Моя душа состоялась. Дневник Алены - Полюшкина Елена Викторовна - Страница 54

Во время второй пары поехала на Тишку, заразившись настроением статьи в «Арт-фонаре». Чувствовала там себя леди из богемы, высматривала всякие чудные штучки. Купила кофту за 80 руб., как рубашка, самошив, пестренькая такая, серо-красная – полосочки, финтифлюшки, маленькие узоры. Высматривала также людей, похожих на богемную публику сюрных выставок и сейшнов, крутых групп. Мне показалось, таких увидела. Возникло ощущение какого-то родства. Так смешно. Будто мы представляем некую единую элитную прослойку общества. Где-то там, на верхах. Ну, может, я еще не могу назвать себя с полным правом «ихней» и претендовать на место в одной тусовке, но уже чувствую что-то, связывающее меня с их миром. Пусть сейчас лишь собственное самочувствие.

На смену апатии пришла энергия. Хочется куда-то бежать, что-то предпринимать. Кого-то теребить, будто опаздываю куда-то. Будто не успеваю за своей жизнью, еще чуть-чуть – и упущу важное, потеряю себя и смысл.

В голове темы носятся, сталкиваются, скачут с места на место. Сегодня смотрели «Дети Райка». Столько чувств он во мне вызвал, давно не испытывала ничего подобного. Наверное, у древних греков это называлось катарсисом. Но я не могу воспринимать отвлеченно, все входит в меня через призму собственной души, своих страстей и воспоминаний. Мне так понятно настоящее этого фильма. Я сама испытала безнадежность роковой любви. И так бесконечно высоко и грустно. Так счастливо и трепетно.

Г. после просмотра привел несколько оставшихся человек в нашу «театралку» и долго и довольно сумбурно говорил. Слушать его – наслаждение. Более-менее связно воспроизвести очаровательную импровизацию его речи вряд ли получится. Тут и свои наблюдения, встречи с великими, воспоминания впечатлений и впечатления настоящего, восторги, глупости, улыбки, чашки кофе, тортики. Снова шутки. М., М. А. Реформанская (В. М. сегодня представил ее, и она засиделась с нами допоздна с разговорами и кофе). Все это вместе – многочасовое общение с замечательными людьми, их внимание, осознание, что это – настоящее событие, это останется, и эти люди, и ты сама обречены на незабвение, сохранение в памяти. Странно и безумно притягательно это чувство.

Я комплексую все еще. Ужасная застенчивость. Что с ней делать? Так много хочется сказать. В голове разброд, слишком большой груз впечатлений. Не удается последовательно и подробно. Сейчас по свежим следам – самое лучшее. Я вкладываю в свои слова всю себя, свое настоящее самочувствие и азарт.

Вспомнила Славку. Где-то далеко он. На окраинах моей жизни и не хочу приближать его, пусть остается в этой глуши.

Возникают туманные, а может быть, слишком явные аналогии с книгой Одоев-цевой «На берегах Невы». Ее воспоминания о юности, восторженной, беспечной, кружащей голову величием предстоящего и успехом настоящих ее дней. Она вошла в литературный высший круг Петербурга, она стала там своей, она общалась с людьми, которые уже при жизни были обречены на вечную славу и преклонение. Она осознавала себя равной их миру, их кругу. И это было правдой. Она была. И она осталась. И проникновение огромного счастья в каждую минутку ее жизни, под кожу, окружающий воздух. И жизнь – свободная и легкокрылая. И все впереди. И так много там разного. И счастлива, счастлива до одури, до самозабвения, полностью, безгранично, безнадежно.

Я ее понимаю, чувствую, слышу. Я – не такая. Но мне так близки ее сомнения и восторги. Я, казалось, пережила уже это, и мне предстоит многое из того, о чем она пишет. Я должна преодолеть свою робость, только не ломая себя, а подстраиваясь под свою индивидуальность. Что поделать, если не в силах быть другой. В мечтах внешнее поведение В., но все-таки мне не подходит это, скорее всего. Не буду больше насильно заставлять себя принимать какой-то облик и вести себя в соответствии с определенными нормами имиджа. Иногда кажусь себе такой одинокой, не нужной никому. Не умею поставить себя, кажется, никто всерьез не воспринимает, вообще никак не воспринимает. Только – объект в пространстве, и всем мешаюсь, не могу ничего путного сказать, и, наверное, кажусь замкнутой, высокомерной и неумной. Опять преувеличиваю? И все-таки не сдаюсь. Потоп вселенский устроили мои сомнения, но гордый ум Ноевым ковчегом плывет себе, грозя скрыться из виду, а я пытаюсь догнать себя, теряя связь с собой и опять нащупывая в кромешной тьме связующие нас ниточки. Все боюсь потеряться, не успеть, все хочу многого. Сразу и всего! Как Цветаева когда-то говорила. Неистовство в крови и созерцательность – тоже. Намешано всякого. И что придумать? Просто жить.

