ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич - Страница 43

Мы покупаем шампанское и коробку конфет, чтобы дома поднять маленькие тосты. Тост за «Эспираль», тост за «Эпсон», тост за компьютерные технологии, за международное объединение капиталов, бизнеса и политических систем! Ура!

Обувные кошмары

И тут у меня развалились туфли. Точнее, полусандалии. Я купил их в Медведкове, в универмаге. Я бы и не купил, но Валентина настояла. Говорит, модные очень, сделаны на века, легкие и прочее. И вот, нате вам «на века» — развалились, вытащились пряжечки, подошвы покоробило. Иду хромаю.

«Размечтался, — с досадой думаю я. — Бизнесмен хренов! У самого туфель приличных нету, а туда же…»

Хотя, конечно, деньги у меня имеются. На башмаки вроде бы должно хватить. Та-ак, и где тут у них обувной отдел?

Я с детства не люблю сандалии. Последний раз сандалии мне покупала бабушка, когда мне было лет, наверное, семь с половиной. Это были красные лаковые сандалии, удивительно уродливые. И все в дырочках. А тут Валентина надавила на меня, сбила с толку.

— В тропики едем, — говорит, — а ты будешь как дурак в осенних ботинках бегать.

Что же делать — я люблю ботинки. В ботинках в любой момент по луже можно пройти. По чем хочешь можно пройти. Хотя какие тут, в Кито, лужи? Дожди, конечно, бывают, и ливни бывают. Лужи тоже, впрочем, есть, пока дождь идет. Потом, правда, быстро исчезают.

Я думаю, сандалеты мои проходили бы еще, может, месяца два, а так за шесть недель наступила кончина — я в них лазил на Пичинчу. Сандалеты — не горная обувь, нет. Чуть-чуть на них нажмешь, они и расползаются.

Итак, проблемы-то вроде бы нет — иди покупай. Ну, я и пошел. Расползлись они в «Эспирали», с «Эспирали» и начал. Хожу, заглядываю, щупаю. И все что-то на детский отдел, на магазин детской обуви все смахивает. «Как же так? — думаю. — Что ж они такие маленькие?»

Смотрю — везде сорок да сорок, сорок да сорок. Тридцать восемь — сорок, куда ни сунься. Подхожу к продавцу, спрашиваю:

— Сорок три? Или лучше сорок три с половиной? Или сорок четыре?

А он, как больной, пучит на меня свои глупые глазки и вопроса до конца не понимает. То есть он знает, что сорок четыре — это такой размер обуви, которая где-то шьется и в природе существует. Но за пятнадцать или двадцать лет своей торгашеской работы он ее ни разу не видел.

— Нет, — мотает головой. — Нету.

Нету, не видел, не получал, не ожидаю, не надеюсь. И вот тут я впервые за время пребывания в Эквадоре поглядел на ноги эквадорцев. И был очень удивлен. Не то что маленькие ростом, но и такие, как я, и даже выше меня мужики носят женские размеры. Да и фасоны тоже не весьма мужские. Так, какие-то остроносики. У нас в Москве некоторые женщины, которым за сорок пять и побольше, любят нечто подобное на низком каблучке, легкое. Бегать удобно — по делам, по рынкам, нога на эскалаторе не подвернется. В общем, женское у них тут все. Сороковой размер — это максимум. Смешно.

Смотрю и глазам не верю. Вот идут навстречу два мужика. Обоим по полтиннику, с сединой, серьезные, морды крупные. Пиво, очевидно, любят. То есть все как у нормальных людей, и даже большой портфель имеется. А опустишь взгляд, поглядишь на землю: елки-палки! Что ж там такое — ножки, как у балерины, тридцать восемь, да и то башмаки хлопают, при быстром шаге пятка выскакивает.

У меня всегда с ногами были большие проблемы. Вообще-то мой любимый размер — сорок три с половиной. Но это в длину. В ширину — все сорок семь. Широкие у меня пальцы, ступня такая. И подъем неправильный. Короче, уродская нога, можно сказать. То есть внешне-то хорошо, внешне все как должно быть, ничего уродского и не видно. А наденешь, бывало, советские туфельки и сразу же понимаешь: нет, уродская нога, совершенно уродская. Потому что туфельки хоть какие хочешь надевай, а все равно жмут.

