Ликвидация - Бондаренко Вячеслав Васильевич - Страница 31

— Ни хрена ты не можешь сказать! — застонал Чекан. — Почему к тебе перебрались? У Грека тихо, как в раю! Машину есть где спрятать, катакомбы рядом!.. Нет, сорвал с насиженного места!..

— Значит, у него резон. — Штехель, прикусив губу от усердия, щелкнул ножницами, отрезая кусок марли. — Потерпи еще… Вот так. Чтоб спокойнее было, значит, чтоб вернее…

— Спокойнее! Штехель, ты меня не зли, у меня второго человека за неделю убили…

— Да подберем мы тебе людишек, — поморщился Штехель. — Не проблема.

В дверь негромко, но затейливо постучали — три раза коротко, длинно и снова коротко. Звякнул засов. Толя Живчик ввел в тесную, скупо освещенную и заставленную вещами комнату сына Седого Грека, бледного, вяловатого Эдьку.

— Батька просил передать, шо вам не надо ездить до складу, — без всяких предисловий произнес Эдька. Его лицо казалось более унылым, чем всегда.

— Что ты говоришь?! — Чекан неловко двинул раненой рукой и скрипнул зубами. — Вот спасибо! А где ж он, гад, раньше был, а?!

— Уголовка у нас, — так же уныло сообщил Эдька. — Я сховался… Два часа сидел.

Толя Живчик присвистнул от удивления, Штехель выронил ножницы. Они звякнули о чисто вымытый пол. Штехель нагнулся и не сразу их ухватил.

— У Седого Грека обыск? Вот тебе и резончик… Прочуял Академик!

— Сливай воду. Если Грек расколется, мало не покажется…

Лицо Чекана потемнело. Но, в отличие от подельников, он не сказал ни слова. Внимательно смотрел на Эдьку.

— Слухать будете? — равнодушно разжал губы тот. — Батька казав, до Чекана е другое дило. Дюже важное…

Через полчаса Чекан и Толя Живчик вышли из дома, давшего им приют. Пройдя немного, остановились, вдыхая запахи летней ночи. Чекан по-прежнему морщился от боли в раненой руке. Его даже слегка пошатывало.

— Справишься один? — с сомнением поинтересовался Живчик. — Там небось охрана. Полный дом народа. А ты раненый…

— Справлюсь. Возьму Иду для прикрытия… А ты, Толя, кончай пацана и бегом к Седому Греку. Сам сказал, он заговорит — мало не покажется.

— Штехеля тоже? — деловито осведомился Живчик, чиркая пальцем по горлу.

—Сдурел?! Штехель при чем?! Главное, чтобы Грек не успел заговорить…

— Ладно, попробую. — Живчик небрежно приложил два пальца к кепке и зашагал обратно к дому…

В гаражике было душно, пахло бензином и нагретым металлом. И запах этот не мог перебить даже ветерок, налетавший с недалекого моря. Деловито перекликались оперативники, гремело что-то на кухне, мелькали-лучи ручных фонарей. В доме Седого Грека шел ночной обыск.

— Значит, и за «Додж» ты не слышал? — терпеливо повторил Гоцман, глядя на равнодушное бронзовое лицо Грека, сидевшего на корточках. Ветерок перебирал седые колечки его бороды.

— Не слышал.

— И трехтонке ты мотор не перебирал?

Седой Грек пожал плечами, демонстрируя, как надоел ему бесполезный разговор.

— И инкассаторской машины не видел?

Вздохнув, Гоцман кивнул на двух испуганных заспанных румын, сидевших в углу на корточках под охраной милиционера.

— Румыны ж все скажут. Чего тянуть?..

Вздох Седого Грека был обреченным. Но он по-прежнему молчал.

— Грек, ты сильно влип…

— Влип — отвечу, — кивнул тот.

— Очень сильно, — подтвердил Гоцман и усталым жестом потер небритый подбородок. — Ладно, иди собирайся…

Грек поднялся, неодобрительно глядя на беспорядок вокруг. Начал подбирать с полу разбросанные банки, освобождая проход, и складывать их в холщовый мешок. Гоцман, прищурясь, смотрел ему в спину.

— Грек! А кто такой Академик?..

Мешок с банками с грохотом и звоном выпал из рук Грека. Он обернулся.

Обернулись румыны, обернулся милиционер…

— От тож, — наставительно усмехнулся Гоцман.

