ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич - Страница 56

— Кэ кьерэс, анималь? — негромко кричит наш таксист сквозь поднятое стекло, обращаясь к мужику в машине напротив. У того тоже поднято стекло, и он, разумеется, ничего не слышит, но, разумеется, все понимает.

— Анималь! — убежденно повторяет наш таксист и жмет клаксон.

Анималь — это животное. Если обозвать таким словом кого-нибудь на Тверской, это может кончиться печально. Здесь же, в Кито, «анималь» хоть и оскорбление, но допустимое между шоферами. Оно больше склоняется к значению «тупица», «недотепа». Что, конечно, тоже не комплимент.

Пока мы добираемся до дома, «снег» успевает растаять. Лишь сероватые горки бывших «сугробов» торчат кое-где у забора. Я набираю полную горсть неровных ледяных шариков. Приятно все-таки, пахнут зимой, концом февраля.

Выезд в Санголки

Несмотря на довольно активную рекламу, клиенты в нашу студию заглядывали не часто. В среднем выходило всего две съемки в день, что едва окупало аренду и материалы и не давало никакой прибыли. Разумеется, я нервничал, предпринимал всяческие необдуманные действия, дабы как-то расшевелить бизнес. Первое, что я сделал, — это снизил цены. Фото тридцать на сорок за пять долларов (вместо ранее объявленных семи). Второе — вынужденно ввел половинчатый формат, то есть двадцать на пятнадцать. Три доллара за штуку. Вместе с продолжающейся рекламой эти меры дали нам третьего клиента в день, но из-за сниженной цены и уменьшенного формата реальный доход значительно упал.

Я не спал ночами, изводил себя, изобретая все новые и новые способы улучшить положение. Но практически ничего уже сделать было нельзя. Это стало окончательно ясно после того, как я вывел на откровенный разговор одного старого фотомастера в историческом центре. Там я узнал, что фантастически высокая цена обыкновенной павильонной фотографии обусловлена отнюдь не любовью местных жителей к собственным изображениям, а надеждой, что редкий клиент оставит хоть какой-то доход фотографу.

Иначе говоря, фотографы привыкли драть три шкуры потому, что драть было почти не с кого. Основная масса снимающихся граждан предпочитает заказывать снимки размером три на четыре и два на три, для личных регистрационных карточек и прочих документов. На этих заказах не разживешься, расценки чисто символические, жалкие несколько сотен сукров прибыли с человека.

Не трудно догадаться, в каком состоянии ушел я от фотографа, вылившего на мою голову эту информацию. Я был оглушен и подавлен. Выходило, что месяц каторжных трудов по ремонту студии и огромные для моего кошелька затраты — все зря.

На следующий день я на работу не вьчпел. Был в коме. К вечеру, однако, Ьзял себя в руки, оделся, нырнул в такси, а через полчаса на стекле моей витрины красовалась удвоенная цена — десять долларов за отпечаток. И никаких половинок! Я понимал, что столь наглая расценка, возможно, отпугнет даже тех немногих, кто уже подумывает прийти и сфотографироваться. Но таков местный метод борьбы за выживание. А в чужой монастырь со своим уставом не лезь.

Будь что будет, решил я. Один клиент в день? Хорошо, его деньгами я оплачу аренду, удержусь на нуле, а сам начну расширять услуги.

Я составил список услуг. Ни в коем случае не отказываясь от монтажей, можно было заняться и непосредственной фотографией, особенно детской. Без компьютера, снимая на обычную камеру и отпечатывая в «Кодак-центре» за сто метров от «Эспирали». И почему бы не предложить документальную фотографию тоже? Всего-то требуется купить четырехглазый «Полароид». А кроме того, выкроить из шестидневки один день для выездов. Самый гиблый день в Кито — среда (так сложилось исторически). Активность — минус девяносто процентов.

