силу бизона и сердце пумы. Я не врублюсь вот только, чьи глаза у моего брата – глаза совы или глаза выхухоли?

– Чагуке плевать, – высокомерно заметил индеец, не опуская лук. – Чагука не знает выхухоль.

– Моя Чагуке объяснит, – хладнокровно обронил бек, не обращая внимания на направленную ему в лоб стрелу. – Выхухоль – это подвид из рода хухолей. Есть еще три представителя этой породы: нахухоль, похухоль и дохухоль. Нахухоль – злобен и агрессивен. Похухоль – равнодушен и сонлив. Дохухоль – толстопуз и жирен. Все они живут в норах и очень плохо видят.

– Чагука не из рода хухолей, – обиженно сверкнул глазами индеец. – У него острый взгляд.

– Я так и думал, – громко заметил бек, поворачиваясь к Олафу и вновь переводя спокойный взгляд на индейца. – У Чагуки глаза ночной совы. Он видит на сотню миль.

Чагука удовлетворенно кивнул, гордо окидывая совиным взором соотечественников.

– Но сейчас день, – печально продолжал Батыр. – Солнце ярости обожгло взгляд мудрой птицы. Мой краснорылый брат не видит цвет моей кожи?

Чагука внимательно уставился в лицо Батыра и чуть растерянно опустил лук.

– Мой брат смугл и узкоглаз, – почесав лоб, признал Чагука. – Мой брат прокоптился в больших вигвамах?

– Моя – большой вождь Батыр Верблюжий Рог из племени азахов, – гордо сообщил бек, распахивая халат. На груди бека синела изящная татуировка, сделанная Батыру Верещагиным по дружбе и по пьяни в окрестностях Тадж-Махала.

– Ешкин кот! – не удержался Чагука, с завистью разглядывая батальную сцену: степь и топчущего геологов боевого верблюда, меж горбами которого сидел индифферентный ко всему происходящему маленький, но узнаваемый бек.

– Моя хочет видеть главного вождя, – нахмурился Батыр, в глубине души искренне довольный произведенным эффектом. – Моя несет добрые вести.

Чагука выразительно щелкнул пальцами, и индейцы, окружив повозку, неспешно направились к рощице, на опушке которой и был разбит лагерь апачей. Сам Чагука поспешил к начальству с докладом, опередив отряд.

Приветствовать бека вышел сам Рача Орлиный Коготь.

– Моя рад приветствовать достойного сына Верблюда. Мой вигвам – твой вигвам, – заметил вождь апачьевских вождей Рача. – Покажи мне свой тотем, мой смуглый брат.

Бек с достоинством распахнул халат и повертелся на месте, предусмотрительно давая возможность насладиться мастерством художника всем присутствующим.

Дипломатический ход бека, подарившего лицезрение прекрасного всем социальным слоям племени, был замечен вождем. Рача прогнал от своего вигвама всех, кроме Чагуки, предложил беку присесть на циновку под деревом и продолжил допрос, ловко закамуфлированный под радушие.