Царь-рыба (с илл.) - Астафьев Виктор Петрович - Страница 48

Оторвало Кирюшке не только ногу до колена, но и повредило что не надо. У Кирюшки и раньше борода не шибко росла, а после госпиталя он совсем голый лицом сделался. Еще до войны Кирюшка учился в игарской совпартшколе, грамоту знает. С грамотой, даже если у тебя деревянная нога и другая нога без пальцев и вся начинена железом, которое ходит, шевелится в нем, не дает спать – все равно не пропадешь, начальником будешь. Да вот беда, хворает часто рыбный начальник, нарывают на побитых ногах красные шишки, и криком кричит тогда Кирюшка, бабы льют ему спирт в рот, чтобы оглушить боль. Один раз выкатился из него осколок. Кирюшка его всем показывал – маленький, на уголь похожий осколочек. «Может, последний?» – с надеждой в голосе спрашивал Кирюшка.

Кроме того, что Киряга-деревяга является завом рыбоприемного пункта, он еще депутат Плахинского поссовета, возит оттуда почту, показывает кино, когда праздники или выборы, и говорит речи на всех собраниях.

– Я се могу! – бил себя в грудь кулаком Киряга-деревяга.

– Кое-се, да не се! – поддразнивали его бойкие бабы-резальщицы.

Киряга-деревяга, если пьяный – в слезы иль с кулаками на народ, когда трезвый – бацкал дверью пункта и уходил жаловаться Касьянке. Касьянка больше всех людей понимала и жалела Кирюшку. «Ребенков делать, – говорила она, – всяк дурак сумеет! Тут и ума никакого не надо, а вот кино показывать или речь сказать – пущай попробуют! Тут их нету! А орден красный! А медаль, на которой танк нарисован, „За отвагу!“ называется, у них есть? А значок с красным флагом, гвардейский, весь в золоте! Он красивше еще ордена! А грамота – благодарность, самым главным генералом написанная: „За уничтожение метким огнем врагов социалистической Родины!“ Это у них есть?! Да ничего у них нету! Оне только лаяться, табак курить да водку жрать мастера! Ни стыда, ни совести! Поучились бы у грамотного человека уму-разуму! Повоевали бы с его! Кровь попроливали бы за Родину! Как токо язык поворачивается? Чирей бы имя на такой поганый язык, вот бы ладно было!..»

– Хасьянка! – оглушенный потоком собственных заслуг и добродетелей, тряс головой Кирюшка. – Сто со мной сотворили проклятые фасысты? Я бы твоим отцом бы-ыл…

Касьянка зажимала тряпицей бывшему боевому снайперу нос, сморкаться ему приказывала, и он, что дитенок, сморкался, подставлял лицо, чтоб девочка утерла ему слезы. Обихаживая Кирягу-деревягу, Касьянка заверяла, что он и так им все равно что отец, даже еще лучше. И она, Касьянка, никогда его не бросит. Сделается Кирюшка-фронтовик старый и совсем больной от ран, она его обшивать, обмывать и кормить станет.

– Ой, Касьянка! Ой, глупая! – закатывалась мать, тыча пальцем в Кирягу-деревягу. – Он оте-ес?! Совсем ты маленькая девоська, нисе, нисе в семейной жизни не разумес!

Киряга-деревяга не соглашался, лез в спор:

– Хасьянка пускай девочка, а ума больше, чем у тебя, ветренки безголовой…

Спустившись на берег, Киряга-деревяга уединился в рыбоприемник, где у него было уютно; на стене, ровно в клубе, висела Почетная грамота, плакаты с нарисованной рыбой и консервными банками, стенгазета под названием «За ударный лов» – нарисовал ее один приблудившийся в Боганиде вертлявый парень, от коллективной работы он увиливал, заботился лишь о культурном досуге артели да обжучивал рыбаков в «очко», раздевая до порток. За пакостное дело: уманил маленькую девочку заезжего охотника-эвенка на кладбище, пытался надругаться – был люто бит и отправлен под надежную охрану.

Широко распахнув дверь рыбоприемника, так, что на стенах шевельнулись плакаты и Почетная грамота, на столике в углу распахнулась книжка с накладными и сдунуло на пол черный листок копирки, Киряга-деревяга хозяйски-придирчиво осмотрелся и, тюкая деревяшкой по настилу, сделал один-другой проход, проверяя вверенное ему «помессэнье».

– Хасьянка! Акимка! Ко мне! Бегом! – строго, точно полковник в кино, затребовал он.

Касьянка сорвалась и не побежала, прямо-таки полетела на длинных птичьих лапках к большому начальнику. Аким фыркнул, пожал плечами, давая понять ребятам, что никакой ему не указчик Киряга-деревяга, однако тоже последовал в рыбодел. Строго и важно осмотрев ребят, как бы оценивая взглядом, можно ли доверить такому народу ценности, Киряга-деревяга достал из-под стола берестянку с солью, баночку с лавровым листом и перцем-горошком.

