Путинская Россия - Политковская Анна Степановна - Страница 34

А тут уже и новые времена наступили: Горбачев, Ельцин, и Мишу только потому не увольняли за хронические запои (при коммунистах бы – моментально), что некем было заменить, – все кадры, владеющие языками и имеющие опыт работы «по ту сторону» железного занавеса, в стране стали вдруг на вес золота и разбегались из МИДа от безденежья – по вновь возникающим коммерческим фирмам и представительствам иностранных компаний. Мишу туда, конечно, уже не звали, хотя немцы были первыми, кто ринулся на российский рынок, и переводчики с немецкого стали персонами номер один.

Впрочем, работа в МИДе для Миши тоже уже шла на дни – его увольняли. Как-то очень поздним вечером самого конца 96-го года, в декабре, когда мороз был под тридцать, в дверь позвонили – это была Лена в ночной рубашке на голое тело. В Москве так не ходят, уверяю… И тем более Лена – всегда очень ухоженная, уравновешенная, воспитанная и интеллигентная дама. Одна Ленина нога была босая, как у какой-то последней бездомной; на другой – наполовину расстегнутый сапог, голенище которого болталось, как флаг. Мою подругу трясло, будто она провалилась под лед и ее только что достали из полузамерзшей воды. Лена была насмерть чем-то напугана, и шок не давал ей понятно изъясняться.

– Миша… Миша… – повторяла она, как робот, говорящий одно слово, и продолжала рыдать в голос – совсем на себя не похоже, не останавливаясь и не замечая окружающие ее обстоятельства и людей.

Вот уже и дети проснулись, тихонько выйдя из своей комнаты на странный шум. Они встали кружком рядом с Леной, завороженные непонятным им горем… И, в конце концов, Лена очнулась – дети стали тем единственным, на что она отреагировала. Приняла стакан с успокоительным и стала рассказывать.

Миша отсутствовал дома уже третью ночь подряд. Лена и не слишком его ждала – привыкла и к запоям, и к загулам, и поэтому легла спать – ей рано утром в институт. Но вскоре после этой полуночи Миша вдруг заявился – это было неожиданно, если уж он запивал, то возвращался всегда по утрам.

На сей раз, прямо с порога, как был – в пальто и грязных ботинках, весь вонючий и немытый – он прошел в спальню и молча встал над Леной, рассматривая ее в полутьме и не включая света. Миша казался совершенно пьяным и безумным. Его черные глаза сияли, как в цирковом фокусе с применением серы – неестественно и с серебристым отсветом на щеки. Еще недавно красивое лицо перекосила судорожная гримаса – и не отпускала мышцы. Лена поглубже окунулась в одеяло и молчала, наученная горьким опытом жизни с начинающим алкоголиком, – что-либо говорить все равно, что не говорить ничего, имеющий уши все равно не услышит. Надо дотерпеть, пока не заснет, – вот и весь рецепт.

Но Миша подобрался к кровати и сказал:

– Ну все… Ты во всем виновата… Что я пью… И сейчас я тебя буду убивать.

В Мишином голосе Лена услышала ту тихую решимость, которая не оставляла надежд. Она вскочила и заметалась по комнате. Сначала Миша загнал ее на балкон, и ей показалось, что шансов почти нет. Но пьяный человек неуклюж, и Лена смогла вывернуться боком через дверь, схватить что-то у порога и убежать по снегу, куда поближе. В дом ко мне.

Потом был развод, и каждый по отдельности, Лена и Миша, совершенно не плаксивые люди, плакали на моей кухне, рассказывая, как любят друг друга, но жить вместе уже не смогут…

Еще некоторое время потом мы с Мишей встречались, хотя все реже и реже, но он еще пока заходил в гости. В основном, конечно, просил денег, потому что продолжал пить и нуждался – его уволили, и он перебивался лишь случайными переводами, которые, впрочем, еще были.