Постоянно нахожусь в разбеспокоенном состоянии, все время что-то изводит или занимает, радует или печалит. То спорю с собой, то обожаю себя, то презираю и втаптываю в грязь, то улыбаюсь талантам и мечтам.

Общение с Г. очень много для меня значит. Потом придется подробнее вспоминать его слова, сейчас же больше занята собой.

Как же я рада за предоставленный судьбой шанс приблизиться к лучшему, что есть в современной культурных кругах. Но пока это остается только шансом. Еще никак не «зацепилась», не обосновалась понадежней, только взбираюсь еще по ступенькам. А от чего зависит? От меня? Да, конечно, но только отчасти. От каких-то неведомых сил, которые всегда рядом.

Запомню этот день. Такой цельный. Такой праздничный, длин-ню-ю-щий. Длящийся в пространстве моей души. Как я жалею тех, кому не удалось побывать на милой этой вечеринке с Г. Так очаровательно и умно. Мне хорошо на сердце. И ревность. Тщеславие и самообожание. Раздвоенность.

Наше отделение – преинтереснейшая штучка, со всеми пришлыми и временными людьми, это организм из сложнейшего переплетения индивидуальностей и характеров. Но как мало общего. И как не достает настоящей талантливости. Я с уважением отношусь ко всем, возможно, заношусь, но общий уровень довольно высокий по привычным меркам, хотя без прорывов. Только будущее может с уверенностью определить. Меня просто сжигают страсти и мечты. Мое всепоглощающее желание славы и успеха, творческого уважения и разнообразия предложений. Этот огонь ни на мгновение не гаснет. Он дает мне жизненные силы, он поддерживает меня в моменты слабости.

Я ведь умру, если не добьюсь, чего хочу. Я не выдержу. Я же все ставлю на это. Я же – есть, есть, есть.

Ловлю взгляды окружающих, пытаюсь их расшифровать, ищу смыслы в любой мимолетно брошенной фразе, любой реплике, болезненно отношусь к разговорам обо мне, бесконечно чутка к малейшим изменениям в интонациях и взглядах. Ко всему и ко всем подхожу с подозрением, в каждом вижу насмешника и обидчика, трясусь, когда спрашивают, боюсь сказать не то, молчу, улыбаюсь, напрягаюсь внутренне… А дома – свободная, шикарная, само совершенство в поведении, манерах. Остроумна сама с собой и воображаемыми собеседниками, изысканна, представляя себя такой в кругу университетских коллег и учителей. А назавтра – все то же. Замкнутый круг.

Конечно же, я утрирую. Не так мрачно все. Но в целом эта картина приближена к реальности. Лучше забыть. Лучше вспоминать только хорошее. Его ведь тоже немало.

Г. с уважением и, даже бы сказала, с преклонением говорил о Викторе Гвоздиц-ком. По его словам, это лучший актер современной Москвы. Рассказывал о его моноспектакле «Пушкин и Натали». Хотел бы пригласить его к нам на встречу. Вот чудно! Но он (Гвоздицкий) стеснителен и подозрителен, и В. М. сказал, что реализовать эту затею довольно сложно.

М. сказала, что в свое время из-за фильма «Дети Райка» бросила техникум. Перестала ходить на занятия, пошла в библиотеку, набрала там книг, которые можно было достать об этом фильме, его создателях, артистах, истории и судьбе. Потрясение было настолько сильным, что вернуться к привычной серенькой жизни было невозможно. Она была уже отравлена. И техникум полетел к чертям. Зато поступила в Литературный институт на отделение драматургии и, закончив его, сейчас с Г. преподает в РГГУ. И вообще-то своя в культурных творческих кругах, на том уровне, который ее устраивает. По-моему, неплохая история. Я ей сказала, что ради такого фильма можно бросить не только техникум. Мое потрясение было не меньшим. Я просто не в себе была. Потерялось ощущение себя во времени. А окружающее казалось мелким и смешным. Глубины этой картины не поддаются осмыслению, в ней, как во всяком истинном произведении искусства, нет рационального. Она вся из недомолвок и прикосновений, мгновенного, до боли, чувствования себя, узнавания себя и переживание за людей, которые стали близкими.