Последняя идея — выезды — особенно понравилась. В этом деле я спец, мне знакомы и туристы, и школьная работа, и садики с яслями. Не один сезон я оттачивал свой опыт выездной детской фотографии. Не хватало кое-какого оборудования. И на следующий день, махнув рукой на возможных клиентов, я снова не пошел на работу, а поехал с Машей на юг, покупать цветные ткани для фонов, большую мощную вспышку на аккумуляторах, легкий штатив и прочие мелочи. Мелочи эти съели еще два дня. После чего я сидел в полутьме студии, со злобой глядел на медленно проползающих мимо витрины прохожих и нетерпеливо ждал среды.

К среде план выезда был готов, оборудование тоже. Я снял Машу на образцы, которые вышли удивительно хорошо. Мое фотожелезо позволяло превратить любой угол любого помещения в настоящий съемочный павильон буквально за три минуты. Разъезды не терпят медлительных. В больших российских детских садиках я наловчился тратить на одного ребенка не больше тридцати секунд, включая время на зарядку вспышки. И при этом фотографии детей выглядели так, будто с малышом провозились полчаса, тщательно усаживая его, успокаивая, расчесывая и распрямляя складочки на одежде. Правда, после двухсотого карапуза я уставал настолько, что забывал свое имя и тем более место, где нахожусь. Съемки в ускоренном темпе, когда заведующая на все про все дает полтора часа, — это ад на земле. Но ад хорошо оплачиваемый, можно было и потерпеть.

Однако затея с садиками провалилась не начавшись. Садиков в Кито попросту нет. То, что есть, — это крошечные заведения с десятком, от силы двумя десятками детишек, чьи родители настолько не обеспечены, что не могут позволить себе наемную нянечку. Бедные же родители фотографию не любят — за нее нужно платить деньги. Я побывал в нескольких подобных учреждениях, и везде мне говорили, что мои услуги не требуются, а в одном месте сказали по секрету, что у них снимает одна мамаша, но фотографии раздает даром. Вот и все. Остались школы и высшие учебные заведения.

В России школы — неудачный выбор. Маленького ребенка еще хоть как-то любят, на него еще тратят какие-то деньги, но стоит ему подрасти и пойти в первый класс — все, любовь забыта, затраты на внеучебные дела резко сокращаются. Так, если в ясельных группах детских садов снимались практически сто процентов детей и почти никогда не было возврата фотографий, то в средних группах — две трети, в подготовительных — половина, а в первых классах желающие составляли стойкое меньшинство, процентов, наверное, Двадцать.

Что же до старшеклассников, то индивидуальная съемка у них — из ряда вон выходящее событие. Девочки считают себя (всегда!) в десять раз красивее, чем они есть на самом деле, а мальчики — и красивее, и старше, и умнее, и мужественнее, и так далее. Мальчики переходного возраста настолько капризны, что лучше и не соваться к ним с фотографией, все равно не купят. И оставалось только одно проверенное средство заработать в школе хоть какие-то деньги — группа, съемка всем классом с «любимым» учителем в первом ряду.

Чтобы не наступать на те же грабли, я сразу решил отказаться от портретов и предложить именно группу. Но так как я еще и хомо компьютерос, то, подумав, я добавил к фотографии компьютерную виньетку, цветную, с надписью — название школы, дата, прочая ерунда — с микрокартинками, изображавшими книги, тетради, линейки и другие школьные принадлежности. Я старался делатьтак, чтобы мои образцы понравились самым старым и консервативным учителям. И конечно же директору. Как ни странно, образцы получились — хоть на выставку посылай. За основу была взята фотография Машиного пятого класса медведковской московской школы, физматкласс, розоволикие очкарики-вундеркинды.

В среду я поехал в Санголки, добрался до пригородного автовокзала в Ла-Марин, вошел в маленький черный автобусик и поехал.

По пути в Санголки случилось незначительное происшествие, которое, как позже выяснилось, было прелюдией к сильной, странной и непонятной болезни, которая ежегодно поражает Кито и всю страну. Имя этому заболеванию — Карнаваль дель аква. Его основной симптом — водяные шары.