Голем и джинн - Уэкер Хелен - Страница 25

Инстинкт велел Майклу воскликнуть: «Конечно же нет! Только не ты, дядя!» — но он удержал рвущиеся с губ слова. Не хватало еще усугублять нанесенное дяде оскорбление лицемерием.

— Да, к сожалению, это так, — подтвердил он. — Я знаю, сколько добра ты делаешь, дядя. Вспомнить только все твои визиты к больным! А тот случай, когда сгорел магазин Розенов? Но источником добрых дел должно быть инстинктивное желание блага, а не фанатичная приверженность к своей нации. Помнишь тех итальянцев, у которых была мясная лавка рядом с Розенами? Что мы сделали для них?

— Я не могу помогать всем! — отрезал равви. — Может, я и виноват в том, что забочусь только о своих соплеменниках. Но это тоже естественный инстинкт, что бы там ни говорили твои философы.

— Но мы должны бороться с ним! Зачем же углублять разделяющую нас пропасть, цепляться за древние законы и лишать себя радости преломить хлеб со своими соседями?

— Потому что мы евреи! — сорвался на крик равви. — Потому что мы так живем! А наши законы не позволяют нам забыть о том, кто мы, и дают нам силы! Ты так стремишься порвать со своим прошлым, а чем ты его заменишь? Как ты помешаешь злому началу одолеть доброе?

— Есть ведь законы общие для всех людей, — возразил Майкл. — Они гарантируют равенство для всех. Я не анархист, дядя, если ты этого боишься.

— Но атеист? Таким ты теперь стал?

Уйти от ответа было невозможно.

— Да, наверное, да, — кивнул Майкл и посмотрел в сторону, чтобы не видеть боль в глазах дяди. У него было такое чувство, словно он ударил старика по лицу.

Для примирения им потребовалось немало времени. Даже теперь, по прошествии нескольких лет, они виделись не чаще чем раз в месяц. Но время таких встреч разговор обычно шел о каких-нибудь приятных мелочах, а болезненные вопросы тщательно обходились. Равви поздравлял Майкла с каждым успехом и утешал при всех поражениях, которые случались нередко, — работа у мальчика была трудная. Когда предыдущий распорядитель, соглашавшийся принимать деньги только от еврейских социалистических организаций, уволился, приютному дому грозило скорое закрытие из-за нехватки средств. Майклу предложили занять эту должность, и тогда он своими глазами увидел десятки несчастных, заполнявших спальни второго этажа. Покрой их одежды, особым образом подстриженные бороды, растерянность на лицах — все выдавало в них людей, едва сошедших на берег с борта парохода. Такие в первую очередь становились жертвами обманщиков и жуликов. Майкл попытался разобраться с документами заведения, понял, что в них царит полный хаос, и согласился принять предложение. После чего, забыв о гордости, он отправился в местную синагогу и Еврейский совет с просьбой о деньгах. Они согласились помочь в обмен на разрешение вывешивать объявления о службах на доске в вестибюле, рядом с объявлениями о партийных митингах.

Майкл по-прежнему верил в то, что говорил своему дяде. Сам он в синагогу не ходил, никогда не молился и надеялся, что в один прекрасный день нужда в религии просто отпадет. Но он понимал, что такие перемены происходят медленно, и верил в пользу прагматизма.

Навещая племянника, равви замечал религиозные объявления на доске, но ничего не говорил. Похоже, его тоже печалило возникшее между ними отчуждение. Кроме друг друга, у них практически не было родных в этом мире: отец Майкла давным-давно переселился в Чикаго, оставив в Нью-Йорке кучу обозленных кредиторов, и, проживая в районе, где преобладали большие семьи, Майкл особенно остро чувствовал свое одиночество. Потому он так и обрадовался, увидев на пороге своего кабинета равви:

— Дядя! Как хорошо, что ты зашел!

Мужчины неловко обнялись. Сам Майкл уже привык ходить с непокрытой головой и без выпущенных поверх брюк кистей-цицит, но рядом с дядей чувствовал себя голым. Вдруг он заметил застывшую в дверном проеме женскую фигуру.

— Хочу познакомить тебя с моим новым другом, — сказал равви. — Майкл, это Хава. Она недавно прибыла в Нью-Йорк.

— Рада познакомиться с вами, — произнесла женщина.