– Припас берегите, не валите горстями-то! – строго наказывал большой начальник. – Когда иссе плавлавка придет?

– Без тебя знам! – бойко отшивала большого начальника Касьянка.

Обнажая коричневые от табака зубы, Киряга-деревяга грозил ей пальцем:

– Шибко много говорис, однако!

– С вами, с мужиками, не говори да не следи, дак и толку никакого не будет…

Киряга-деревяга обезоруженно махал рукой:

– Иди ус, тараторка! А ты, Акимка, в рыбоделе мети! Стобы как зеркало!

– Поменьше соли на пол бухайте! Зеркало тогда будет…

– И этот туда же! Ну никакого почтенья к старсым! – взъедался Киряга-деревяга, и, вывалившись на берег, глядел своими, все еще снайперски зоркими глазами вдаль: – Вот и насы! – извещал он с облегчением.

И тут же из-за мыса одна за другой появлялись низко осевшие от груза лодки и неводник. Вставали они, грузные, далеко от берега. Артельщики, разламываясь, нехотя перешагивали через борта лодок в мелководье, тащили лодки за уключины и борта ближе к берегу, чтоб недалеко рыбу и сети таскать. Навстречу, разбрызгивая холодную воду, спешили помощники-парнишки, кто во что одетый, тоже хватались за борта, вытаращив глаза, помогали вроде бы тащить, на самом же деле волоклись за лодками, заплетаясь в одежонке и больших обутках, рушась в воду, плюхаясь в ней и взвизгивая от обжигающего холода.

– Куда лезете, чертенята косопузые? Испростынете, к дьяволам!

– Нис-се-о-о-о!

Ноги ломит, пальцы судорогой сводит, сердчишко заходится, но все равно суматошно, весело на берегу парнишкам, удаль хочется показать и старание, а главное, скорее заглянуть в лодки, сколько поймано рыбы, выведать.

– От, хорос-ссо-о-о! – сдержанно сообщают они друг дружке. Орать и прыгать нельзя – от северян-промысловиков взято спокойствие, притворное равнодушие к добыче, иначе сглазить, озевать можно удачу, потому-то с ненавязчивым, взрослым достоинством парнишки лишь мимоходно интересуются допрежь Киряги-деревяги, который стоит в стороне и, как положено большому начальнику, в колотухе не участвует, марким трудом себя не унижает. – Кака седни шла рыпа, товариссы? Таймень, нельма, муксун или красна?

Рыба на виду. Здешний малец с люльки ведает ее по виду, по вкусу, по названиям, ребята постарше и приемную цену, и сортность, и мерность рыбы знают. Но такой уж в Боганиде укоренился обычай: как бы ни устали артельщики, как бы и чем они раздосадованы ни были, на ребятишек сердца не держат, радуясь их радости, возбуждаясь их шумом и колготней, они не большому начальнику, а им, малым людям, охотно, вперебой докладывают, какая шла сегодня рыба, где попадалась лучше, где хуже и что задевы ни одной не угодило, сети целы, работа шла без сбоев, как по маслу. В заключение бригадир или дежурный артельщик, сдвинув шапчонку на нос какому-нибудь мальцу, извещал:

– Не-эльма, ребятушки, на ваш загад впуталась! Небольшенькая! Коло пудика!

Тут уж где выдержать? Кто подпрыгивал, ремками тряхнув, кто в ладоши ударял, кто цокал языком, а Касьянка хвалила:

– Ну и мужики у нас! Ну и рыбаки! Нигде больше таких фартовых нету!..

Начиналась разгрузка рыбы. Киряга-деревяга вступал в роль, форменным полковником делался, командовал напропалую. Никто его, конечно, не слушал, потому что и без него всем известно, чего кому делать. Но большой начальник все равно метался по берегу, дырявил гладкий приплесок кругляком деревяги, ронял кепку, махал рукой, показывая, куда чего и в чем нести.

Дежурный артельщик сдачей рыбы не занимался. Он сразу же отделялся от бригады, разжигал приготовленное под котлами кострище. Быстро, бездымно брались огнем натесанные щепки. Лизнув желтым языком сахарно-белую щепу, пламя отемняло торцы поленьев и начинало с треском их разгрызать, протачиваться по щелям. Минуту-другую дежурный сидел на корточках, забыв про свою службу, устало смотрел в огонь, дотягивая цигарку, затем встряхивался и заглядывал в налитые водой котлы, в одном из которых плавали листья лавра и по дну черным крапом темнел перец, отчетливо видные в не растворившейся еще горке крупной соли, – пробная порция приправ; заправка и доводка ухи до плотного вкуса произойдет после.