Моя душа состоялась. Дневник Алены - Полюшкина Елена Викторовна - Страница 86

Кстати, буду честной. Который раз слушаю разговоры, нет, пусть отдельные реплики Олега и понимаю, что его интеллектуальные способности – не высший класс, мягко говоря. Но на это многие, и я в том числе, закрывают глаза и любую ахинею (лишь бы что-то сказал) воспринимают с интересом. Потому что уже состоялся как творческая личность. В конце концов, зачем артисту интеллект. Важны интуиция и чувство. А их у него – громада. Может быть, я теперь не удивлюсь, если узнаю, что он в жизни даже закомплексован, но подавляет свои комплексы напускной самоуверенностью и холодом. Отголоски детской неуверенности. Сейчас еще наложилось бремя славы. И все это – очаровательный Меньшиков, которого я так люблю, что готова вновь куда-то срываться «на произвол веков» и менять направление жизненных путей.

Не знаю еще, где остановлюсь в Питере, но еду. Решено.

Звонил Алеша. Дала ему два питерских телефона. Он не в меру веселый. Судя по оживленным голосам и бряцанию стекла, у него снова наклевывается попойка. А в Питер он едет завтра утром и вечером, видимо, будет уже на спектакле. Достал он меня с моими стихами. Хочет, чтобы я ему их читала. Все время напоминает. А я все тяну. К чему? Не надо бояться себя, себя – любой. Только случайности, в конечном итоге создают судьбу. Не надо бояться непонимания и недоумения. Я сама для себя что-то значу.

12.04. Про Олега. Мне не нужно его тело. И мне не нужна его душа. Мне нужно его присутствие в моей жизни.

Интересно, когда откажут от квартиры, куда я денусь? Что-нибудь да придумаю, наверное.

Черт возьми, такое хорошее лежит интервью с Алешей и пропадает. Я уж не говорю о рецензии.

Сейчас охватило необъяснимое чувство: радость от чьей-то ожившей любви и опасение от чьих-то колкостей. Эти чувства связаны с различными людьми, хотя сказать определенно с кем именно, не решусь. Ощущения эти еще не оформившиеся в нечто, зреют. И я с надеждой смотрю в будущее.

Я такая, какой меня создал Бог. Надо с этим считаться.

Я становлюсь такой, какой мечтаю стать. И добиваться привыкла своего. Но в любви все перепутанней и в то же время проще. Я же воспринимаю только первое. Усложняю элементарное и создаю проблемы из ничего. Лучше быть. Легче быть. Я уже такая.

13.04. «Покровские ворота». Любимейший фильм, который смотрю, наверное, пятый раз. Томит невнятное. Так оживляет меня фильм своей обезоруживающей здеш-ностью. Жизнь непритязательная, легкая и удачливая, со своими взлетами, падениями и сложностями. Но всегда искренняя и живая. А я же – мумия, футляр, панцирь, подобие. А где-то загнанное вглубь сердце. Настоящее. Но кто об этом знает?

15.04. Петербург, здравствуй! Какой ты город особенный, любимчик. Встретил меня девственно чистым апрельским небом, без единого облачка. Я вышла на вокзальную площадь и улыбнулась тебе, Петербург, не могла сдержаться. Потому что имеешь ты влияние на мою судьбу. И глупо сопротивляться. И не хочется сопротивляться. Позавтракала сегодня у тети Жени. Отдала ей коробку «Птичьего молока». Привела себя в порядок. Макияж, укладка, прикид. Сижу – жду Лешиного звонка, если он будет, конечно. Но еще чуть-чуть посижу дома и отправлюсь на «дежурную» прогулку, первую в этом году. Нижинский, я любуюсь вашим городом, и то, что здесь жили Вы, обернется для меня новой ценностью.

Сижу и сияю, как солнышко. Вспоминаю Олега и всю сопутствующую тусовку, нахального Лешу, который доставал меня с чтением моих стихов, а сейчас не звонит. В Питере всегда охватывает непередаваемое чувство легкости.

Не терпится пойти погулять. Явить Питеру себя – красотулечку. И получить отклик. Люблю Питер бесконечно. И верю в него больше, чем в себя. Странно звучит.

С. – Петербург, Ваша милость. Лестница моей судьбы.

Была на дневном спектакле «Нижинский» в особняке Белосельских-Белозерс-ких на Невском. Очень неудобный зал, ряды без подъема. Я сидела в 16 и почти ничего не видела. Хорошо, что наизусть знаю все, ловила интонации. Мне показалось, спектакль глохнет в большом этом холодновато-голубом зале. Удачно – большие зеркала с одной стороны зала, напротив – ряд окон. Когда совсем не видела происходящего на сцене, косилась в зеркала, в этом особая прелесть. Нельзя входить в одно состояние дважды. Я простилась. И этот просмотр скользнул мимо моей боли. Мне показалось, играли вполсилы, снижен темп, и динамика пауз не так резко ощутима. А может, я слишком уж хорошо знаю каждую мелочь в спектакле и придираюсь. К тому же отстранение Бог-й расстроило меня. Нет, она не должна приходить в восторг от лицезрения меня, но если читала рецензию, то я надеялась, хоть что-то новенькое в отношениях. Для нее я – пустое место, как и для остальных. Алеши не было. Не позвонил он. Возможно, и это испортило мне настроение. И мне даже хотелось уехать из Питера как можно быстрее. Я думала – целых два дня еще!

