ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич - Страница 66

До Манты километров четыреста, за билет просят шесть долларов.

— Что-то дешево, — сомневаюсь я. — Какой-нибудь крестьянский автобус подадут, колымагу.

— Разве это дешево? — жадничает Валентина. — Шесть долларов — тридцать килограммов бананов! Ничего себе, дешево!

Ладно, берем билеты. У нас пара сумок: одна, что побольше, — для меня, вторая, маленькая, — у Валентины, да еще крошечный рюкзачок у Маши, но он не в счет — она с ним не расстается и потерять его невозможно. Я хотел было сдать свою сумку в багаж, но не тут-то было. Когда автобус подошел на загрузку (круглорылое, приземистое чудо бразильской техники), выяснилось, что все багажные места, как в брюхе автобуса, так и на крыше, закупил какой-то торговец тряпками, автобус забит картонными коробками с надписью «Канадиан джинс». Видимо, такие перевозки — дело привычное. Никто из пассажиров не удивился, все вошли и принялись молча втискивать сумки и чемоданы во все щели и пространственные емкости салона. Как ни странно, минуты через три-четыре пассажиры устроились не без комфорта и успокоились.

Подошло время отправления, но автобус простоял еще десять минут — ждали водителя-сменщика. Он опаздывал. А когда шофер наконец приехал, я поразился его молодости и, честно говоря, начал уже жалеть, что затеял эту поездку. Нашему водителю на вид было лет семнадцать, мальчишка-метис, и на лице написано — шалопай. Смеется, доволен жизнью, доволен автобусом, доволен своим мягким скрипучим креслом — всем на свете доволен.

И вот мы тронулись. Долго петляли по Кито, то и дело останавливаясь и подбирая народ. Оказывается, вокзал — далеко не единственное место посадки. Многие люди вообще никогда на вокзал не ходят, они «голосуют» на нескольких всем известных перекрестках — небрежно приподнимают руки, и автобусы послушно притормаживают. Такие «дополнительные» пассажиры платят чуть меньше официальной цены билетов, но все эти деньги идут, разумеется, водителю, мимо кассы. Хотя вряд ли только одному водителю — о «левых» деньгах знают буквально все, кто хоть раз прикасался к междугородному автобусу.

Целый час мы выбираемся из города. Его южная часть в несколько раз больше северной. К тому же множество поселочков плотно срослись со столицей и тянутся без конца и края. И самое удивительное — мы лезем вверх. Правда, недолго. Автобус выскакивает на прямую и широкую автостраду, в конце которой, как я теперь знаю, начинается спуск в великие долины Ла-Коста.

Нужно отдать должное эквадорским дорогам — в сравнении с российскими они идеальны. Нет ни трещин, ни выбоин, ни гармошек. Автобус плывет, скользит как по маслу, без надрыва, без вибраций, ровно и неестественно.

В Кито я узнал, что такое ремонт дороги и что такое асфальт. Ремонт — это когда срывают не только собственно асфальт, но и песочно-галечную «подушку» и перестилают все заново, с нуля. Асфальт по-китийски — это сорок сантиметров первоклассного асфальтобетона, уложенного на метр засыпки. Такая дорога служит без проблем тридцать лет, после чего ее снова полностью перестилают. Если разделить затраты на тридцать, то они минимальны, а удобства для водителей и пассажиров, наоборот, максимальны. Но и это не предел. В странах побогаче, в Малайзии например, асфальт, соответственно, потолще — не сорок, а уже шестьдесят сантиметров. На такой асфальт можно сажать самолеты средней тоннажности.

В капиталистических странах асфальтовый закон прост, как сам асфальт: чем реже ты ремонтируешь дорогу, тем больше ты на ней зарабатываешь. Ибо зарабатываешь ты либо тем, что сдаешь свою дорогу в исключительную аренду государству, либо тем, что берешь деньги с водителей. А ремонт, естественно, зачисляется в непроизводительные убытки владельца дороги. В России, как известно, все наоборот. В России дороги государственные. Это значит, что чем хуже они сделаны, чем отвратительнее их ремонтируют, чем чаще они выходят из строя, тем выгоднее, тем больше денег отгребают ремонтники. И потому все без исключения дорожные фирмы и организации России кровно заинтересованы в ужасных дорогах. И не прав был классик: плохие российские дороги — вовсе не национальная беда, а испокон века запланированный, неиссякаемый источник огромного дохода для отнюдь не дураков…

Автобус мчит по трассе, а мы наивно подсчитываем время в пути. Я говорю:

— С такой скоростью можно добраться до Манты часов за пять. Даже за четыре с половиной.