Она была высокой, даже выше Майкла. В первый момент ему почудилось, что в дверях маячит темная и грозная статуя, но незнакомка шагнула в комнату и оказалась обычной женщиной в простой скромной блузке. В руках она держала картонную коробку. Поняв, что чересчур пристально разглядывает ее, Майкл поспешно заговорил:

— И я тоже, разумеется. Сколько вы уже в Нью-Йорке?

— Всего месяц.

Она смущенно улыбнулась, словно извинялась за свой недавний приезд.

— Муж Хавы умер по дороге в Америку, — объяснил равви. — Здесь у нее никого нет. А я — что-то вроде ее социального помощника.

Лицо Майкла вытянулось.

— Бог мой, какое горе! Я вам глубоко сочувствую.

— Спасибо, — еле слышно откликнулась она.

Они замолчали, словно переживая ее недавнее несчастье. Тут женщина вспомнила о своей коробке.

— Я вот это испекла, — сказала она немного отрывисто. — Я пекла для вашего дяди, но всего оказалось слишком много. Он предложил принести это сюда и угостить людей, которые здесь живут. — Она протянула коробку Майклу.

Он открыл ее, и комнату немедленно заполнил божественный аромат масла и специй. Коробка было доверху наполнена выпечкой: слоеными рожками, миндальными и имбирными печеньями, коржиками и сладкими булочками.

— И вы сами все это сделали? — поразился Майкл. — Вы пекарь?

Женщина ненадолго задумалась, а потом улыбнулась:

— Да. Наверное, да.

— Моих подопечных все это очень порадует. Прослежу, чтобы каждому досталось по кусочку. — Он поспешно закрыл коробку, чтобы избежать соблазна: при виде миндального печенья у него немедленно потекли слюнки; он обожал его с детства. — Спасибо вам, Хава. Это отличный подарок. Отнесу все это на кухню.

— Попробуйте миндальное печенье, — предложила женщина.

— Обязательно. Очень их люблю.

— Я… — Она замолчала, будто спохватившись. — Я рада.

— Хава, — вмешался равви, — может, подождешь меня в прихожей?

Женщина кивнула.

— Рада была познакомиться с вами, — сказала она Майклу.

— Я тоже, — отозвался он. — И правда, огромное вам спасибо. От всех здешних постояльцев.

Она улыбнулась и вышла из кабинета. Для такой крупной женщины двигалась она на удивление бесшумно.

— Бог мой, какая трагедия, — вздохнул Майкл, когда они с дядей остались вдвоем. — Удивительно, что она осталась в Нью-Йорке, а не вернулась домой.

— Там ее никто особенно не ждет. По сути, у нее не было выбора.

— Но она ведь не у тебя живет? — нахмурился Майкл.

— Нет-нет, конечно нет, — поспешно ответил дядя. — Она пока живет у моей бывшей прихожанки, пожилой вдовы. Но надо найти ей постоянное жилье, да и работу тоже.

— Думаю, это будет нетрудно. Мне она показалась вполне сообразительной, хоть и молчаливой.

— Да, она совсем не глупая, но ужасно наивная, и это меня пугает. Ей придется многому научиться, чтобы самостоятельно жить в большом городе.

— Хорошо, что о ней можешь позаботиться ты.

— Да. Пока могу, — невесело улыбнулся дядя.

В голове у Майкла мелькнула мысль, и он немного обдумал ее, прежде чем высказать вслух.

— Ты говоришь, что ищешь для нее работу?

— Да. Но только не в «потогонке».

— А ты помнишь Мо Радзина?

— Ну да, мы здороваемся, когда встречаемся на улице. А ты думаешь, у Радзинов найдется для нее работа?

— Я заходил к ним вчера. У них там полный хаос, а сам Мо в истерике. Одна его помощница сбежала бог знает куда, а вторая увольняется, чтобы ухаживать за больной сестрой. — Он улыбнулся, кивнув на коробку. — Если они такие же вкусные, как и красивые, работа в пекарне для нее найдется. Зайди поговори с ним.

— Хорошо, — задумчиво кивнул равви. — Это, конечно, шанс. Хотя Мо Радзин…

— Я знаю. Он все такой же мрачный зануда. Но человек он честный и, если захочет, щедрый. Мы покупаем весь хлеб у него с большой скидкой. И работники его, похоже, уважают. Все, кроме Теи.

Равви фыркнул. Тея Радзин была известным нытиком, из тех, что начинают каждый разговор с перечня своих болезней. Кроме того, среди работавших в пекарне у ее мужа женщин она слыла «свахой наоборот», потому что охотно перечисляла все их недостатки любому проявившему интерес мужчине.