В свои редкие и трезвые визиты Миша рассказывал, что старается начать новую жизнь, бросает пить, – вот увлекся православием, читает религиозные книги, окрестился, нашел духовника по себе, ходит на исповеди, причащается, успокаивается от этого и вообще вполне серьезно к этому относится – уверен, спасение возможно. Внешне, впрочем, Миша был не похож на шагающего ко спасению – он порядком опустился, волосы имел всклокоченные, сальные, был очень неухоженным. О таком у нас говорят: «живет без женщины» – ходил он в черном затрапезном пальто явно с чужого плеча, которое ему было очень коротко, а на вопросы: «Где ты живешь?» отвечал сумбурно, в том смысле, что никто его не понимает, и как трудно где-то жить, когда никто не понимает…

При Ельцине это не было странным и из ряда вон выходящим явлением – по улицам бродило много нищих, потерявших работу, спившихся бывших интеллигентных и добропорядочных граждан, не нашедших себя в новой действительности. Именно на этой почве повсеместной неудовлетворенности, незанятости и ненужности многих профессионалов советского периода православие вошло в большую моду, и каждый неудачник – кто терял работу, жену, мужа, судьбу бежал в церковь, хотя и веровал далеко не всегда.

Поэтому Мишу – воспринимали как одного из многих идущих одним и тем же путем. Как-то он зашел трезвый и, тем не менее, радостный, попросил поздравить: оказывается, вчера у него родился сын. Мы бросились поздравлять – сбылось ведь, но Миша почему-то не был на том седьмом небе от счастья, которое мы могли бы себе представить, зная о его предыдущей страсти. Мальчика назвали Никитой – Миша и тогда, при Лене, много раз говорил, мечтая, если родится сын, то обязательно дать ему имя Никита.

– А кто мама Никиты? – спросила я осторожно.

– Молодая девчонка.

– Ты у нее живешь? Вы женаты? Или собираетесь?

– Нет, ее родители против меня.

– Так сними квартиру, и живите вместе с сыном – это так важно.

– Денег нет.

– Начни зарабатывать.

– Не хочу и не могу. Потому что все равно не заработаю – поезд ушел.

И обрубил все разговоры по душам.

Прошло больше года, Ельцин уже отрекся от власти, назначил преемником Путина, началась вторая чеченская война, Путина постоянно показывали по телевизору – то он военным самолетом управляет, то в Чечне указания раздает. Приближались его выборы в президенты. Как-то поздно вечером позвонила Лена.

– Знаешь, – сказала она не своим, совершенно охрипшим голосом, какие бывают у певиц после концерта, – мне только что позвонили: Миша убил женщину, с которой жил. У нее остался четырнадцатилетний сын от первого брака. Мальчик в этот момент был в квартире. Миша напился – эта женщина, говорят, была его старше, жалела его очень, а, жалея, выпивала с ним, только чтобы ему не было одиноко и пусто. Вот так они выпили вчера, Миша взял нож и сказал то, что уже слышала: «Я тебя буду убивать».

Лена заплакала.

– А ведь это могла быть я, – произнесла она. – Помнишь? А вы все уговаривали меня не разводиться, говорили: он выправится, надо его лечить… А он бы просто меня убил.

Суд не был суров к Мише. Особенно после того, как там была рассказана вся его история, с момента скоропостижной смерти горячо им любимой матери, когда сам он был в возрасте подростка. Суд дал Мише четыре с половиной года – так мало за убийство, признав, впрочем, его полностью психически полноценным и вменяемым, даже на фоне алкоголических проблем.

Мишу отправили в зону, в Мордовию, в глухие леса. Через полгода к Лене, в ее московскую квартиру, где она жила уже с новым мужем и у нее, наконец, родился сын – приехал начальник той колонии, где Миша отбывал наказание. Начальник был не самый умный, но, видимо, добрый человек. Решение навестить Лену было его собственным – Миша, как выяснилось, его об этом не просил. Начальник посчитал своим долгом, будучи в столице в служебной командировке, найти Лену, несмотря на то, что она бывшая жена, и рассказать, что «ее Михаил» (начальник так и говорил, к ужасу нового мужа) – лучший из заключенных, кого он когда-либо встречал и с кем работал. Миша – самый грамотный и трудолюбивый в колонии. Начальник, в котором чувствовался педагогический талант, назначил Мишу следить за библиотекой для заключенных, и Миша навел там полный порядок, сам много читает и работает с преступниками, как настоящий психолог. Миша собственноручно сколотил деревянную церковь за колючей проволокой и собирается в монахи. Списался с монастырем, просит наставить его на избранный путь. Начальник также поведал Лене, что он очень поддерживает Мишины монастырские начинания, поскольку видит от них только пользу для своего контингента убийц, насильников и рецидивистов, и что из Москвы он, по Мишиной просьбе, должен привезти в мордовскую колонию специальную церковную утварь, купив ее в магазине Московской Патриархии.