Преемники. От царей до президентов - Романов Петр Валентинович - Страница 16

16

Он же организовал императрице поддержку и в гвардейской среде. На примере "избрания" Екатерины I вице-канцлер уже знал, что, когда чаша весов в политике колеблется, лучше всего в решающий момент положить на нее гвардейский штык. Штык перевесит все остальные аргументы. Это немец и сделал. Еще не встретившись с членами Тайного совета, Анна Иоанновна объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардской роты. Восторгу гвардейцев не было предела. Они заявили, что готовы разорвать на части любого, кто осмелится оспаривать право Анны Иоанновны стать полновластной правительницей России.

Очень кстати в минуту встречи с членами Тайного совета в руках императрицы оказалась и некая челобитная с просьбой "принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к Вашему Императорскому Величеству от Верховного тайного совета пункты и подписанные Вашего Величества рукою уничтожить". "Верховники", глядя на возбужденных гвардейцев, молча склонили головы.

Как только вопрос о конституционной монархии в России отпал, Остерман снял пластыри и покинул постель. За проявленное усердие сын немецкого пастора получил графское достоинство и надолго стал единственным вершителем российской политики.

Мудрый "Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона" утверждает:

По мысли Остермана был учрежден кабинет министров, в котором вся инициатива принадлежала ему и его мнения почти всегда одерживали верх, так что Остерману всецело следует приписать тогдашние действия кабинета…

Очередной исторический парадокс. Россией во времена Анны Иоанновны управлял Остерман, а в народной памяти осталась бироновщина.

Преемник без кошелька и иностранец с кошельком

В русской истории преемниками становились по-разному, иногда захватывая власть и силой, но непременно опираясь на патриотические лозунги. Даже если за спиной "патриота" откровенно маячил иностранец с толстым кошельком. Переворот 1741 года, что привел на русский престол дочь Петра Елизавету, типичный тому пример. Захват власти прошел под ликующие крики толпы: "Долой немцев!" Радовались гонениям на людей с немецкими фамилиями и равнодушно взирали на арест младенца-императора Иоанна Антоновича, назначенного (вместе с регентом Бироном) на "российское хозяйство" перед смертью Анной Иоанновной. Бирона сбросили незадолго до того, а теперь настала очередь младенца.

На знамени переворота его организаторы начертали слова о защите национального достоинства, а сама Елизавета Петровна в день мятежа играла роль Орлеанской девы — освободительницы от иностранного ига.

Вот как описывает арест императора Николай Костомаров:

Он спал в колыбельке. Гренадеры остановились перед ним, потому что цесаревна не приказала его будить прежде, чем он сам не проснется. Но ребенок скоро проснулся… Елисавета Петровна… понесла его к саням… Народ толпами бежал за новой государыней и кричал "ура". Ребенок… услышав веселые крики, развеселился сам, подпрыгивал на руках у Елисаветы и махал ручонками. "Бедняжка! — сказала государыня. — Ты не знаешь, зачем это кричит народ: он радуется, что ты лишился короны!"

Звучит даже трогательно. Если, конечно, не знать, что этот младенец-арестант — "железная маска" русской истории — сначала долго гнил в темнице, а затем, уже при Екатерине II, был убит при попытке его освобождения.

Между тем поначалу казалось, что судьба ребенка, его матери, правительницы Анны Леопольдовны (герцогиня Мекленбургская — племянница Анны Иоанновны, замужем за Антоном Ульрихом Брауншвейгским), и всей остальной семьи будет не такой уж тяжелой. В первом царском манифесте, появившемся сразу же после переворота, говорилось о том, что "по своей природной милости" императрица Елизавета решила всю брауншвейгскую семью "с надлежащею им честью" выпроводить из России за границу.

Еще не успели высохнуть чернила, как возникли сомнения в верности принятого решения, поэтому караулу, сопровождавшему изгнанников до границы, секретно повелели ехать очень медленно. По некоторым свидетельствам, свою негативную роль здесь сыграл активный участник переворота, французский посланник де ля Шетарди. На прямой вопрос Елизаветы, что делать с ребенком, он ответил: "Надо употребить все меры, чтобы уничтожить даже следы царствования Иоанна!" Что и было в конечном итоге сделано.

В ночь переворота в Петербурге выспались немногие. Слова Елизаветы: "И я, и вы все много натерпелись от немцев, и народ наш много терпит от них. Освободимся от наших мучителей! Послужите мне, как служили отцу моему!" — потонули в восторженном реве толпы.

Возбужденные гвардейцы требовали немедленного изгнания из России всех немцев, но Елизавета Петровна лишь убрала ряд одиозных фигур, не больше. Кое-кому этого показалось мало, и они попытались разделаться с иноземцами самостоятельно. Например, в русском лагере под Выборгом вспыхнул даже бунт против немцев, но он был подавлен благодаря решительности командования: генерал Кейт схватил первого попавшегося смутьяна и приказал его немедленно расстрелять. В Петербурге, в свою очередь, то и дело возникали стычки между русскими гвардейцами и немецкими офицерами, которых в этот период не раз избивали. Елизавета виновных журила, но и только: она знала, кому обязана своим успехом.

В разгар этого националистического угара мало кто задумывался о том, какие силы стояли за переворотом. Если бы русские патриоты знали о той роли, что играли в событиях француз Лесток, личный врач Елизаветы Петровны, французский же посланник и шведы, то восторги на улицах наверняка были бы более умеренными.

В молодости Елизавета была необычайно обаятельной. Китайский посол восхищался ее красотой, французы — умением танцевать менуэт и знанием их родного языка. Иностранцы находили в ней сходство с француженкой. Саксонский агент Лефорт оставил о молодой Елизавете следующую запись:

Всегда легка на подъем… она как будто создана для Франции и любит лишь блеск остроумия.

Однако русские патриоты видели в ней не французское, а исключительно национальное. Не обращая ни малейшего внимания на заграничный менуэт, они восхищались тем, как дочь Петра лихо отплясывает в сарафане "русскую". К тому же Елизавета периодически "ходила в народ", чаще всего к солдатам, где участвовала в крещении новорожденных и щедро, несмотря на свои скудные тогда средства, одаривала их родителей. Каждое из таких появлений в солдатской и гвардейской среде обрастало дополнительными и благожелательными для цесаревны слухами. Заслуженно или незаслуженно, хотела Елизавета того или не хотела, но она в конце концов стала своего рода знаменем русских патриотов, возложивших на ее кокетливые и не очень надежные плечи всю надежду на новый прорыв России вперед.

Одним из главных заговорщиков являлся самый близкий в то время к Елизавете человек — врач Иоганн Германн Лесток. Он происходил из старинной дворянской французской семьи. Еще в 1713 году Лесток в качестве лекаря прибыл в Петербург из Германии, куда перебрались его родители, и какое-то время пользовался расположением Петра I. Затем, однако, за скандальную любовную интригу Лестока сослали в Казань. В столицу он вернулся благодаря Екатерине I, предложившей ему должность личного врача своей дочери. Это был человек предприимчивый, умный и безмерно циничный. Высокая политика его интересовала мало, а вот деньги, что крутились вокруг этой сферы, — до чрезвычайности. Он играл в переворот не ради Елизаветы, а ради себя самого, рассчитывая на роль серого кардинала при императрице.

Не менее важным действующим лицом можно считать и Жак-Иоахима Тротти маркиза де ля Шетарди. Здесь уже доминировали политические интересы, хотя чистоплотностью не отличался и он. Известно, что немалую часть денег, поступавших из Парижа на подкуп русских чиновников, маркиз клал в собственный карман.