— Тогда почему они говорят, что приедем вечером, к семи?

— Ну, наверное, стоянки длинные, обеды и прочее.

Отчасти я прав, обед, конечно, не минуешь, но это лишь отчасти. Восемь часов пути на четыреста километров при скорости на трассе до ста двадцати километров в час — это уравнение приводится к равенству не одним лишь обедом. Главный коэффициент замедления в ней — спуск. Коротенькое словечко, которое в данном случае синонимично таким понятиям, как кошмар, ужас или лучше «прощай, мама».

Лишь только мы съехали с автострады и повернули на серпантин, нас сразу же поглотило плотное море тумана. Стало пасмурно, почти темно, и пошел мелкий дождь, отчего туман не развеялся, вопреки нашим российским приметам. Начался аттракцион «Слепые повороты».

Наш водитель явно спешил, он не очень-то притормаживал и не желал плестись в хвосте колонны тяжелых грузовиков. Помигав светом, он вырывался из ряда, надрывая воющий дизель, и высовывался на встречную полосу, где дальше сорока шагов вообще ничего не видно — туман. Но мне как раз хватало этих сорока шагов, чтобы разглядеть пропасти. Заполненные белым колыхающимся молоком, провалы и ущелья казались конечно же бездонными. Временами туман лопался на куски, и тогда сквозь прозрачные дыры в плывущих под нами облаках я видел, что не так уж я далек от истины. Километровые щели для обыкновенного человека — настоящая бездонность.

Автобус между тем ревел, скулил, летел от поворота к повороту, виляя задом, как расшалившийся слоненок. А мы в его утробе немели от ожидания неминуемой, как нам казалось, гибели. Нет, это не трусость, это просто уверенность, что погибаем, что конец неотвратим и близок. А тут еще какой-то индеец подсел к пацану-водителю и давай трепаться. Пацан смеялся на весь салон, то и дело бросал руль, чтобы размахивать руками, жестами помогая выражению своих радостных чувств. Я даже не смог разобрать, над чем они там смеются.

Маша и Валентина вцепились руками в подлокотники, чтобы на поворотах не сползать с сидений. Центробежная сила таскала нас туда-сюда, и до моего сознания никак не доходил тот физический закон, согласно которому наш автобус удерживается на полоске мокрого асфальта.

Пассажиры в основном были спокойны или делали вид, что им на все плевать. Правда, нашлась одна истеричка: толстая девица лет двадцати, хватаясь за все, за что только можно ухватиться, поползла между креслами к водителю и заявила протест против такого стиля езды, попросив остановиться хотя бы на три минуты. Пацан оглядел ее удивленно (при этом мы едва не врезались в лесовоз) и решительно отказал, мотивируя тем, что через тридцать километров — первая остановка, там ты, мол, и прогуляешься, жирная дура. Нет, последние два слова он не произнес, но я уверен, что именно так он и подумал. Толстой девице не осталось ничего другого, как ползти обратно.

Между прочим, в хвосте нашего маленького автобусика имелся туалет. Дверца, разумеется, на замке. Ключ? Ключ потерялся и вообще все поломано. Именно так ответил пацан-водила на просьбу одной мамаши — ее малыш захотел, видите ли, сделать пи-пи. Короче, пацан взял на себя роль не просто водителя, но и короля, царя автобусного пространства, властителя наших душ и тел. И мы, признавая его превосходство, учились терпению: кто терпел пи-пи, кто страдал от укачивания, кому-то страшно ломило уши от перепада высот, а кое-кто (это мы) старался удержаться на предательски уползающих сиденьях и не смотреть в окно.

Скажу сразу: три с половиной часа бесконечного серпантина не имели для нас никаких последствий, если не считать легкого нервного срыва. Автобус ни разу не занесло, мы никого не сбили и не поцарапали ни один борт. Бог миловал.