Конечно, сорок пятый не жмет, в сорок пятом в ширину хорошо. Зато в длину — лыжи лыжами. Как в таких ходить — не знаю. Разве только ваты в носки напихать. Впереди можно даже тайничок сделать, мало ли чего там носить. Но так как я не двухметрового роста, а всего сто семьдесят пять, то сорок пятый мне как-то не идет. Вот и покупал я чехословацкую какую-то настойку на травах и неизвестных веществах и наливал ее внутрь. А еще, за отсутствием чехословацкой настойки, тройной одеколон наливал — прямо в ботинок. Вылью полстакана, суну ноги — холодно, но приятно. Хожу, хлюпаю, туфли растягиваю. Так, смотришь, дня за три-четыре растянулись. А еще через неделю и мозоли заживают, и дней через десять можно уже начинать ходить по-настоящему, не хромая.

К этому я в принципе привык, еще в детском возрасте понял — в советской обувной промышленности, равно как и в сантехнической, работают только кретины. Вот гвозди, тяпки, топоры — это хорошо. Там, очевидно, трудятся нормальные люди. А у которого не все в порядке с головой, тот сразу же идет сапоги шить.

Нет, я не о тех, которые в фанерных будках сидят — ремонт обуви, индивидуальный пошив и прочее. Эти люди как раз умные. Хотя однажды и у них мы заказывали, и расползлось все через три месяца по всем швам. Но не от того расползлось, что он дурак, тот обувщик, а именно от того, что мастер-то был умный. Он заранее точно рассчитал, чтобы расползлось через три месяца, а не через три недели.

Ну а сантехника в Союзе всегда была соответствующая. Краны — они всегда текут, капают, резьба у них срывается, прокладки лопаются. Унитазы, сами знаете, какие звуки издают — весь этаж содрогается. А то еще лучше, бачок соловьем запоет.

Так что у меня было предвзятое отношение ко всяческим кранам и обуви. Я даже считал, что и обувь, и сантехника — они во всем мире такие кривые. Но мне и в голову не могло прийти, что в Южной Америке, в Эквадоре, совсем нет сорок третьего размера. Если б я только знал об этом, я, конечно, купил бы в Москве пять пар. Все — сорок четвертого. А может, и больше купил бы, семь пар или восемь. А теперь я остался вообще ни с чем. Сандалии разползлись, надо надевать другие, а нету.

Но вначале я по наивности решил, что все дело в «Эспирали», что просто «Эспираль» такая ненормальная. А так как Валентина и Маша были рядом, то Валентина мне и говорит:

— Это ничего, такое случается. У них на всех один снабженец.

— С чего ты взяла?

— Ну как же, в Москве так когда-то было. Снабжают всех с одной базы. Завезут сорок вторые, смотришь — вся Москва битком набита сорок вторыми. А спроси сорок первый или сорок третий — нету.

Я говорю:

— Что ты с советскими временами путаешь? И не только с временами, но и с пространством. Другое тут пространство. Здесь торгуют только тем, что интересно, а иначе не продашь.

Ладно, попробую посмотреть в других магазинах, по другим центрам пошатаюсь. Вышли мы, идем по Амазонас, глядим под ноги. Вижу — впереди человек восемь американцев. Громадное мужичье, в каждого из них три меня влезет. Возрастом, наверное, лет по двадцать, а то, может быть, только по восемнадцать, но выглядят на все сорок. Не лицом, конечно. Лица у них и на пятнадцать не тянут, зато комплекция — ровно на сорок. А ноги — это не ноги, это даже не лапы. Ступы неохватные. И все пятидесятого размера, не меньше.

Вот, думаю, пожалуйста вам: люди на земле живут разные, а некоторые и пятидесятыми, бывает, шлепают. Причем по этому же самому Эквадору шлепают. И тут возникает у меня смешная мысль: туристов же здесь из Европы, Америки, Австралии полным-полно. И представьте: приезжает такой турист вроде меня, полный дуралей в сандалиях, а сандалии-то у него — брынь! — и лопнули. Что он делает? Конечно, он может обратиться к своему гиду, а если один приехал, то в отеле к кому-нибудь. А там ему скажут: «Поезжай-ка, мол, братец, туда-то и туда-то и купи себе приличные башмаки».

Между тем иду я несколько боком. То есть вроде бы прямо, но левую ногу ставлю как-то под углом. И хромаю. И еще за Валентину прячусь. Потому что ремешки, которые вылезли, по ноге хлопают и привлекают внимание прохожих. К тому же мне приходится ноги слегка подволакивать, потому что в сандалиях бугры. Ну, в общем, инвалид инвалидом. И с каждым шагом ноги начинают серьезно побаливать, ныть от ступни до колена.