Паруса смерти - Попов Михаил Михайлович - Страница 52

— Пинилья, — усмехнувшись, вдруг заявил капитан, — ты еще рассчитываешь от меня сбежать?!

В толпе корсаров нашлись люди, которые даже в подобных ситуациях держат наготове свое чувство юмора. Поэтому когда Олоннэ вместе с полуобморочным доном Антонио покидал место экзекуции, то был сопровождаем не слишком многоголосым, но искренним хохотом.

Оказавшись снова в губернаторской каюте, капитан уселся за письменный стол и откинулся в кресле, положив неодинаково испачканные кровью рукава на подлокотники. Плохо владеющего своими членами губернатора усадили напротив.

Олоннэ взял в рот раскуренную Беттегой трубку.

— Держу пари, ваше высокопревосходительство, что смехом, который сейчас доносится с палубы, вы шокированы сильнее, чем той неприятной процедурой, при коей вам пришлось присутствовать. Угадал?

— Какое это имеет значение?

— Какое-то имеет. Я ничего не делаю совсем зря, только для удовлетворения своих звериных, как вы думаете, наклонностей.

Дон Антонио дернул бледной щекой. Внезапная склонность этого людоеда к резонерству смущала его еще больше, чем хохот корсаров на палубе, играющих в изобретенную их капитаном игру под названием «Кто раздавит сердце Пинильи».

— В каком-то смысле мои люди — да, да, эти монстры и уроды — настоящие дети. Они мне порой кажутся даже невиннее некоторых избалованных еще в колыбели развращенных младенцев.

— Я не очень понимаю, что вы говорите…

— Слушайте внимательно, тогда будете понимать, очень. Чем дети отличаются от взрослых? Как вы думаете? Человеку взрослому плохо, когда он один. Да и то не всегда. Дети же несчастны, сколько бы их ни было вместе, когда они одни, когда рядом с ними нет взрослого. Я единственный взрослый среди этих кровожадных младенцев. Я могу сделать то, до чего им вовек не додуматься. Поверьте мне, теперь каждый корсарский капитан, захватив в плен испанца, станет вырывать у него сердце и давить каблуком на глазах у всех.

— Это интересная педагогическая теория…

— Пытаетесь иронизировать, а это не всегда безопасно в моем присутствии.

Дон Антонио иронизировать и не думал, поэтому его отчаяние стало еще глубже.

— В конце концов, дорогой мой дон Антонио, я брожу по этому свету отнюдь не потому, что сжигаем жаждой обогащения или чем-то в этом роде. Я брожу в поисках взрослого человека. Если еще не поняли меня, то хотя бы постарайтесь понять. Это в ваших интересах. Впрочем…

Олоннэ выпустил аккуратный клуб пахучего дыма. Какая-то новая мысль свернула его с прямого пути рассуждений.

Дон Антонио почувствовал это и содрогнулся. И внутренне и внешне. Нет ничего хуже, когда у человека, в руках которого ты находишься, обнаруживается богатое воображение.

— Если вы соблаговолите изложить хотя бы еще несколько силлогизмов, мне кажется, я бы смог постичь смысл вашей… э-э… теории.

Олоннэ махнул в его сторону трубкой. Цепочка красных капель пересекла письменный стол.

— Да ничего вы не постигнете!

— Я буду стараться и, может быть, все же…

— Я передумал, не надо мне вашего старания. Мы по-другому поведем наш разговор.

— Как вам будет угодно.

— Вот именно, как мне угодно, так и будет. Видите на столе вот этот свиток?

— Он из моей библиотеки.

— Верно, из вашей. Но читали ли вы его?

— Не помню. Как нельзя знать по имени каждого солдата в войске, так же нельзя прочесть все книги своей библиотеки.

— Пусть так. Но этот свиток вам прочесть придется.

— Сейчас?

— Именно! Берите и читайте!

ГОРОД ЛУНЫ

…— Да, да, общеизвестно, что Луна притягивает бычий мозг.

— Ну так вот, добыть свежего бычьего мозга, как вы понимаете, мне не составило никакого труда. Обмазавшись им в тени деревьев, я вышел в полнолуние на лесную поляну неподалеку от моего дома. Постелил на траву плащ и лег на него. Ночь в июле в наших местах очень тепла, но вскоре я ощутил, что непривычная прохлада охватила члены моего тела, это был не ветер.