На улице, у подъезда к дому, мелькнули фары, раздался скрип тормозов, шум работающего двигателя. По звуку Гоцман понял, что подъехал Соболь. И точно, Васька выскочил из кабины и срывающимся голосом зачастил:

— Давид Маркович, я хотел вас не найти, у вас же дела и к тому же ночь, но Андрей Остапыч сказал, шобы лично… «Васька, надо, хоть порвись!» Ну, я ж не мог…

— Да что там у тебя стряслось? — поморщился Гоцман.

Выслушав Ваську, он хмуро обернулся, поискал глазами Якименко:

— Леша! Я уехал. Остаешься за старшего.

— Шо-то случилось, Давид Маркович?..

Но Гоцман только зло махнул рукой и забрался на переднее сиденье «Опеля»…

Богатая то была квартира. Когда-то, лет тридцать назад, жил в ней, наверное, одесский адвокат или учитель гимназии, а может, преуспевающий зубной врач. На какое-то время стала она коммуналкой, а потом прибрало ее под свое крыло коммунально-эксплуатационное управление Одесского военного округа. Снова появилась в ней хорошая мебель и даже роскошь из роскоши — отдельная ванная. В народе такие квартиры прозвали «генеральскими».

У входа в генеральскую квартиру, головой к дверям, лежал труп молодой женщины в длинной ночной рубашке. Вспыхнул фотоаппарат. Двое экспертов склонились над трупом.

В открытую дверь Гоцману была видна комната. У перевернутого стола лежала еще одна убитая женщина, постарше, в халате, расшитом драконами. Был слышен монотонный голос, диктующий протокол:

— …Окно гостиной выходит на улицу, занавешено шторами красного цвета, пол застелен большим ковром. В центре комнаты круглый обеденный стол. Вдоль левой стены стоят пианино, горка, буфет и книжный шкаф, все красного дерева, трофейного производства. На книжных полках книги на немецком языке, а также «Краткий курс истории ВКП(б)», отдельные издания трудов товарища Сталина и советские издания популярных авторов — Бориса Полевого, Алексея Толстого, Константина Симонова, Ильи Эренбурга… В верхнем ящике письменного стола пачка денег — пятьдесят две тысячи шестьсот пятьдесят рублей купюрами по одному, три и десять червонцев, облигаций золотого займа на пятнадцать тысяч рублей, продуктовые карточки литер А на июль текущего года, а также отдельные разрозненные купюры германских рейхсмарок, румынских леев и венгерских пенге…

Стараясь ступать осторожно, Гоцман вошел в комнату. Беглым взглядом окинул помещение. Нечего сказать, обставлено по высшему генеральскому классу, как и полагается в лучших домах, — огромная радиола «Телефункен», пианино «Циммерман», массивные бронзовые светильники, в буфете мейсенский фарфор, на книжных полках золотые корешки готическим шрифтом, на стене пара недурных пейзажей, написанных явно не на Привозе. Все свидетельствовало о том, что хозяин квартиры служит в армии, победившей немецкую… На огромном круглом столе, за которым могло при желании уместиться человек двадцать, лежали исписанный лист бумаги и автоматическая ручка.

Тело хозяина покоилось в опрокинутом кресле. На трупе был домашний халат, на ковре рядом валялся ТТ. Не обращая внимания на четырех уставившихся на него офицеров, Гоцман подошел к трупу и внимательно всмотрелся в мертвое лицо генерал-лейтенанта интендантской службы Воробьева…

— Вы кто?! — Перед Гоцманом возник плотно сбитый моложавый майор с острым взглядом и густыми, щеткой, бровями.

— Подполковник милиции Гоцман. Начальник отдела УГРО по борьбе…

— Ваши документы, — сухо перебил майор.

Взял книжечку, остро глянул в лицо Гоцмана, сверяя с фотографией. Поднес удостоверение к горящему бра, изучая в скользящем свете тиснение печати… Наконец вернул документы, козырнул:

— Извините, товарищ подполковник. Майор Семчук, Управление военной контрразведки МГБ Одесского военного округа. Пока придется подождать на кухне.

— Я здесь по приказу начальника УГРО товарища…

— Я догадываюсь, — перебил Семчук. — Но пока — подождите.

Он вежливо вытеснил Гоцмана из комнаты и проводил на кухню. Солдат с автоматом молча закрыл за Гоцманом дверь.

Кухня в квартире окружного интенданта тоже была просторной, генеральской. На такой кухне, пожалуй, могли харчеваться две, а то и три простых советских семьи. Но сейчас наблюдались там только врач Арсенин, задумчиво прихлебывавший чай под роскошным розовым абажуром с бахромой, да майор Кречетов, присевший боком на подоконник.