Вечером же поехала к Вячикам. Развеялась немножко. Понимаю, как много для меня значит общение. Очень много. Общение просто с приятными мне людьми огромное удовольствие доставляет. А если с теми обожаемыми, к которым тянусь, – бесконечно прекрасно.

День был солнечный. Но опять мы временами менялись с погодой местами. Я – пасмурная, день – чистый. Или наоборот. Хоть не зацикливаюсь теперь на отрицательных своих ощущениях, а то бы – капут. Шутливо-добродушный тон посиделки у Вячиков меня взбодрил. Дальше… сколько-то тактов тишины и… звук лопнувшей струны? Или снова лестница?

Куда мог пропасть Алеша? Лежу сейчас в постели уставшая, но не безнадежная.

16.04. Невыносимо длинная лестница Исаакиевского собора. Поднимаешься, поднимаешься, кружишься в бесчисленных повторах извивающейся спирали и вдруг ловишь себя на чувстве бессмысленности всего живущего. Лестница без конца и начала. Ты идешь, идешь, и теряется всякий смысл. Существует только она. И в замкнутом пространстве узкой чопорной башни пугаешься собственной души, которая кричит о своей ценности, но лестница поглощает все звуки. И крик боли превращается в шепот отчаяния. Лестница вечная. А выходов – множество, у каждого свой, единственный.

Мне лучше забыть «Нижинского», не тревожить незажившую ранку несбывшихся стремлений. Вчера на спектакле во мне было такое опустошение. Слышала знакомые реплики, малейшие нюансы любимого голоса, а все это уже не волновало так. Потухший вулкан. Пепелище. И снова – Каплевич, Бог-ва, около Нижинс-кого тусовка, известные мне лица и новые, но тоже причастные к таинству спектакля. Все они вместе, знают друг друга, а я – вне.

Не хочется ни о чем писать. Живу. Болею жизнью. Вечная простуда судьбы.

18.04. Москва, я снова с тобой. Пишу пером, купленным в пушкинском музее на Мойке. Оно на вид – не блеск, потрепанное несколько. Но гению не пристало быть аккуратным. Так даже лучше. Важен не факт, а отношение к нему.

«Это легкое имя – Пушкин», – говорил Блок. Эта легкость жизненных проявлений, о которых мечтаю. Надоело находиться на задворках жизни. Захотелось в дамки? А может, судьбе нужно было именно такое, ясно осознаваемое желание. Ощущение, а не искусственные потуги? Реальность чувства, а не игра эфемерных форм? Жизнь удивится и покажет, на что способна.

19.04. Читаю книгу о Мэрилин Монро. И нахожу общее в наших судьбах. Не внешнее, а души. Невыносимость одиночества, бегство от него «в люди», постоянно преследующие депрессии и разочарования, невозможность, в конце концов, жить с легкостью, непосредственностью, не сомневаясь.

Если бы просто – плохо мне жить. Нет, это было бы слишком легким ответом. Мне всегда сложно. В себе для других. Меня так много, что я путаюсь в своих проявлениях, ролях, масках, отражениях. Меня много всегда. И во всем. К любому событию или человеку я испытываю гамму чувств, таких разнообразных, противоречивых. Все усложнено моей интеллектуальностью. Легкости простоты не получается. Не простая я, ни во внешних проявлениях (обожаю стилизовать), ни в своих мыслях и писаниях. К тому же разрастающееся самомнение мешает терпеть жизнь как таковую. Чем больше проходит времени, тем большего хочется добиться от судьбы. У каждого свои критерии успеха. Я изнемогаю от мысли, что не получу признания, не буду печататься, сотрудничать с известными людьми, что я могу оставаться никем. Что может быть страшнее? С моим честолюбием – это смерть. Потому раздражаюсь, плачу, схожу с ума, пропадаю. И возрождаюсь. Потому что пока надежда не оставила меня. Но у нее тоже есть предел терпения, она – не совершенство. Я ведь хочу не чисто внешнего успеха, но и не умствования. Во мне слишком сильно женское начало. «Я жажду сразу всех дорог». Любви, славы, умиротворенности. Слишком много, наверное. А почему нет? Почему? Это разве нереально? Я хочу жить, а не терпеть жизнь. Я хочу быть настоящей, но все время играю. Ну, хорошо, если такова моя природа, пусть играю, но с легкостью настоящей жизни.