— Лунный свет?

— Да, коллега, это была Луна, это было ее притяжение. До этого я испробовал многие старинные способы, но ни сосуды, наполненные дымом от сожжения жертвоприношений и обязанные стремиться вверх, к Богу, ни магнитное вещество самой лучшей очистки, извлеченное мною из расплавленного магнита, не дали заметных результатов… Едва мой бедный мозг осознал… я почувствовал, что медленно, всем телом, приподнимаюсь над землей; я едва успел схватить свой плащ, и хорошо, что успел, иначе бы мне пришлось испытать большое неудобство при первой встрече с селенитами.

— То есть…

— Вот именно, коллега, вот именно. Но все по порядку: надо сказать, что во время моего необычного путешествия я сохранял полнейшую ясность сознания, и, если мне доведется встретиться с нашими астрономами и механиками, я бы мог удивить и озадачить их большим количеством неожиданных фактов, опровергающих многие их вычисления и теории. По моим подсчетам, перелет занял не менее трех с половиной часов. Так что идея о том, что на Луну люди могли попасть во время потопа, когда воды поднялись так высоко, что Ноев ковчег на короткое время пристал к Луне, не выдерживает никакой критики. Пространство между Землей и Луной заполнено неким газообразным составом, по всей видимости эфиром, существенно уступающим по плотности воздуху, так что, к примеру, мне не составляло никакого труда удерживать на весу мой плащ, что было бы утомительно во время хорошей скачки верхом на кавалерийской лошади. Почему я не мог закутаться в плащ, тем избавив себя от забот по его удержанию, вы, конечно, понимаете…

— Прекратилось бы взаимодействие бычьего мозга с лунным притяжением?

— Разумеется.

— Не явилась ли следствием столь малой плотности эфира затрудненность дыхания? Меня как врача это волнует.

— Отнюдь, я вдыхал и выдыхал даже реже, чем обычно, пульс, правда, был несколько учащен, но я это отношу на счет понятного в подобном случае волнения. Слегка мне досаждала прохлада, я старался не обращать на нее внимания… Климат Луны, как мне показалось, несколько суровее нашего, не такой, как в гиперборейских странах, но тем не менее… это наложило некоторый отпечаток на характер селенитов. Я не сразу с ними встретился. Местом моего прибытия оказался пустынный и мрачноватый уголок, поросший кустарником, напоминающим слегка наш можжевельник. Я закутался в свой плащ и огляделся по сторонам. Местность была каменистой, везде рос уже упоминавшийся мной кустарник. Я увидел тропинку, извивавшуюся меж камней, и очень обрадовался: значит, у меня есть надежда встретить людей, и, может быть, даже скоро. Я быстро пошел по тропинке. Дорога шла под гору, и я понял, что спускаюсь с возвышенного места в лунную долину. Мои надежды встретить аборигенов довольно быстро оправдались. Миновав небольшую рощу деревьев, чем-то схожих с нашими кленами, но более низкорослых, я увидел двоих… Бурное волнение, охватившее меня в этот момент, легкообъяснимо, оно уступало только моему любопытству. Не думаю, что кому-либо из европейцев выпадала такая удача. Селениты тоже меня заметили и остановились. Их, как потом выяснилось, смутил мой наряд — длинный, черный, спадающий до пят плащ. Они были одеты несколько на античный манер — короткие легкие туники и сандалии, одежда мне показалась немного не соответствующей климату. Один селенит был уже стариком, о чем свидетельствовала седая шевелюра и седая же борода. Но он не утратил благородной осанки, глаза его сверкали живым огнем. Рядом с ним стоял юноша очень привлекательной, хотя и простоватой наружности. Он был строен, худощав, и поза его выдавала глубокое чувство собственного достоинства. Другими словами, внешне они мне показались привлекательными людьми. Я поприветствовал их по-английски, по-немецки, по-итальянски, и на итальянское приветствие они немного откликнулись. Оказалось, что они на Луне говорят на языке, напоминающем немного видоизмененную латынь.

— Это поразительно!

— Да, и я в этом усматриваю еще одно доказательство божественного происхождения языков. Нам остается только исследовать причины их видоизменения и распространения.